Владислав Крапивин - Тополята
Старинное здание госпиталя фасадом выходило в парк, а задние стены подымались над овражком, где бормотала речка Решетка. Похоже было, что это желтый старинный замок навис над пятиметровым склоном оборонительного рва. Склон – препятствие одолимое, но он порос такой дремучей крапивой, что при одном взгляде на нее брала оторопь.
– Ты что сразу-то не сказал! – шепотом взвыл Тенька (если это возможно – выть шепотом).
– Я знал, что над оврагом, но не знал про джунгли…
– Пошли, наденем джинсы и куртки!
– Сваримся…
– А без них сожжемся…
– Ты не очень сожжешься. У тебя одна нога вся замотана.
– Другой от этого не легче…
– Возвращаться – плохая примета, – решил Шурик. – Прорубим дорогу…
В самом деле герой, елки-палки…
В осоке у Решетки нашли они ржавый обруч, разломали на куски, получились сабли. С ними Тенька и Шурик двинулись на приступ.
Крапива почти не оказывала сопротивления. Получалась широкая просека. Но понятно, что в такой войне полностью уцелеть все равно не удается. Оба взвизгивали. Шурик рубился храбрее и потому взвизгивал чаще.
– Это нам за нарушение больничного режима… Ай! – сказал Тенька.
– Ой… За нарушение будет отдельно, если поймают… Мама! Да здесь еще и крысы!
– Это не крыса (ой-я!). Это Лиска просочилась за нами. У нее последнее время привычка появилась: не отставать от меня. Даже на рынок увязывается, когда мы с мамой ходим за картошкой. И лупит там незнакомых шавок…
Не боящаяся кусачей травы Лиска скользнула вперед, к узкому окну, и поставила передние лапы на низкий кирпичный подоконник. Оглянулась: «Нам сюда?»
– Она в самом деле зверь из нездешних пространств, – сказал Шурик, шипя от укусов.
– Само собой… Смотри-ка, окошко не заперто…
Оно было не только не заперто, а даже приоткрыто. Тенька отвел наружу правую створку. Шурик – левую. Лиска прыгнула на подоконник и села, будто у себя дома. Тенька на всякий случай взял ее за шиворот и пригляделся.
Кабул, положив руки под голову, смотрел в потолок. Не двигался. Непонятно было, спит или просто ему все равно.
– Кабул… – выдохнул Тенька. Тот стал медленно поворачивать голову. Лиска вдруг вырвалась и сиганула в палату.
– Куда! Назад, дура! – перепугался Тенька. А она прыгнула на кровать и легла на укрытую простыней грудь Кабула. Тогда он заулыбался. И не слабенько, не как тяжело больной, а счастливой такой улыбкой.
– Ой, ребята!.. Ой, Лиска… – Лиску он прижал к груди двумя ладонями, стал гладить рыжую спину. Лиска сказала «мрлмр» и принялась урчать, как закипающий чайник. Будто они с Кабулом были давними крепкими друзьями. «Может, ему показалось, что это Свир?» – мелькнуло у Теньки.
– Владик, ты тут это… как? – осторожно спросил Шурик. – Говорили, что ты все дни лежал и… ну, ничего не хотел…
Кабул посмотрел на него и на Теньку веселыми глазами, чмокнул Лиску в розовый нос и объяснил:
– Я не просто лежал. Это им казалось, что я просто, а я думал. И вспоминал.
– Что? – шепотом сказал Тенька. Ему почудилось, что, несмотря на веселье в глазах, Кабул может заплакать.
– Все… – глубоко вздохнул он (Лиска покачнулась на груди). – И еще я понял…
Тенька и Шурик молчали с мысленным вопросом: «Что?»
– Понял, что теперь могу… «за други своя»… Помнишь, когда этот гад замахнулся на тебя ботинком… над головой… Я сразу понял, что могу… и сверху на тебя. А его за ногу… Он свалился…
Ничего такого Тенька не помнил. Но раз Кабул сказал – это, конечно же, было!
Очень серьезно Тенька потребовал:
– Ты теперь «смоги» еще раз…
– Что? – стрельнул глазами Кабул.
– Прогони из себя… всякую кислость. Пора подыматься.
– Я теперь… да… А то Эсфирь Львовна пообещала: «Если не вылезешь из унылости, сорву за окном крапиву и выдеру. Старательно и по-матерински».
– Не бойся, – утешил Тенька. – Если по-матерински, это терпимо. Даже полезно.
– Наверно. Только теперь уже не надо… Кыса моя хорошая… – Он мизинцем погладил урчащей Лиске переносицу. И вдруг дернулся: – Ой! Она идет…
– Кто? – подскочили Тенька и Шурик.
– Эсфирь Львовна. Шаги…
Шурик тут же летучей рыбкой ускользнул в окно. Тенька дернул к себе Лиску – не оставлять же! Какой будет скандал! Лиска вцепилась в простыню. Кабул в Лиску:
– Тенька, не уноси!
