Александр Етоев - Симплегады
Вот Мендель сейчас войдет на цыпочках в кабинет и увидит, как по плечам деда и по его склоненному к книге виску стекает тихий ласковый свет настольной лампы под абажуром. Седые волосы деда время давно превратило в молочный пушок младенца. Они золотятся в этом волшебном свете, и дед делается похожим на святого Франциска с картины, которая висит на стене.
Мендель так живо представил себе все это, и весь кабинет со стеной, затянутой тусклым золотом книжной кожи, и себя, и свои крадущиеся шаги…
Все было так, как он представлял. Даже лампа под абажуром горела ровно и одиноко, и разворот толстого тома отсвечивал белизной, а на странице лежала шелковая полоска закладки.
Только не было деда. Кресло стояло пустым.
Мендель опустил на сиденье ладонь и почувствовал холод вытертой кожи. Кресло пустовало давно. Как давно? Если б он знал.
Он включил верхний свет и погасил лампу. Потом обошел квартиру, везде зажигая свет и заглядывая во все углы.
Что ему делать? Снова уйти в ночь и пуститься на поиски деда? Но где он будет искать? Он вспомнил тесную тюрьму-комнатенку, в которой его держали. Сколько таких в городе? Куда идти? Какой в поисках смысл?
Но Мендель не искал сейчас смысла, слишком он был подавлен, чтобы его искать. Он не хотел думать о смысле, ему надо было что-то делать, пусть без смысла, но не сидеть же вот так, в пустом ожидании чуда.
Не похоже, чтобы здесь побывали они, те страшные люди в масках. Все на месте, ничего не тронуто. Остается думать одно – дед сам отправился на поиски внука.
А что делать ему?
Впервые Мендель так остро ощутил одиночество. Он не понимал до этого часа одной простой вещи, а теперь, когда дед исчез, эта простая вещь стояла перед ним зримо, словно крест посреди голого поля.
Он и дедушка. Дед и он. И если не станет деда, неделимое целое – то двусердое существо, имя которого он сейчас произносит, – разорвется и останется… Он. Один. И никого больше. Совсем никого. В этом городе, в этом мире у него если что и есть, так это дедушка.
Он не удерживал слезы. Он даже не вытирал глаза. Горло сдавило, и сквозь мокрую пелену мальчик видел картину на стене дедушкиного кабинета. На картине склонился к земле маленький человечек, одетый в странную черную рясу и с отливающей золотом головой, так похожей на голову дедушки.
* * *Ватное облачко от раскуренной сигареты медленно опустилось на стол, потекло вниз по панели переговорного пульта, и на матовом поле экрана вдруг ожило, наполнившись светом. Экран осветился и громко прогудел сигнал вызова. Лежнев вздрогнул, переключил связь на личную и закивал в такт одному ему слышному голосу, идущему через ушные горошины. Потом улыбнулся кисло и сказал, не глядя на экран:
– Потапыч, не в службу. Пойдешь ко мне, загляни к подполковнику, попроси чего-нибудь от живота. Что? Да нет, жизнь такая. Все в сухомятку.
Экран погас.
– Ну вот. Наверху уже знают, кто-то успел накапать. Ладно, переживем.
Он повел головой – влево, вправо, закинул голову вверх, потом, словно вспомнив, где тянет, ослабил узелок галстука и выдохнул нарочито устало:
– Могущественная государственная служба, можно сказать, краеугольный камень демократии, а кондиционер не работает.
Каково могущество, а, Кравец? – Он постучал пальцем по циферблату. – Ноль часов, тридцать четыре минуты. Кравец? Ты о чем сейчас думаешь?
Кравец равнодушно пожал плечами.
– Думаю? Как бы скорей до дома добраться, думаю. А то, как проклятые: вторые сутки ни выспаться как следует, ни помыться.
Лежнев кивнул.
– Все верно. Поспать бы сейчас не мешало. Ничего, капитан, будет время – еще отоспимся.
Он затянулся и отогнал от лица дым, чтобы не ел глаза.
«Подозревает он все-таки или нет? А если да, то что собирается делать?»
– Кравец. Твое мнение не переменилось? Если мальчик отыщется, по-прежнему предлагаешь как следует на него надавить?
– Я думаю, в первую очередь, пока он не найден, надо срочно изолировать Масленникова и Николаева. Взять их обоих и хорошенечко потрясти. А с мальчишкой… Он будет хорошим козырем. Я бы сыграл на их человеческих чувствах, представил дело так, что, якобы, без их признания Менделю будет плохо.
– То есть ты за радикальные меры. Что ж, возможно, ты прав. В конце концов, наше дело простое – обеспечить безопасность эксперимента. Сделать все, чтобы враг, ежели таковой отыщется, не смог ему помешать. За это нам деньги платят.
Лежнев поскреб пальцем мертвую кнопку кондиционера.
– Все верно. Но, понимаешь, Кравец, как-то на душе неспокойно.
