Песах Амнуэль - Конечная остановка
— Да. Тот день… ты помнишь…
Она упрямо покачала головой.
— Не хочу и не буду вспоминать. Не хочу. Не буду. Не хочу.
Она так бы и повторяла раз за разом, я оборвал эту цепочку словами:
— Я вспомнил вчера. Ты вспомнила сегодня. После того, как увидела меня. Значит, это всегда было в нашей памяти.
— Я ничего не понимаю, Миша, — Ира отняла пальцы и прижала их к щекам. — Ничего этого не было. Я сегодня впервые тебя увидела. Как я могу помнить две тысячи какой-то год?
— Но ты помнишь.
— Ты женат, Миша? — спросила она отчуждённым голосом.
— Да, — сказал я, помедлив, будто это имело смысл скрывать.
— Расскажи о ней, — потребовала Ира, сцепив пальцы так, что побелели костяшки.
— А… ты? — спросил я и не закончил фразу.
Она поняла.
— Нет. Я одна. Мужчины… были, но… всё не то. Я ждала тебя! — вырвались у неё слова, которые, похоже, она произносить не хотела, но они возникли сами, невозможно было не произнести их, хотя ещё сегодня утром она ни сном, ни духом…
Я хотел обнять Иру, опустить голову на её плечо, как было много раз и как не было ещё никогда. Я знал, что на левом плече у неё небольшой шрам, она поранилась в детстве, когда упала с горки и напоролась на оставленный кем-то в песке детской площадки перочинный нож с раскрытым лезвием. Всё могло кончиться куда хуже, но обошлось. Мне захотелось отвернуть ворот её блузки и посмотреть… чуть-чуть отвернуть… ненамного, чтобы только… Ира перехватила мой взгляд и сказала спокойно:
— Я не падала с горки, если ты это имеешь в виду, Миша.
Похоже, наши мысли текли параллельными потоками — собственно, как иначе, если воспоминания у нас во многом общие, жизнь прожита вместе…
Трудно к этому привыкнуть. Понять, наверно, и вовсе невозможно.
— Ты не ответил, — напомнила она и демонстративно (или нет, не нарочно?) застегнула верхнюю пуговичку на блузке.
— Да, — сказал я, помедлив и поняв в ту секунду, что не могу, не должен, не имею права скрывать от Иры ни одной минуты, ни одного факта, ни одного события моей жизни. И она ничего от меня не скроет, но я должен начать первый.
Как в холодную воду бросился.
Конечно, я опоздал с обеденного перерыва. Дважды звонила Лиля, как мне сообщил Яшар, делая вид, что не интересуется, где почти два часа пропадал его сотрудник в середине рабочего дня. Что передала?
— Ничего, — пожал плечами шеф и, помолчав, добавил: — Но мне показалось, она чем-то беспокоится.
Яшар прекрасно говорил по-русски, но время от времени, особенно, когда он не задумывался над произносимой фразой, в его речи проскальзывали странные на слух обороты.
Я позвонил домой: Лиля уже должна была прийти с работы.
— С тобой всё в порядке? — сухо осведомилась она.
— Конечно. Почему ты спрашиваешь?
— Не знаю… Показалось, наверно.
— А Вова? — спросил я. — Я думал, ты звонила, потому что…
— Вова пошёл на плавание, — сообщила Лиля, и я вспомнил: по вторникам с трёх до пяти сын ездил в бассейн.
Поговорив ещё о чём-то незначительном, мы одновременно положили трубки.
С Ирой мы договорились встретиться завтра после работы — сегодня не получалось, она должна была ехать с матерью и младшей сестрой на день рождения к родственнику. Его звали Октаем, и я не помнил этого человека. У Иры не было родственника с таким именем.
Где не было? В реальности он был, в моей памяти — нет.
Рехнуться можно.
Лёва приехал к нам после лекции на вечернем отделении. Лиля хотела, как обычно, поставить чайник, выставить на стол «что бог послал», но мы, сославшись на подготовку к семинару по философским основам теории относительности, закрылись в моём кабинете — точнее, в комнате, которая была одновременно кабинетом, нашей с Лилей спальней, а ещё гардеробной, где в двух шкафах хранилось всё, что, по идее, можно было давно выбросить. Я никак не мог преодолеть нежелание жены избавиться хоть от одной старой, давно не налезавшей на неё юбки или от моих джинсов, которые я не надевал лет десять, а то и больше.
— Рассказывай, — Лёва удобно устроился на моём стуле за моим столом, так что мне пришлось сесть на тахту.
