Александр Житинский - Страсти по Прометею
— Меня интересуют два вопроса, — начал Севро. — Где ваш соавтор? Есть ли у вас ученая степень?
— Можно ли мне отвечать в обратном порядке? — вежливо осведомился я. Должно быть, так разговаривают на международных конференциях.
— Пожалуйста, — сказал он.
— Нет, — сказал я. — В Ашхабаде.
Севро почему-то ничего не понял. Я ему растолковал, что у меня нет ученой степени, а соавтор в Ашхабаде. Тогда он спросил, как дела со вторым сценарием, и я показал ему тезисы. Ничему из сказанного мною главный редактор не обрадовался. Он прочитал тезисы, откинулся на спннку стула и принялся размышлять, постукивая авторучкой по моим тезисам.
— Положение катастрофично, — сказал он.
Морошкина достала таблетки.
— Почему? — спросил я.
— Вы не журналист и не кандидат. Это раз. Передача «Огонь Прометея» должна отражать не только физику. Это два.
— Как? — удивился я. — Договоривались о физике.
— Мы с вами не на базаре, — внушительно сказал главный. — Никому не интересно каждый месяц смотреть на физиков. У нас есть и другие ученые. Передачу нужно делать на материале разных наук. Она станет объемнее. Надеюсь, вам ясно, что с такой передачей вы не справитесь?
— Нет, — сказал я. — Не ясно.
— Какая у вас специальность? — задал риторический вопрос Валентин Эдуардович.
— А у вас? — дерзко спросил я.
Морошкину чуть удар не хватил. Она вскочила со стула и замахала на меня руками, как на муху. Будто хотела выгнать ее из комнаты. А я спокойно ждал ответа. Терять мне было уже нечего. Севро закурил сигарету и посмотрел на меня, сощурившись.
— Я историк, — сказал он.
— А я физик.
— Какое вы имеете отношение к журналистике?
— Такое же, как и вы, — сказал я.
Морошкина бессильно опустилась на стул.
— Хорошо, — сказал главный. — Сделайте нам сценарий на материале другой науки. А мы посмотрим.
— Пока со мной не заключат договор, я ничего делать не буду, — сказал я, очаровательно улыбаясь. Не знаю, откуда у меня бралась наглость. Я каким-то шестым чувством почуял, что здесь нужно вести себя именно так.
Валентин Эдуардович на мгновенье потерялся. Он сделал несколько бессмысленных движений: перевернул листок календаря, стряхнул пепел в чернильницу и снял очки. Про Морошкину не говорю. Она вообще потеряла дар речи.
— Людмила Сергеевна, заготовьте договор с Петром Николаевичем, — сказал главный. — Ждем ваш сценарий, — добавил он зловеще.
Мы с Морошкиной вышли. Она посмотрела на меня со смешанным чувством ужаса и уважения. Потом она достала бланк договора, я его заполнил и расписался.
— Петр Николаевич, принесите текст выступления Прометея для первой передачи, — сказала Морошкина. — Кстати, Даров предложил нам с вами быть ведущими…
— Это можно, — кивнул я, пропуская ее слова мимо ушей.
Я размышлял, откуда взять текст выступления шефа. Придется ехать к нему на дачу, как это ни печально.
В воскресенье я поехал к шефу. Шефа на даче не оказалось. Он загорал на пляже. Я пошел на пляж, разделся и положил одежду в портфель. После этого я отправился дальше в плавках, переступая через загорающих. Я боялся не узнать шефа, я его редко видел обнаженным.
Наконец я его увидел. Шеф лежал на спине, блаженно посыпая себе живот горячим песком. Рядом копошился его маленький внук. Ужасно мне не хотелось портить шефу настроение. Но дело есть дело.
Я лег рядышком и поздоровался.
— А, Петя! — воскликнул шеф. — Какими судьбами? Что-нибудь стряслось на работе?
— Стряслось, — сказал я.
Шеф сел и смахнул с живота песок.
— Вас приглашают выступить по телевидению, — сказал я. — Нужно рассказать школьникам, чем вы занимаетесь.
— Ага! — сказал шеф. — Начинается! Это абсолютно исключено.
— Виктор Игнатьевич, — заныл я. — Что вам стоит?
— Нет-нет, не уговаривайте. Это профанация науки.
— Что такое профанация? — спросил я.
— Профанация — это когда крупный профан объясняет мелким профанам посредством телевидения, чем он занимается… Петя, вы же физик!
— У меня двое детей, Виктор Игнатьевич, — промолвил я. — Я отец, а потом уже физик.
— Простите, я не подумал, что это так серьезно, — сказал шеф.
— Детям нужно рассказать о нашей науке, — продолжал канючить я. Я почувствовал, что нужно напирать на детей. И на своих, и на чужих. Шеф был неравнодушен к детям.
