Чайна Мьевиль - Город и город
— Мы оба знаем, что нам её не успокоить, — сказал я. — Далее. Никто из нас не знает правду о том, что за чертовщина происходит. Ни об унифах, ни о наци, ни о бомбе, ни об Оркини. Чёрт, Дхатт, всё, что мы знаем…
Он не сводил с меня взгляда.
— Чем бы это ни было… — я взглядом указывал на происходящее вокруг, — оно идёт к чему-то очень дурному.
Некоторое время мы оба молчали.
— Так какого чёрта вы вообще со мной говорите?
— Потому что мне кто-то нужен. Но, да, вы правы, может, это ошибка. Вы единственный, кто мог бы понять… масштаб происходящего. Я хочу её вызволить. Послушайте меня: речь не об Уль-Коме. Своим людям я доверяю не больше, чем вашим. Я хочу вызволить эту девушку из Уль-Комы и из Бещеля. А здесь я это сделать не могу, это не моя площадка. Здесь за ней наблюдают.
— Может быть, я смогу?
— Хотите стать добровольцем?
Он ничего не сказал.
— Правильно. Добровольцем буду я. Дома у меня есть связи. Нельзя так долго прослужить полицейским и не знать, как раздобыть билеты и поддельные документы. Я могу её спрятать, могу поговорить с ней в Бещеле, прежде чем отправлю её домой, прояснить всё это. Это не капитуляция: напротив. Если мы уберём её из-под удара, у нас будет гораздо больше шансов не оказаться зашоренными. Возможно, мы сумеем разобраться в том, что происходит.
— Вы говорили, Махалия уже нажила врагов в Бещеле. Я думал, вы хотите допросить их.
— Наци? Теперь это не имеет особого смысла. Во-первых, всё это далеко за пределами власти Сьедра и его парней, а во-вторых, Иоланда у меня на родине никого не обозлила, она никогда там не была. Я мог бы выполнять свою работу там. — Я имел в виду, что мог бы выйти и за рамки своей работы — мог бы дёргать за ниточки и добиваться услуг. — Я не пытаюсь отделаться от вас, Дхатт. Я расскажу вам всё, что знаю, если добьюсь от неё чего-то большего, может, даже вернусь сюда, чтобы мы продолжили охотиться за преступниками, но сейчас я хочу забрать отсюда эту девушку. Она боится до смерти, Дхатт, и можем ли мы и впрямь утверждать, что она не права?
Дхатт всё покачивал головой. Он не выражал ни согласия со мной, ни несогласия. Через минуту он заговорил, сухо:
— Я снова посылал своих людей к унифам. Никаких следов Джариса. Мы даже не знаем настоящего имени этого мерзавца. Если кто-нибудь из его приятелей знает, где он или встречался ли он с ней, они не говорят.
— Вы им верите?
Он пожал плечами.
— Мы их проверяли. Ничего не смогли выяснить. Не похоже, чтобы они хоть что-то знали. Один или двое явно что-то слышали о Марье, но большинство никогда её даже не видели.
— Это всё за пределами их понимания.
— А, не беспокойтесь, да они ко всякой хрени готовы; кроты сообщают, что они замышляют то и это, собираются разрушить границы, планируют всевозможные революции…
— Мы же не об этом сейчас говорим. И эту чепуху можно слышать постоянно.
Он молчал, пока я перечислял ему, что произошло на наших глазах. Мы замедляли шаг в темноте и ускоряли в лужицах фонарного света. Когда я сказал ему, что, по словам Иоланды, Махалия говорила, что Боуден тоже в опасности, он остановился. Несколько секунд мы простояли в обмирающей тишине.
— Сегодня, пока вы носились с маленькой мисс Паранойей, мы обыскали квартиру Боудена. Никаких признаков взлома, никаких признаков борьбы. Ничего. Тарелка отставлена в сторону, книга страницами вниз лежит на стуле. На столе у него нашли письмо.
— От кого?
— Яллья сказала мне, что вы что-то уловили. В письме не сообщается, от кого оно. Оно написано не по-иллитански. В нём вообще всего одно слово. Я думал, оно на каком-то причудливом бещельском, но оказалось, что нет. Это язык Предтечи.
— Что? Что там говорится?
— Я показал его Нэнси. Она сказала, что это старая версия письменности, которой она раньше не видела, и что она не стала бы в этом клясться и тэдэ и тэпэ, но почти уверена, что это предупреждение.
— Предупреждение о чём?
— Просто предупреждение. Как череп и скрещённые кости. Слово, которое является предупреждением.
Было настолько темно, что мы плохо видели лица друг друга. Я непреднамеренно подвёл его ближе к пересечению со сплошной бещельской улицей. Приземистые кирпичные здания в коричневатом свете, где проходили мужчины и женщины в длинных пальто под качающимися сепийными вывесками, которых я не-видел, перемежались с уль-комской чередой стеклянных фасадов и витрин, освещённой натриевыми лампами, как нечто старое и повторяющееся.