Я не знал, что можно рассказать Лёве, а что следует опустить. Мне не хотелось говорить о нашей с Ирой жизни и вообще о том, чего ещё не было и, возможно, не будет. Не может быть наведённая каким-то образом память предсказанием реальных событий. Я вспомнил, что в девяносто первом Советский Союз распался, как плохо составленный пазл. Мы в это время были с Ирой и Женей уже в Израиле, девятнадцатого августа слушали радио, дикторы были мрачны, репортёры захлёбывались от переизбытка впечатлений, а я, помню, хранил олимпийское спокойствие. «Ерунда, — сказал я Ире, — через пару дней всё устаканится. Какой-то этот путч понарошечный». Так и оказалось. И ещё вспомнил, как в декабре Горбачёв…
Я тряхнул головой, отгоняя воспоминание. На дворе был восемьдесят шестой год, и Горбачёва ещё не выбрали генеральным секретарём, хотя Лёва и представлял себе такое развитие событий.
— Понимаешь, — начал я, не зная ещё, какие подробности расскажу, о каких умолчу, а каких пока и сам не знаю, потому что не вспомнил, — у меня будто вторая память открылась. Вспоминаю то, чего не могу помнить.
— Бывает, — авторитетно заявил Лёва. — Читал как-то книгу американского психолога Бёртона, на английском, её не переводили и вряд ли переведут, взял в нашей библиотеке в закрытом фонде.
— Почему? — вяло поинтересовался я. — Из закрытого только по рабочей теме выдают.
— По работе и надо было. Писал статью о психологических аспектах в исследовании истории физики.
— Интересно. И что говорит Бёртон о второй памяти?
— Наведённая. В результате травмы или после сеанса гипноза. Под гипнозом, там сказано, можно внушить реципиенту воспоминания о событиях, которые с ним не происходили. Или если головой ударишься. В книге описан случай: в Индии девочка упала с довольно большой высоты и после этого стала говорить на языке, которого не знала. Вспомнила события, которые с ней не случались, знакомых в другом штате, которых никогда не видела.
— Она вспомнила, как была взрослой?
— Да! В прошлой жизни.
О подобных случаях я читал и сам. Об индийской девочке и других, как было сказано, «курьёзах», писал журнал «Вокруг света» в подборке странных случаев, достоверность которых в редакции ставили под большое сомнение.
— Но ты-то здесь при чём? И… э-э… Ира Маликова?
Заинтересовала его Ира. Надо бы отвлечь, мне не хотелось, чтобы Лёва, будь он сто раз другом, копался в моих неясных пока отношениях с Ирой, которая…
…похоронила меня и прожила ещё три года…
Запинаясь и не договаривая, я рассказал Лёве, как вспомнил о том, чего не было.
Например, как мы на первом курсе универа повздорили из-за девушки. Звали её Илана, училась она на химии, мы в неё втрескались и не хотели уступать друг другу, хотя сама Илана об этом не знала. Она тосковала по Алику с биологии, единственному парню на весь девичий поток.
Мы никогда с Лёвой не ссорились из-за девушки. Мы вообще не ссорились. Спорили много, и, когда Лёва несколько лет назад разводился, я был не на его стороне. Можно было спасти отношения, но он не хотел.
— Ты помнишь Илану с химфака? — спросил я.
— Ну… — Лёва помедлил. Конечно, он должен был помнить. Как-то мы оказались на одной вечеринке, Илана пришла с Аликом, они недавно поженились и сияли, как две начищенные кастрюли. — Это которая за Касимова выскочила на третьем курсе?
— Да.
— Помню. Она в Республиканской больнице работает. Не врач, конечно, где-то в лаборатории. Я её видел, когда в прошлом году на обследовании лежал, помнишь?
Я помнил. Как и то, что в прошлом году Лёва ездил на курсы повышения квалификации в Минск и на обследование в больницу не ложился.
Лёва с его прагматической философией, которую он выдавал за диалектический материализм, помочь мне не мог. Наведённая память, ага. Ударился головой. Сеанс гипноза. В первый и последний раз я присутствовал на сеансе гипноза в Ильинке, где оттрубил три года в школе. Приезжал туда «на гастроли» известный в республике гипнотизёр, выступал в сельском клубе с психологическими опытами, чепуху демонстрировал, но двух женщин действительно сумел ввести в транс. Они размахивали на сцене руками и выполняли простые движения по команде гастролёра. Представление мне не понравилось и веры в возможности гипноза не укрепило.
А головой я не ударялся никогда, не случилось такого, не моя вина.
Странное настало время. По утрам я, как обычно, приезжал в Академгородок и ждал Иру на выходе из метро. Мы быстро обменивались новостями — точнее, новыми воспоминаниями, которые накапливались за несколько часов, что мы не виделись, — и расходились по своим институтам. В обеденный перерыв спускались в академический сквер, где в тени раскидистого платана стояла удобная скамейка, и снова вспоминали, а ещё рассказывали друг другу о себе. О нас здешних, познакомившихся недавно. И опять расходились работать, а потом опять встречались, и я провожал Иру домой.
