Татьяна Кигим - Кузнецовая дочка
— Только сама не болей, — сказал он однажды, прикрывая ее одеялом, когда Мари прилегла на кровать, не раздеваясь. — А то где мы еще святых найдем.
Желающих ходить по чумным домам действительно недоставало. Да еще этот голос мешал больше всех, советуя остановиться, поберечься — когда она поила больных настойками целебных трав, подавала воды, вытирала пот со лба. Вот только святой ее никто не считал.
— Че не мрет? Все мрут, а она не мрет. Ведьма, никак, — раздавалось вслед.
Выживало мало: один из трех, не считая тех, кто все-таки попадал в огонь. И говорили: вот ведьма, того спасла, а моего убила! Выживших не считали, а мертвых записывали на нее.
Но дело двигалось, и город оживал. Потница уходила. Вот только на ногах не проходили кровавые мозоли, и на скуле подживала ссадина от камня.
Глотая еду, Мари пыталась сообразить, сможет ли она добраться до постели, или лечь спать прямо на полу. Мысли плыли, и внезапно из полудремы Мари вырвал звонкий молодой голос. Знакомый голос! Дорогой голос!
Золотоволосый рыцарь весело смотрел на девушку. С Мари разом слетела дремота, дыхание перехватило. Он! Разом нахлынули воспоминания, неумелые движения, «Боже, у меня ничего не получится!», кровь, много крови, волнение, ругань голоса, но он живой, и наконечник стрелы извлечен, и рана промыта… Так вот кто, сообразила Мари, рассказал обо мне Сезару!
— А, вот она, наша героиня! — улыбнулся рыцарь, и Мари расцвела от этой улыбки. — Ну что, мой друг, прав я был?
— Прав, — кивнул Сезар. — Не будем мешать, — он потянул рыцаря за локоть и увлек в соседний кабинет. Мари опять осталась одна, и вдруг вспомнила, что за все это время даже не узнала, как зовут ее пациента! «Господин рыцарь», он был для нее «господин рыцарь».
— Госпожа, ванна готова, — в комнату заглянула служанка и тут же юркнула обратно.
«Какая я госпожа», — мелькнуло в голове у Мари, но мысль она не додумала. Добралась до ванны — единственной роскоши из отдыха, которую она себе позволяла, к которой приобщилась в доме инквизитора — еще одна монетка в копилку обвинений. Разве ж будет хороший человек кажен день в воду лезть, шептались по углам служанки. Ведьма, точно ведьма! Мари вздохнула глубоко, окунулась в прохладу и аромат благовоний… Настойчивый, дурманящий, расслабляющий.
— Проснись! — кричал кто-то. — Проснись!
Аромат пропитывал легкие, заполнял сознание, и Мари скорее почувствовала, чем заметила, что вошел кто-то, и, обернув ее в покрывало, вынул из ванны, и понес куда-то… голос кричал, орал, звал, надрывался, но сознание уплыло вместе с голосом.
Часть 3. Текосовый крест
V
Мрачный и угрюмый, Станислав срывал злость на ни в чем не повинном столике в баре на втором этаже. Сон не желал его слушаться, и то, что вытворяли герои, ни в какие рамки не лезло. Убедить себя, что это всего лишь будущая книга, после произошедшего удавалось с трудом.
«Я схожу с ума, — думало Бренар. — Слава Богу, что я хотя бы не пишу стихов».
А наяву спину ощупывал пронзительный взгляд хитрющих глазок Яра, и Станислав бесконечно болтал ложкой в чашке, хотя чай пил без сахара. Но легкий нервный звон успокаивал. За столик присел Морис, он был чем-то расстроен.
— Знакомого казнили, — сказал он. — Сынишку школьного друга. В газете прочел. Вот, — он протянул Бренару карту.
Станислав щелкнул ридером, и перед глаза выплыла фотография казненного смутьяна с усиками и бородкой. «Контрабандист пойман и казнен», — гласил заголовок, но Бренар не смог читать дальше. В голове вертелось одно: «Я проверял у него пульс… я проверял у него пульс… до и после…».
— А я их каждый день расчетам отдаю, — пьяно всхлипнул Морис, протягивая Бренару стакан. — Давай выпьем за душу этого мальчика и души всех, кого мы… кого я… о Господи! Давай просто выпьем за их души!
Станислав промолчал. В стакане бултыхались кубики голубоватого льда.
Яр, наклонившись к смазливой барменше, шептал ей что-то. Девушка с приклеенной улыбкой слушала. Никто не любил ссориться с Яром.
— У меня ведь план, — с отчаянной тоской бормотал Морис. Бренар оглянулся на барную стойку. — А еще у меня, кроме плана, жена и двое детишек. И я должен быть этим чертовым участковым, потому что иначе!.. Хорошо тебе, без семьи!
— У меня сестра, — ровно сказал Бренар. — На соседнем континенте.
