Сергей Шведов - Подкаменная Тунгуска
— С судьбой играешь в жмурки, мужик! Обрушится когда-нибудь.
— А тебе чего бояться — ты ж сам игрок по жизни.
Когда массивная дубовая дверь и часть стены с окном проглянули на свет, гость подозрительно глянул на тёмные стёкла.
— Дома-то кто есть?
— Подкаменная тунгуска.
— А без фольклора можно?
— Баба.
— Твоя?
— Не моя, а при мне. В услужении.
— Почему «подкаменная»?
— Потому как под камень заточена. Как сядет камнем, так с места не сдвинешь, как те каменные столбы при дороге, которых мы с тобой миновали.
— А почему дым из печной трубы не валит?
— Огня зажигать не велю, чтоб дура моя избу не спалила.
— Замёрзнет же, живая душа как-никак.
— Ничо! Её родной люд к холоду привычный. В их берестяных чумах температура только чуть-чуть выше нуля поднимается, и ничего себе — выживают даже сосунки. А у меня печка справная — и за три дня изба не выстудится, коли по самую трубу снегом присыпана.
2.2— Зачем на дверях наружные запоры? Хозяйка же дома, — снова удивился городской гость, когда Ерофеич снял пудовые замки, кованные ещё в позапозапрошлом веке.
— Я, когда в отлучке, её всегда на замок запираю, чтоб по тайге не шастала. А то на ногу слишком шустрая.
— Твоя тунгуска по здешней тайге на лыжах одна без опаски ходит? — изумился гость, зная все природные ловушки и западни восточного склона этих горных отрогов.
— Ха — не ходит, а лётает! Ей полста вёрст за день по тайге на ихних меховых лыжах отмахать и назад вернуться, что раз плюнуть. А по тундре на собаках — так все сто. Чего ей опасаться? Она что зверёк природный — в тайге как у себя дома.
— Дитя дикой природы, одним словом?
— Ага. Разве что только разговаривать чуток умеет, а так почти что не человек, а зверюга приручённая.
— Низшая гоминидка?
— Не-е, не гоминидка, а тунгуска она чистокровная.
— Скажи уж честно, — усмехнулся гость, — боишься, что убежит прислужница твоя, раз на ключ запираешь?
— Боюсь, что вшей занесёт от своей родни немытой. Первый день, как привёл её к себе, думаю, чего это я всё чешусь и чешусь? Разделся, оглядел себя — звери вот такущие по мне так и ползают. Я эту плоскодонку (девять лет ей тогда примерно было) за косы да в баню. Оскоблил её бритвой, а шерсть ейную, волосья то ись, да одёжки вшивые в печку кинул для дезинфекции.
— Она у тебя в рабынях или по вольному найму?
Разгорячившийся работой Ерофеич опёрся на черенок лопаты, чтобы перевести дух, и с хитроватым прищуром глянул на гостя, словно прикидывал, до какой степени с ним можно откровенничать.
— Купил по дешёвке за старые долги.
— Это в наше-то либерально-демократическое время?
— Ты же сам говорил, вся человечья история — это переменка способов рабовладения. Батька ейный как-то мне задолжал золотишка за полгода. Он на одиночных старателей охотился. Сунул мне три самородка как бы за полтора кило весом, а как я плавить в долблённом кирпиче стал, так там угару на килограмм.
— С рудой, понятно, — усмехнулся док.
— Ага, с рудой. Я того старого тунгуса за жидкую бородёнку да об пень мордой. А с него и взять нечего, даже последнее ружьишко пропил. Знал, чёртов сын, как я с должниками квитаюсь. Зашили б потом его, дохлого, евойные родичи в звериные шкуры и на берёзу, что повыше, подвесили, каб росомахи не сгрызли. В ногах у меня старый валялся, чтоб я в счёт долга девчонку евойную к себе забрал. Сопливая ещё была, девяти годов, как говорил. А грязная, знал бы ты! С роду немытая, как у них водится. Две мочалки об неё в баньке стёр, пока до чистой кожи добрался. Потом ещё собачьей варежкой так отдраил в стиральной соде, ажно шкура с неё слезла, как с той гадюки по весне.
— Так сколько ей сейчас годков?
— У таёжных тунгусов свидетельства о рождении не бывает. Точно не знаю, но, по моим прикидкам, около шашнадцати… Ну, проходи, дохтур економицких навук!
— «Док» — напоминаю для тупых.
— Лады, Шманец…
— Ещё раз это имя произнесёшь!