Все это и усмотрела Эсфирь Львовна Голубец, возникшая в дверях вместе с двумя молодыми дамами в белых халатах. У дам от изумления встали дыбом накрахмаленные шапочки.
– Ой… – сказал Тенька. Отпустил кошку и замер с видом пойманного за курением первоклассника.
– Мрлмр, – сказала Лиска.
– Здрасте, – безбоязненно приветствовал заведующую отделением и ее спутниц Владик Переметов (или уже не Переметов? Неважно…).
– Здрасте… Что мы видим в этой выразительной мизансцене, коллеги?
Коллеги почтительно внимали.
– Мы видим, – сообщила Эсфирь Львовна с высоты могучего роста, – нашего недавнего пациента Степана Ресницына, который решил навестить своего друга Владика, выбрав для этого несколько упрощенный путь, ибо крапива менее опасна, чем вахтеры. Так?..
Тенька молчал. Очень хотелось почесать ногу и локти, но он не смел.
– Чешись, чешись, – разрешила доктор Голубец. – А что мы видим еще? Неизменную спутницу Степана кошку Лисавету, которая обрадовала своим появлением Владика… Владик, так?
– Ага!
– Ой… Откуда вы знаете про Лиску? – пробормотал Тенька. Он понял, что большой грозы не будет.
– В силу своих научных званий и должностей я обязана знать все… Даже то, что за окном укрывается неумело сиганувший из палаты внук профессора Черепанова Александр… Проникни обратно, друг мой, твоя конспирация потеряла смысл.
Шурик виновато проник и сразу зачесался пуще Теньки. Видимо, вылетая из окна, он угодил мимо просеки. Эсфирь Львовна покивала.
– Рассуждаем далее. Лисавета дала нашему пациенту толчок хорошего настроения…
– Но, Эсфирь Львовна, – заволновалась левая дама в шапочке. – Теперь кошку следует убрать. Она…
– Не трогать… – Доктор Голубец сказала это мягко, но с такой ноткой, что обе спутницы… нет, они остались стоять, как стояли, но похоже, что внутри вытянулись по стойке «смирно».
Кабул вскинул голову:
– Можно, она побудет со мной? До завтра…
– Гм… Кажется, Лисавета желает того же…
Правая дама с прической все же осмелилась возразить:
– Но, Эсфирь Львовна! Кошка с улицы, она септическая. Если мальчик подхватит инфекцию…
– Мальчик Степан Ресницын общался с ней гораздо дольше и ничего не подхватил. Ситуация неординарная и достойна риска… Роза Викторовна, скажите санитарке, чтобы поставила у двери склянку с молоком… Надеюсь, Лисавета цивилизованная особа и в туалет будет ходить за окно… Уважаемый Тенька не возражает, чтобы его любимица погостила здесь?
– Будто она меня спрашивает! Гуляет, где хочет…
– Отлично… А теперь оба выметайтесь тем же путем, каким пришли. И не возникайте до завтра… А завтра я скажу вахтеру, чтобы пропустил вас…
Кабула и Лиску навещали каждый день. А иногда и дважды в день. Вахтеры у главного входа смотрели подозрительно и угрюмо, поэтому Тенька и Шурик обычно пользовались прежним путем – прямо к окну. Просека была теперь утоптанной и неопасной.
Все чаще увязывался за Тенькой и Шуриком Егорка Лесов. Хотя что значит «увязывался»? Просто шел с ними вместе. Молчаливый и серьезный.
Кабул улыбался им навстречу. Бодро так улыбался, но был все еще слаб. Эсфирь Львовна сказала, что «мальчику пока следует быть под наблюдением». Лиска это, видимо, понимала. Обычно она лежала на Кабуле поперек груди и вроде бы дремала, но чутко шевелила ушами. Теньке иногда казалось, что Лиска щуплым своим тельцем, как губкой, вытягивает из Владьки все его хвори (наверно, человеческие болезни для кошек неопасны).
Кабулу приносили яблоки и виноград. Кабул говорил:
– Куда мне столько! Давайте есть вместе…
И ели вместе.
Никто им не мешал беседовать, соседняя койка была пуста. Иногда вспоминали «бой» на Косе. Радовались, что все тополя уцелели. Только Егорка сокрушался:
– Жалко, что меня там не было…
– Чего жалеть-то? – сказал благоразумный Шурик. – Был бы еще один пациент…
– Ну и что!.. Там же было как восстание… А еще Жох жалеет, что он тоже там не оказался. Родители отправили его к деду на озеро Алтын-Куль. Для перевоспитания. Там у деда рыбачья артель…
– А зачем его перевоспитывать? – удивился Кабул.
Шурик объяснил:
– Так уж повелось, что Жох считается хулиганом. В первом классе он привязал к хвосту Изи-Кузинова кота консервную банку. Кот был такой стервец… Ну и пошло: трудный ребенок, бесконтрольная личность…
– Он долго не проживет на озере, – заметил Тенька. – Эвка по нему сохнет и звонит каждый день… – При этом он слегка опечалился, потому что Эвка по-прежнему жила в его сердце.