— Ладно, — сказал шеф. — Я выступлю.
Он снова лег и отвернулся от меня. По-видимому, он мучился тем, что пошел против своих принципов. Никогда не нужно иметь слишком много принципов. Совести будет спокойнее.
Я немного подождал, чтобы шеф остыл, а потом осторожно намекнул ему про текст. Шеф взорвался. Он вскочил на ноги и побежал купаться. Через некоторое время он вернулся весь в капельках моря, которые быстро испарялись с поверхности тела.
— Ну, Петя, я вам этого никогда не прощу, — сказал он. — Пишите!
Я быстренько достал из портфеля бумагу, и шеф продиктовал мне с ходу свое выступление. По-моему, оно получилось блестящим. Даже мне было интересно узнать в популярной форме, чем мы занимаемся. Я осторожно похвалил шефа. Сказал, что он прирожденный популяризатор.
— Уходите, — сказал шеф. — А то мы поссоримся.
— Ссора между начальником и подчиненным недемократична, — сказал я. — Вы меня можете уволить, а я вас нет.
— Петя, на вас отрицательно действует журналистика, — сказал шеф. — Вы стали излишне остроумны.
Первая профанация
На следующий день я отнес Морошкиной текст выступления шефа. Я сам его перепечатал на кафедральной машинке одним пальцем. На студии полным ходом шла подготовка первой передачи. Людмила Сергеевна схватила текст и убежала по инстанциям. А меня поймала миловидная девушка в брюках, оказавшаяся помощником режиссера.
— Вас зовет Даров, — сказал она.
Я нашел Дарова в павильоне студии. Он расхаживал между столами и располагал на них разные предметы. Все они имели отношение к физике. Ни один из них не упоминался в моем сценарии.
Здесь была электрическая машина с лейденскими банками, электромагнит, модель атома по Резерфорду и тому подобное. На центральном столике находилась подставка с двумя угольными электродами. Это была электрическая дуга.
По-видимому, Даров опустошил какой-то школьный физический кабинет.
— Ну как, юноша, смотрится? — спросил он, упорно продолжая называть меня юношей.
— А зачем они? — сказал я, указывая на приборы. — К физике твердого тела это не имеет отношения.
— Давайте, мой друг, исходить из следующего, — сказал Даров. — Зрителю должно быть интересно. Он должен видеть что-то работающее, двигающееся, прыгающее, мелькающее. Динамика! Ваши кристаллы малы, одинаковы и неинтересны. Мы будем показывать дугу!
— С таким же успехом можно показывать мюзик-холл, — сказал я.
— Это мысль, — сказал Даров. — Мюзик-холл — это мысль. Куда мы его присобачим?
— Перед выступлением Барсова, — предложил я.
— Правильно! Для оживляжа, — сказал Даров.
Только не пугайтесь этого слова! Оживляж — обыкновенный термин на телевидении. Иногда там говорят «дешевый оживляж». Это почти ругательство. А просто оживляж — ничего, это можно.
Итак, шефа собирались пустить с оживляжем. А мы с Морошкиной, как выяснилось, должны были зажигать электрическую дугу и рассказывать обо всех этих физических штучках, которые насобирал Даров. Некоторые из них я вообще впервые видел.
На первом тракте все напоминало одесскую толкучку в выходной день. В студии скопилось очень много народу: актеры, операторы, какие-то помощники, которые таскали за камерами провода и возили туда-сюда микрофоны на длинных палках, просто любопытствующие и мы с Людмилой Сергеевной. Не считая кордебалета из мюзик-холла. Даров сидел наверху, в аппаратной, и наблюдал нас на экранах. Изредка он говорил нам по радио, как нужно делать, чтобы было лучше.
Лучше никак не получалось. Получалось хуже. Только я начинал вертеть электрическую машину, как оператор отъезжал от меня, а актер в другом углу зала начинал с завыванием читать стихи Ломоносова. Кордебалет вздрагивал и делал ножкой на зрителя. Двадцать пять ножек сразу, потом присед, разворот и опять ножкой — раз! Не надо никакой физики.
Слава Богу, не было шефа. Он бы не вынес этого гибрида физики с кордебалетом. Шефа решено было пригласить прямо на прямой эфир. Я за него поручился, что все будет в порядке. Потом я зачем-то зажигал дугу, а Морошкина держала между дугой и объективом камеры темное стекло, чтобы камеру не засветило. Людмила Сергеевна вела себя не очень уверенно, да и я тоже волновался, хотя это была только репетиция.
— Еще раз от хорала! — крикнул голос Дарова в динамике.
Мы повторили от хорала Баха, на фоне которого кордебалет изображал движение электронов, а я зажигал дугу. Во всем этом была какая-то мысль. Но Даров ее пока нам не раскрывал. Все зависело от монтажа кадров, который он там наверху осуществлял.