— Понял, док, не тупой. Прости дурака, коли что не так.
— Вот так-то оно лучше, мужик.
ГЛАВА 3.0 ХОРОШО НАТАСКАННАЯ ГОМИНИДКА
Ерофеич громко щёлкнул в сенцах включателем и зажёг лампочки, которые слабенько светили от ветрогенератора с аккумуляторами, подсевшими в безветренную погоду.
— Давай я с тебя снег обтрушу, чтоб в избу холода не занёс… Ну, проходи теперича, док!
В просторной горнице перед раскрытой печкой сидело миниатюрное существо неопределённого пола в широченной заячьей рубахе, замшевых штанах и мягких меховых сапогах по колено. Замшевая оторочка и обувь были украшены замысловатой вышивкой красным по светло-кремовому.
— Фёкла! — притопнул Ерофеич валенком по полу. — Очумела чУмная чумичка! Почему сидишь камнем?
— Корова подоил, свинья накормил, курям подсыпал, олешкам моху надрал. Собак сам смотришь, хозяйна, — не моё дело.
Ерофеич покрутил головой, оценивая идеальную чистоту в избе. Ему явно не к чему было придраться, чтобы приструнить прислужницу для острастки. Но нашёл-таки повод:
— Скоко разов говорить — у раскрытой печи не сидеть! На золу не ворожить! Нечистой силы и без тебя в избе довольно по углам прячется.
— Моя не шаман, я не ворожил, просто глядел, хозяйна.
— Почему без шапки? Натяни колпак, не позорь меня перед гостем своим срамным волосьём.
— Забыл шапку, один был, — ответило существо ломким голосом подростка и натянуло вязаную шапочку с узорами — скачущими оленями.
— А к чему шапка в доме? — удивился гость. — У тебя что, всегда так холодно в избе?
— Да у неё не волосья человеческие, а шерсть, как у яка на брюхе… Срам один глядеть!
Существо в меховых и кожаных одеждах мельком равнодушно скосилось на вошедших и снова вперилось в раскрытую холодную топку с уложенными щепками и берестой для растопки.
— Почему печь не растопила?
— Хозяйна сам приказал — без тебя печь не топитя. Сам приказал — я не ослушался.
— Слышала же, дура, как я на крыльце лопатой стучал и запорами гремел.
— Крику не было, топоту не было, кулаков не было — приказу не было. Тово и не разжигал, хозяйна.
Гость пальцем поманил к себе Ерофеича и вполголоса спросил с масляным блеском в чёрных левантийских глазах:
— А ты, мужик, не из этих ли?
— Каких этих?
— Ну, из нетрадиционных.
— Гомосеков, что ли? Не… У нас за это резко опускают.
— То есть это не трансвестит?
— Кто тут свистит?
— Это не пацанёнок, спрашиваю?
— Баба она стопроцентная, хоть и на настоящую женщину непохожая. Только наполовину человек.
— А почему твоя тунгуска говорит о себе в мужском роде — «хотел», «забыл»?
— Она русскому языку у мужиков училась. Не слыхала, как бабы промеж собой по-русски разговаривают. Да и русских баб с детства почитай что в глаза не видела, только мужиков над собой знала, — глумливо хохотнул Ерофеич. — Фёкла, подъём!!! Гость в доме, а ей хоть бы хны! Как сидела камнем, так и сидишь. Топи печь и ставь стряпню, да сначала раздень нас с мороза.
3.1Береста затрещала, сухие поленья тоненько запели, огромная печь загудела, как заведённый промышленный агрегат. Похоже, когда-то в этой русской печи готовили еду для целой артели работников. Да и чёрный от времени дубовый стол в избе был такой величины, что взвод солдат накормишь, если потесниться.
Крохотная женщина умудрилась ловко и быстро раздеть и разуть неуклюжих с мороза здоровенных мужчин, сунула рогачом тяжеленные чугуны в печку, раздула сапогом самовар на столе. Выставила нехитрую таёжную закуску на пластиковом китайском блюде.
— Стой! — заорал Ерофеич. — Что ты в печку бросила?
— Обрезки, крошки — мусор гореть.
— Скоко разов говорил — огонь не кормить! Тунгусской матушке-владычице огня молитву не читать! Объедки свиньям отдавать!
— Я не молитя. Я не шаман.
— У тунгусов бабы огонь кормят, а не шаманы. Не бреши мне! Только нечистую силу своей ворожбой в избу заманиваешь. И без того чертовщины вокруг полным-полно.
