РОБЕРТ ХОЛДСТОК - Lavondyss_Rus
— Неужели скоген — мой сводный брат?
— Да, я полностью уверен в этом. Мой сын возвращается. И, как мне кажется, он очень зол...
Он приложил желтое перо к концу посоха и примотал его высушенными кишками. — Быть может последнее перо на посохе. Пожалуйста, когда станешь Мортен-иньятук, возьми его и отметь им первый свой год. Обещаешь?
— Обещаю, — сказала девочка и посмотрела на сверток в своей руке.
Скоген близко. Очень близко. Он может появиться в любое мгновение.
Уин-райятук опять осмотрел тотемные деревья на холме мертвых и обнаружил, что они почернели и начали гнить, даже Тень-невидимого-леса, из которого еще недавно торчали новые ветви. Сейчас дерево умерло.
Для человека, который, несмотря на свой интеллект, понимал путь шамана, отсюда следовало два вывода: во-первых источник контакта, ожививший Тень-невидимого-леса, так близко, что видимые знаки его приближения перестали появляться. Во-вторых появилась новая магия. Магия Тига. И магия райятука тает, как в сказке.
Новая система символов, порожденная бессознательной силой некоторых личностей в общине... новая магия, вышедшая из древнего пласта сознания, который был тутханахами.
Уин знал, что такие внезапные изменения в вере и понимании уже происходили в истории; менялись концепции собственного «я», самоидентификация, понимание природы, концепция загробной жизни и даже смысл, вкладываемый в слово «концепция». И все эти эволюции мысли начинались с детей, с нового поколения; их символом становился один ребенок: одаренный, талантливый, святой...
Таким и был Тиг. Этот странный жестокий ребенок — Тиг-никогда-не-коснется-женщины, никогда-не-коснется-земли, — создаст новую культуру, новое представление о загробной жизни, которое останется в умах людей на две тысячи лет.
Тиг организует строительство больших земляных могил; он по-своему интерпретирует случайные символы из среднего каменного века и положит начало преобразованию их в стройную систему резьбы по камню и дереву. Он просто ответит на внезапное изменение связи между человеческим сознанием и его подсознанием. Но для Ирландии и Западной Европе за четыре тысячи лет до нашей эры, таким образом заговорит потусторонний мир, заговорит громким голосом, и возникнет более упорядоченная система поклонения природе, в большой степени основанная на предвидении.
И все это начнет Тиг.
Конечно такой ребенок никогда не существовал, никогда его не рожала мать. Он был мифом, интерпретацией, принадлежащей к более поздней эпохе. Жизнь Тига, его жестокость, пожирание призраков, все они обязаны своим существованием воображению тех, кто яростно пытался понять, как возникла новая система веры и поклонения.
Но Тиг жил так же по-настоящему, как и любой другой ребенок. Как все человечество.
Он был создан из архетипа.
Он был силой.
А сейчас он стал сильнее, чем Уин-райятук, потому что действовал согласно легенде: он столкнулся со стражем старого дома костей и грозил съесть его голову. Шаману оставалось только бежать из страны. Тиг погонится за ним и убьет его; потом вернется и призовет силы земли. И весь клан, каждый мужчина, женщина и ребенок, погрузится в земляную могилу и восстанет обновленным. Только сам Тиг избежит погребения; он будет помнить истории клана, станет их памятью. Вот почему он высасывает воспоминания из костей мертвых. Он расскажет эти истории, тоже обновленные, вновь родившимся тутханахам, и они начнут строить первые большие могилы, и в первый раз пообщаются с предками.
Когда все это произойдет, юношу по имени Тиг насадят на острый камень и стервятник съест его глаза, язык и сердце, и будет сидеть на нем, пока душа Тига не убежит из тела.
Тем не менее Тиг останется живым, уйдет от своего народа и будет жить, безглазый, безъязыкий, бессердечный и бездушный, живое напоминание клану об их предательстве.
Хотя и это не самая ранняя форма мифа...
Однако Уин-райятук считал, что неплохо бы сохранить свою голову, так хорошо сидевшую на плечах, хотя она и была, конечно, лакомым кусочком для Тига. Но он никак не мог уйти, пока не появится скоген. Потому что скоген был его сыном, и он не видел мальчика уже десять лет.
Да, Тиг близок к тому, чтобы овладеть миром тутханахов, но сейчас он набивает себе рот в домике смерти.
«Еще есть время, — подумал Уин. — Я могу позволить себе подождать несколько дней. Мортен позаботится обо мне».