— Ну а кто бы мог воспользоваться такой разновидностью?..
— Не надо рассказывать мне о тайных городах. Не надо.
У Дхатта был затравленный вид. Он выглядел больным. Он повернулся, вжался в угол дверного проёма и несколько раз яростно ударил по собственной ладони.
— Что за хрень? — сказал он, вглядываясь в темноту.
Будет ли жить то, что жило как Оркини, если кто-то поощрит идеи Иоланды и Махалии? Что-то настолько маленькое, настолько могущественное, поселившееся в полостях другого организма. Желающее убивать. Паразит. Город-прилипала, совершенно беспощадный.
— Даже если… даже если, скажем, что-то не в порядке с моими соотечественниками и с вашими, что бы там ни было, — сказал наконец Дхатт.
— Всё схвачено. Куплено.
— Что бы там ни было. Даже если.
Мы шептались под хлопанье зарубежного флага, развевавшегося над нами на ветру в Бещеле.
— Иоланда убеждена, что Брешь — это и есть Оркини, — сказал я. — Я не говорю, что согласен с ней — сам не знаю, что именно я говорю, — но пообещал ей, что вызволю её.
— Брешь выдворила бы её.
— Вы готовы поклясться, что она не права? Готовы ли вы со всей — чтоб ей! — уверенностью поклясться, что ей не о чем беспокоиться? — Я говорил шёпотом.
Это был опасный разговор. — Им пока никак до неё не добраться — не совершено никаких брешей, — и она хочет, чтобы так оно и оставалось.
— Так что же вы хотите сделать?
— Я хочу её увезти. Не говорю, что кто-то здесь за ней наблюдает, не говорю, что она права хоть в чём-то, о чём говорит, но кто-то убил Махалию и кто-то добрался до Боудена. В Уль-Коме что-то происходит. Я прошу у вас помощи, Дхатт. Посодействуйте мне. Мы не можем сделать это официально, она не будет сотрудничать ни с чем официальным. Я обещал, что позабочусь о ней, но это не мой город. Вы мне поможете? Нет, мы не можем рисковать, делая всё по правилам. Так вы поможете? Мне нужно вывезти её в Бещель.
Той ночью ни я не вернулся в отель, ни Дхатт не пошёл домой. Не обуреваемые тревогой, но всё же потакая ей и ведя себя так, будто всё это могло быть правдой, мы вместо этого ходили по улицам.
— Чёрт возьми, не могу поверить, что я этим занимаюсь, — повторял он, оглядываясь чаще меня.
— Мы сможем переложить всю вину на меня, — сказал я.
Я ожидал не этого, однако рискнул сказать ему так, чтобы он был моим соучастником, стоя на одной со мной линии.
— Держитесь ближе к народу, — сказал я ему. — И к штриховке.
Там, где больше людей и где два города сближаются друг с другом, возникает интерференция, из-за которой труднее толковать и предсказывать. Это больше, чем просто город и город: это элементарная городская арифметика.
— По своей визе я могу выехать в любое время, — сказал я. — Можете вы раздобыть ей пропуск?
— Я, конечно, могу получить пропуск для себя. Могу получить пропуск для чёртова полицейского, Борлу.
— Позвольте мне это перефразировать. Можете вы получить выездную визу для офицера Иоланды Родригез?
Он уставился на меня. Мы по-прежнему говорили шёпотом.
— Ей даже уль-комский паспорт не выдали бы…
— Так вы сможете перевезти её на ту сторону? Я не знаю, что представляют собой ваши пограничники.
— Что за хрень? — снова сказал он.
По мере уменьшения числа прохожих наша пешая прогулка переставала быть камуфляжем, рискуя стать его противоположностью.
— Знаю здесь одно место, — сказал Дхатт.
Это оказалось питейное заведение в подвале напротив банка на окраине Старого города Уль-Комы, управляющий которого приветствовал его с почти убедительным удовольствием. Там было полно дыма и мужчин, которые глазели на Дхатта, зная, кто он такой, несмотря на его гражданскую одежду. Казалось, они решили, будто он собирается пресечь употребление наркотиков, но он махнул рукой — дескать, валяйте дальше. Дхатт жестом потребовал у менеджера телефон. Тот, поджав губы, протянул его через прилавок, а Дхатт передал мне.
— Святой Свет, ну так давайте это сделаем, — сказал он. — Я смогу провезти её через границу.
Там гремела музыка, и гвалт разговоров был очень громким. Я вытянул телефон на всю длину шнура и сгорбился, полуприсев за стойкой до уровня живота людей вокруг. Так оно спокойнее. Чтобы получить международную линию, пришлось переговорить с оператором, чего мне совсем не хотелось.