А что, если мы опять наломаем дров? Я, хотя склонности к суеверию в себе и не замечал, но после двух проколов за день не хочу, чтобы был третий. Масленников под наблюдением. Николаев тоже. На этот счет я спокоен. Нет, Кравец. Хватит мне на сегодня твоих радикальных мер. Надо пока успокоиться. Ты никогда не увлекался рыбалкой? Товарищ генерал очень уважает этот вид спорта. Говорит, успокаивает. Нам бы тоже с тобой не мешало заняться чем-нибудь вроде. Рыбалкой, охотой… Нет, охоты и на службе хватает. Чем еще? Тимофеев из отряда Денисова домики клеит из спичек. Красиво получается. А вокруг заборчики из зубьев расчесок. Может, и нам попробовать?
Кравец даже не улыбнулся.
Лежнев поднялся и, вмяв в пепельницу окурок, быстро прошел к окну. Он приник лицом к спасительной щели, постоял так немного, потом повернулся и присел на узкую грань подоконника.
– Ноль часов сорок восемь минут. О мальчишке ни слуху ни духу.
А может, он утонул. Или в люк провалился.
– Это облегчило бы нам работу.
Лежнев усмехнулся и посмотрел на Кравца. Тот расправлял складку на рукаве рубашки. Прямо над ним в узкой прямоугольной раме висел портрет человека. Все было просто. Спокойный взгляд. Безгубая складка рта. В залысинах отражается стосвечовая лампа. Все просто и ясно. Смущает только стрела бороды, как будто фальшивой, наспех наклеенной на подбородок.
Это был мир иной, сообщающийся с настоящим через лоб, глаза, через эту блуждающую над их головами улыбку. Через военный китель покроя прошлого века. Это был мир вечный – вчерашний, завтрашний, настоящий.
Оба молчали. Лежнев вернулся к столу и сделал вызов по внутренней связи.
– Тишкин? Нового ничего? Так. А Масленников? У себя с дедом? Понятно. Если будет что новое, немедленно мне.
Он дал отбой.
– Вот, капитан. Все на своих местах. Ты, я, Масленников. Николаев, и тот на месте. Спит себе в домике на колесах на стоянке у Каменного моста. Храп хочешь послушать? Как хочешь, а то – могу. Интересно, на что он рассчитывал, когда выскакивал на машине на площадь?
Лежнев забарабанил пальцами по столу.
Засветился сигнал вызова. Барабанная дробь оборвалась. Старший навис над экраном и сильно наморщил лоб. Слушая, он массировал темную впадину у виска.
Кравец поднял голову, ожидая сигнала отбоя.
– Ага. – Лежнев нарушил молчание. – Все-таки отыскался.
Выбрался из подвала на Маклина и сейчас приближается к дому? Крадется? Очень хорошо. Ни в коем случае. Если задержите, расстреляю. Пусть спокойно войдет в квартиру. И чтобы ни одного идиота, ни одного пугала на пути. Головой отвечаете, ясно? Выполняйте. Там будет видно. До особого распоряжения.
* * *Он уже собрался пойти на поиски деда, когда прозвучал звонок.
– Дедушка! – закричал Мендель, выбегая в прихожую. Но вдруг понял, что дедушка не станет звонить, у дедушки ключ и он всегда открывает сам. Менделю сделалось страшно.
Звонок повторился.
Мальчик шагнул к двери и остановился, не решаясь открыть.
«Сделать вид, что в квартире никого нет. – Он на цыпочках отошел к стене, но тут же подумал: – Свет! Во всех комнатах он зажег свет. Какой смысл прятаться, когда он выдал себя светом.»
Дверь молчала. «Ушли?» Прижимаясь к стене, он приблизился к самой двери и посмотрел в глазок. По ту сторону стоял Владимир Сергеевич Масленников.
– Ну, ты и устроил иллюминацию, – сказал Масленников, входя. Он щурился после лестничной полутьмы, а когда глаза пообвыкли, Владимир Сергеевич внимательно осмотрел прихожую. Потом обернулся к двери и подергал за ручку, проверяя замок.
– Сюда никто сейчас не звонил?
– Никто. – Мендель хотел сразу спросить про дедушку, но Масленников, словно угадывая вопрос, сказал:
– Мне позвонил Натан Иосифович. Сказал, что тебя с обеда нет дома. Послушай, где ты пропадал все это время?
Мендель рассказывал долго, слишком живыми были воспоминания. Он волновался, говорил путанно и, наверное, не очень понятно.
Масленников изредка его прерывал, задавая простые вопросы.
– Значит, главный был в маске? А другие?
– Хронощуп, так-так. Забавно.
Когда рассказ был закончен, Владимир Сергеевич долго молчал и только покачивал головой в такт каким-то своим мыслям. Он смотрел в пол, разговор они вели в кабинете. Потом, словно очнувшись, Масленников сказал:
– У меня есть все основания думать, мальчик, что при всех твоих неудачах тебе сегодня все-таки крупно повезло. Если бы не твой дед…