— Ты не участковый!
— Да.
Помолчав, Станислав добавил:
— Повезло.
Мориса развозило на глазах. Похоже, до него не доходило, сколько глаз и ушей в этом баре — даже если не считать мерзавца Яра. А у Мориса, сам сказал, дети. Вот дурак. Бренар подавил попытку встать и немедленно уйти. Вместо этого он начал успокаивать друга, пытаясь перевести сменить тему. Но идиот Морис не успокаивался:
— У меня же план — не меньше пятнадцати очагов в неделю! Будет меньше — самого в бедняцкий квартал! Им нужна эта чертова эпидемия, — цеплялся Морис за пуговицу пиджака Бренара, будто за спасательный круг, — понимаешь, им нужна эпидемия!
Бренар с ужасом слушал излияния друга. С ужасом — не потому, что никогда этого не знал, а потому, что рушился привычный, спокойный, уютный мир, в котором, отгородившись стеной, можно не слышать, не видеть, не говорить. И тогда всего этого нет.
Наконец, он не выдержал и резко поднялся.
— Ты… к-куда? — осоловело протянул Морис.
— Извини, ты несешь пьяный бред, — громко сказал Бренар, поднимая свой дурацкий старомодный чемоданчик. Он был зол на весь мир, на Мориса особенно, и еще на себя — за то, что позволил втянуть себя в эту историю.
Распрощавшись, торопливо и агрессивно, Станислав сунул в щель стола карточку. Морис, не соображая, что делает, вытряс на стол несколько монет.
…Вечером Бренар долго не мог уснуть. Ворочался с боку на бок, думал много, о разном. На часах мигнуло четыре. Скоро надо будет вставать, но Бренар не мог отделаться от мысли о том, что все идет как-то не так. И Мария еще. Впервые Станислав боялся даже подумать, что будет с его героями завтра. «Только не пытайте ее», — шептал он, и очень хотел, чтобы его послушались.
Бренар вслушивался в витиеватые слова вердикта, и с каждым словом надежда гасла. На казнь посылали Марию, а ему казалось, что это умирает его совесть.
* * *Мария не думала бежать, потому что отсюда не убегали.
Охапка соломы и опустевшая кружка, да цепи, небрежно сваленные в углу: ее даже не приковали, потому что отсюда не было пути. Каменный мешок не освещался, и сколько прошло времени, совершенно не ощущалось.
Говорят, бесновался граф, узнав о том, что схватили колдовку — но это Мари услыхала от стражников, когда вели сюда, а так неизвестность множилась, и знать хотя бы, сколько ночей прошло… Раз граф недоволен, может, он обратится к королю? Пытать ее не пытали, потому что отвечала она на все вопросы честно, ничего не скрывая. Даже про демона, с которым она беседовала, и который ее руками спас, получается, рыцаря, имя которого она наконец-то узнала — Арнольд… Рыцарь, не глядя в глаза, давал показания. Грустно было, но Бог велел прощать, и Мария прощала. Каждое слово прощала, каждое виноватое движение.
А голос внутри бесновался и проклинал, требовал, чтоб Арнольд убирался из какой-то книги… Иногда ей казалось, что голос сошел с ума, и тогда становилось вдвойне страшно. Мало того, что сама одержимая, так одержима одержимым бесом…
Но вот голос успокоился немного, и теперь говорил с ней спокойно и немного грустно. Говорил о разном. О жизни. О долге. О сердце. О душе. О содранной с мяса коже. А Мария соглашалась, Мария возражала, Мария спорила.
А иногда они просто рассказывали друг другу о своих мирах.
— А я так хотела на ярмарке побывать, — поделилась несбывшимися мечтами Мари.
— Господи, какая ты еще девчонка… — прошептал голос.
— Там яблоки золотые, и…
Мари сглотнула. Живот свело.
— А ярмарка Портмода — это всем ярмаркам ярмарка! Одним словом — столица…
— Как? Как ты сказала? — спросил голос.
— Портмод, — вздохнула Мари. — Город такой. Столица наша. Ярмарка там. И темница, в которой я сижу.
— Портмод… — пробормотал голос. — Бог ты мой, какие рояли в наших дубравах… Так, слушай, Мари: оглядись по сторонам…
— Темно. Ничего не видно.
— На ощупь! Ищи щель в степень. Легкую вогнутость, неправильную шероховатость…
Мари не понимала, что от нее хочет голос, но повиновалась. На третий раз, обойдя кругом камеру, она нащупала, наконец, длинную щель в стене, почти незаметную — но пальцы у Мари были тонкие, чуткие, а еще она очень хотела выбраться. И верила голосу. И он не соврал.
— Надави… черт, не помню где… дави, короче! Это потайной выход… Мари, давай…
Прошло два или три часа, пока Мари удалось коснуться потайной пружины, и скользнуть в темный проход.
