Давид Дар - Господин Гориллиус
— Ах, простите, — издевался над ним Хромой, — если бы я не сломал ее, она разорвала бы меня, возможно. Но я даже не заметил, как сломал это грозное оружие. Так чем же все-таки ты сильнее нас, жалкий хвастунишка, лягушка, воображающая себя гориллой, чем же?
— Ну, наконец, этим, — прошептал доктор Пиккеринг, указывая на книги. — Мы единственные из живых существ создали культуру, мы имеем историю, поэзию, живопись, мы имеем Шекспира, Гете, Данте, Леонардо да Винчи… — говорил доктор с воодушевлением, но внезапно осекся, увидев, что страницы из его книг жадно запихиваются в рот горилльими детенышами, которые разжевывают их и затем выплевывают друг в друга. С большим оживлением юные гориллы переплевывались разжеванными бумажными мякишами.
А Хромой издевался:
— Наши детеныши умнее вас. Они хоть получают развлечение от ваших книг и вашей культуры. А вы? Может быть, ваша культура заменит вам пищу или жен или силу ваших рук?.. Подумаешь: создали историю! И у нас есть история. Вот недавно мы напали на стадо слонов. А несколько раньше разрушили деревню дикарей, а еще раньше — я убил двух охотников. А в прошлом году — раздробил череп своему предшественнику, прежнему вожаку этого стада Длиннозубому. Ну, чем не история? А литература? У нас есть и литература и музыка. Правда, всего одна песня, но она стоит всех ваших сочинений, потому что выражает решительно все наши мысли, чувства, мечты и переживания. А ну-ка, обезьянушки, заведем наш рев…
По приказу вожака все самцы вскочили на ноги и начали, грузно пританцовывая, неистово бить себя кулаками в грудь, разжигая свою ярость. При этом все разом зарычали, и рев этот звучал так ужасно, так громко и яростно, что дрожь прошла по телу Пиккеринга. Доктор попытался вникнуть в содержание рева, и смог кое-как перевести его на человеческий язык.
Нам ничего не нужно,
Кроме крови тех, кого мы не любим,
А не любим мы никого и ничего,
Кроме вкусных плодов
И наших самок.
— Ну, как? — горделиво обернулся Хромой к доктору.
— Не плохое у нас искусство? Так в чем же люди нас превзошли?
Доктор уже не знал, чем еще доказать преимущество человека перед обезьяной.
— Наконец в этом, — неуверенно прошептал он, указывая на свой костюм, — в том, что мы всегда пристойно одеты и закрываем свой срам…
— Вот так преимущество! — взревел Хромой и сорвал с доктора его пиджак, жилет, брюки, а затем и нижнее белье… — Вот так величие! Вот и остался ты, в чем мать родила. А попробуй-ка, сдери ты с меня мою одежду!.. Что же касается пристойности, так действительно тебе есть что закрывать и прятать, а нам так нечего. Эй, обезьянушки, глядите на этого безволосого урода, вот так чудовище!..
Все подскочили к доктору и стали с любопытством разглядывать его жирное, розоватое голое тело. Самки и детеныши совершенно бесцеремонно перекатывали его с боку на бок, с живота на спину, щупали, трогали, залезали пальцами в рот, в уши, издеваясь над необычным видом его тела.
Бедный доктор Пиккеринг переживал нечто ужасное. Он не в силах был больше терпеть и, приподняв голову, умоляюще прошептал:
— Убейте меня, убейте меня ради всего святого!
— Лежи ты, дай и другим на тебя посмотреть, — легонько прихлопнул его по макушке Хромой, так что он чуть было опять не потерял сознание. И тогда доктор Пиккеринг понял: когда человек остается голым, он уже перестает быть человеком. У него не остается никакой защиты, даже руки ему некуда спрятать. У него не остается уже веры ни в человеческую культуру, ни в собственное достоинство. Он слабее и беспомощнее лягушки.
Так доктор Пиккеринг остался жить с гориллами. Он жил вместе с ними, питался их пищей, занимался их делами, развлекался их развлечениями.
Обезьяны носились по лесу, перепрыгивая с дерева на дерево, а доктор Пиккеринг бежал за ними по земле, спотыкался, падал, вскакивал, опять бежал, догоняя стадо, потому что за отставание он получал такие подзатыльники и затрещины, от которых долго потом не мог оправиться.
Все его тело покрылось синяками, ссадинами, ушибами. На нем запеклась кровь, грязь. Рыжая щетина покрыла его шею и щеки.
Неспособный ни к драке, ни к бою, ни к добыванию пищи, он был приспособлен гориллами для ухода за малышами. На его обязанности лежало колоть орехи и развлекать малышей.