Он принял решение. Следующие несколько шагов были просты. Подойдя к поселению тутханахов, он остановился в воротах и какое-то время наблюдал за хаосом: люди бежали, разговаривали, рубили, поддерживали огонь, крыли соломой, мыли и безостановочно кричали. Его заметили, и на какое-то время наступила относительная тишина; только тявкали щенки и пищали цыплята. Мортен играла с девочкой своего возраста. Она посмотрела на отца, поймала его взгляд, но в остальном не выразила ни заинтересованности, ни озабоченности.
Уин-райятук вбил посох в землю, и покачал им направо и налево, зарывая его поглубже. Из длинного дома вышла Старая-женщина-которая-поет-реке. Ее поддерживал сын, самый старый мужчина в поселение, такой же седой и морщинистый, как Уин, хотя и был лет на двадцать моложе. За ними шли другие женщины и Джикъяр — Первый-боров-лета — со своим посохом, украшенным клыками вепря, и пугающим взглядом охотника; он устал ждать времени, когда можно будет пустить в ход свою охотничью магию.
Старая-женщина-которая-поет-реке подошла к Уину взяла шамана за руку.
— Почему ты это делаешь?
— Я вам больше не нужен.
— Но кто защитит домик мертвых? Кто будет петь солнцу? Кто бросит вызов луне? Кто поможет мне петь реке?
— Слушайте голос молодого человека, — сказал Уин. — Он не коснется женщины. Он не коснется земли...
— Тиг?
— Тиг. Он явится среди вас и принесет народу новый голос.
— Мы — тоже твой народ.
— Уже нет, — ответил Уин. — Я пришел снаружи. Я должен вернуться наружу.
Старая женщина отступила, коснувшись глаз — зная великого уважения. Остальные тутханахи поступили так же, даже Первый-боров-лета.
Уин-райятук развязал свой плащ из перьев и повесил на магический посох. Ветер ухватился за воротник, желтые перья встали дыбом, как если бы хотели улететь.
Он сорвал с себя грубую тунику и скинул сапоги. Совершенно голый, он вышел за частокол и пошел прочь от общины, от вечно глядящих на него глаз десяти тотемов, от своей жизни.
Лишенный силы, изгнанник, он остался один в мире, действующем по законам сна, и пошел к реке, в то самое место, где мертвые прощались с водой и начинали свой долгий мистический путь в Лавондисс. В то самое место, где он так часто танцевал, пока Старая-женщина-которая-поет-реке пела свои странные напевы, заставляя элементалей метаться и кружиться.
Здесь он сел, и пять дней не пил, не ел и не спал.
Из обломанной ветки ольхи он сделал посох. И плащ из листьев. Каждый день он мылся в воде, облегчался, когда чувствовал необходимость, очищался. И никогда не пил.
И став пустым, до головокружения, он ощутил, насколько близко скоген.
Он пел приближающейся силе. Он пел своему сыну. Он танцевал кругами, когда луна могла видеть его. Он вспомнил все ритуалы призыва; и он ухитрялся жить в месте мертвых, несмотря на всю магию мальчика. Он был последним из призраков, последней костью, в которой еще оставалась сила. Хотя, однажды, новый шаман съест даже скелет Мортен.
Но не его. Не Уина. Никогда. Его призрак попробовал мертвое место, которое называется Англией. Для этого мальчика, Тига, оно не имеет значения. Оно помешает его силе...
Уин-райятук танцевал. И пел.
Вечером пятого дня на дальнем берегу поляны внезапно взлетели птицы. Он перестал танцевать и уставился на лес, в поисках тайного движения, которое его острые глаза сумеют увидеть, а острые уши — услышать. Кто-то или что-то двигалось среди деревьев. Он подобрал свой ольховый посох, сделал медленный круг, оглядывая сумеречную поляну, и опять поглядел в сторону птичьего переполоха.
И пошел в темноту, с тревогой и волнением. Там стояла фигура, высокая, одетая в меха; она ждала его...
Он ударил основанием танцующего-с-рекой-посоха по камню. — Выходи. Я знаю, кто ты. И очень скоро ты меня узнаешь...
Подлесок дрогнул. Фигура задвигалась, вышла на свет и внимательно поглядела на него. Уин-райятук почувствовал, как его ноги ослабели, но он заставил себя не упасть.
Перед ним стояла женщина. Высокая, с длинными льняными волосами, дикая.
Широко расставленные темные глаза глядели на него слишком пристально. Очень привлекательное лицо, замечательное теплотой и болью, которые она молча передавала человеку, стоявшему перед ней. По ее левой щеке бежал старый шрам, белый и выпуклый, портивший лицо; такие уродства Уин-райятук связывал с мифаго. Призрак, властный и потрясающий, в буквальном смысле слова: он нее шел запах частично женский, частично лошадиный — она скакала верхом много недель. Земля и пот пропитали меха, в которые она завернулась; животный жир еще не исчез с ее кожи и гнил. Значит она не охотник.