Малыши были довольно грубые и невоспитанные, и доктор Пиккеринг не раз вспоминал Институт для благородных фокстерьеров своей супруги. Вот бы дать такое же воспитание гориллятам! Но они не получали никакого воспитания и поэтому нередко теребили доктора за бороду, колотили его до полусмерти, кусали его и щипали. А он должен был терпеть и молчать, потому что за малейший протест взрослые гориллы избивали его еще более жестоко, чем малыши.
Хромой относился к нему сравнительно милостиво и не разрешал особенно сильно его увечить. Он проявлял живейшее любопытство к человеческой жизни и почти каждый вечер садился около обезьяноподобного и подолгу выслушивал длинные рассказы доктора о том, как живут люди.
Пиккеринг рассказывал о больших городах, построенных в Европе и Америке, о небоскребах, трамваях, троллейбусах, метрополитенах, самолетах, кораблях. Он рассказывал о театрах и кино, о заводах и фабриках. Он цитировал Хромому Шекспира и Гомера, напевал наиболее популярные арии из «Кармен» и «Севильского цирюльника». Он рассказывал обезьяне об астрономии, математике, химии, зоологии и даже посвятил его в учение Дарвина и свое пиккерингово учение. Хромой внимательно слушал все его рассказы, лишь изредка прерывая их вопросами или насмешливыми репликами.
Хромому казалось все это страшно смешным и глупым. Он никак не мог понять, что может быть нужно живому существу кроме пищи, самки и боя. Для чего еще нужны всякие театры? книги? науки? Несмотря на длиннейшие монологи доктора, он так и не смог понять, какие чувства человек называет «жалостью», «честью», «достоинством», «сочувствием». В его душе таких чувств не было.
Люди казались ему очень смешными и жалкими. Но однажды он сказал Пиккерингу, что не прочь бы побывать среди людей: он уверен, что сумеет завоевать среди людей уважение и высокое положение, потому что его горилльи качества несравненно ценнее человеческих качеств.
Доктор усомнился в этом. Он высказал предположение, что как только Хромой приедет в Европу, его сразу же поймают и посадят в клетку. Хромой засмеялся в ответ:
— Плохо же ты знаешь наше племя, паршивая черепаха! Никакое количество людей не совладает со мною силой. Я же не то, что люди. У меня же нет всяческих «жалостей», «сочувствий», «чести». А это такое преимущество в борьбе, что стоит ваших пулеметов и танков.
Когда Хромой ушел, доктор долго размышлял над его словами и пришел к выводу, что в некотором отношении горилла, может быть, и прав. Он, пожалуй, действительно мог бы пожить среди людей. Он даже мог бы стать отличным полицейским, так как полицейскому не нужны никакие человеческие качества, и чем более он похож на гориллу, тем лучше расправляется с рабочими. Думая дальше, он пришел к выводу, что горилла мог бы стать даже полицейпрезидентом, а может быть даже и еще более крупной фигурой в правительстве, так как всем известно, что такие, например, политические деятели, как Носке и Зеверинг, достигли высокого положения именно благодаря тому, что так же, как горилла, не знали и не понимали, что такое «жалость», «честь» и «достоинство».
Между тем Хромой все чаще и чаще возвращался к разговору о жизни среди людей. Он выучил довольно много слов — конечно, тех, которые были доступны его пониманию. Это были преимущественно глаголы: бить, резать, душить, валить, таскать, крошить, убивать, ломать.
Однажды вечером, придя к доктору, он сказал ему:
— Ну, ты, паршивая овца, подними свою бесподобную харю, я хочу с тобой серьезно разговаривать…
«Вот что, слабосильный червяк. Я решил отправиться на твою родину. Я отправляюсь туда не потому, что хочу у людей чему-нибудь научиться, а потому, что хочу их научить и заставить уважать и почитать гориллу. Ты понял меня, детеныш колибри? Вчера я сходил на тот холм, где мы разбили ваш жалкий лагерь, и нашел там кое-какие твои тряпки и бумажки. Вот они, я принес их. Вот идиотский пиджак, жилетка, галстук. Ты должен научить меня носить эти тряпки и показать, которые из бумажек — деньги, чтобы я мог добраться до твоей родины.
Если ты все сделаешь для меня, что надо, я зайду к твоей жалкой самке и передам от тебя привет. Если я добьюсь среди людей успеха, то ты вернешься на родину. Но если меня там одолеют людишки, то мое стадо разорвет тебя в клочья и выпустит все твои кишки, развесив их на деревьях для просушки. Ты понял меня, павиан бесхвостый?»
Как тут было не понять? И доктору осталось только пожелать Хромому успехов, ибо он знал, что кровожадное стадо уж не упустит случая выполнить такое приятное распоряжение своего вожака.
