Михаил Хрипин - Меня разбудил кот (сборник)
— Что я сказала? — повторила она. Голубые глаза чуть прищурились, как бывает, когда человек не вполне верит, что его могли не понять.
— Все будет хорошо? — вдруг сорвалось с языка. Сейчас он совсем не владел собой. Он хотел остановить поезд и бежать сам, лишь бы сильнее контролировать ситуацию.
— Ага, — кивнула она. Волосы легко колыхнулись, и его обдало волной травяного запаха.
Этот короткий кивок и еще более короткий звук оказали необычное действие. Тревога сразу пошла на убыль, начала стираться, как запотевшее пятнышко на холодном стекле. Вновь вернулось осязание, и он даже не удивился, когда обнаружил, что ее пальцы по-прежнему касаются его руки.
«Какая сейчас остановка? — он завертел головой, будто в темном туннеле можно было что-то узнать. — Надо выходить, надо бежать. Как они там?»
— Тебе выходить, — сказала девушка.
Он сделал шаг к двери, поезд уже останавливался. Повернулся, но руке было все еще тепло. «Неужели, она пойдет за мной? — удивился он. И вдруг подумал: — Как это было бы чудесно!» Он не ожидал от себя такого поворота. Оглянувшись, он увидел ее лицо, светящееся спокойствием, теплом и заботой. И снова его потянуло к ней. Душа рвалась напополам, словно ветер дул сразу в две противоположные стороны, а он стоял в месте пересечения воздушных потоков, беспомощный и растерянный.
Она чуть нагнула голову и посмотрела исподлобья:
— Иди, — и руке стало холоднее, прикосновение исчезло.
Навалилась тяжесть, снова откуда-то обрушился шум, грудь сдавило, и мощный поток вынес его из вагона. В стремительном движении он даже не сумел обернуться. Только перед мысленным взором все еще покачивалось в такт движению ее лицо. А из ноздрей улетучивался последний клочок аромата травы.
Он продирался сквозь толпу, как танк через орешник. Бежал по эскалатору вверх, и все, кто бежали впереди, уступали дорогу — он был быстрее. В голове вертелась безумная смесь обрывков мыслей — и буквы тревожного сообщения, и странно бьющие в самую глубину слова девушки, и отголоски паники и удивления своими же поступками.
В спешке он даже не тратил время на телефон. Ему показалось, что если он наберет номер жены, то услышит что-то еще более страшное, чем слова о внезапной лихорадке. И если он будет говорить на ходу, то это замедлит его.
Ключи звякнули в руке, не желали попадать в замочную скважину. Дверь щелкнула, провалилась внутрь — не была заперта. Жена открыла, услышав, как он завозился на площадке. Он посмотрел на нее с тревогой, но увидел совсем не то, что ожидал. Ни мокрых ручьев по щекам, ни растрепанных волос, ни дрожащих губ. Она была спокойна, но это спокойствие было каким-то растерянным, удивленным, словно она сама от себя не ожидала такого состояния.
— Что? — спросил он с порога, вкладывая в это слово все возможные вопросы.
— Все хорошо, — с некоторым сомнением в голосе ответила жена.
— То есть? — он уронил куртку на пол.
— Все прошло.
— Когда? — он яростно содрал с ног кроссовки.
— Да вот несколько минут назад. Странно как-то. Как рукой сняло.
— Где она? — спросил, и сразу стало стыдно.
— Спит, — ничуть не удивившись, ответила жена.
Он подошел к плотно закрытой двери в детскую. Прохладная ручка обожгла разгоряченную ладонь. Чуть толкнул, мягко приоткрыл щелочку. В сумраке темнела головка на подушке. Он прошел осторожно, приблизился, наклонился. Медленное, чуть слышное сопение яснее слов говорило о крепком и здоровом сне малышки. Он потянул руку, легонько коснулся лба, шевельнул пушистую челку. Лоб был сухой и совсем не жаркий.
2007 г.
Чутьё
В жаркий майский день все норовят сбежать из школы как можно быстрее. Едва успокоится эхо звонка в коридорах, а из главного входа уже вырывается на волю лавина галдящей ребятни. Вот и сейчас, спустя всего пять минут, в школьном дворе уже почти никого не осталось.
Назар стоит на крыльце школы, глаза зажмурены, крепко сжатые кулаки прячутся в карманах джинсов. Солнце бьет в лицо, горячит щеки. Назар изо всех сил делает вид, что стоять вот так, загорать и никуда не тропиться после занятий — самое важное дело в его жизни. Однако это не так, и мелкий влажный бисер, покрывающий лоб, вызван вовсе не жарой.
Назар напуган. Напуган настолько, что еще чуть-чуть, и кулаки брызнут кровью — так сильно врезались ногти в ладони.
Он мог бы найти рукам применение. Например, заткнуть уши. Или зажать нос. Вот только выглядеть это будет, прямо скажем, непонятно для окружающих, да и смысла особенного нет. Прошлые попытки ослабить ощущения ни к чему не привели, а возможности усмирить осязание и вкус у Назара сейчас нет. Так что все равно получилась бы полумера. Лучше уж постараться не привлекать к себе внимание и просто перетерпеть.
А терпеть ой как трудно! Если бы так было в первый раз, Назар сам позвонил бы и сдался санитарам, но весь фокус в том и заключается, что дошел он до такой жизни постепенно и заподозрил неладное далеко не сразу. А теперь, похоже, он влип уже так, что никакие санитары не помогут.
Если мы спросим его, он затруднится ответить, когда это случилось с ним в первый раз. Но можно предположить, что случай с сигаретой был одним из первых.
Когда Колян, явно желая выпендриться перед другом, деловито вытащил сигарету и сунул в рот, Назар сразу понял, что за этим последует. А последует его, Назара, жгучее желание непременно доказать, что и он не просто так землю топчет, а очень даже что-то такое тоже может.
Назар прекрасно себя знал, да и Колян совершал подобные провокации не впервой. Взять, хотя бы, то катание на велике, после которого оба ходили в гипсе, как братья-близнецы. Поэтому Назар отнесся к появлению сигареты в зубах приятеля гораздо спокойнее, чем тот рассчитывал. Он просто протянул руку, требуя вторую.
Результат, правда, оказался несколько неожиданным. Едва оранжевая в крапинку поверхность фильтра коснулась назаровой губы, язык ошпарило таким мерзостным вкусом, что чуть не стошнило. С перекошенным ртом Назар выпучил глаза на Коляна и принялся вертеть пальцем у виска. Сказать что-либо вслух он не мог. Колян нахмурился, проводил взглядом упавшее в мартовскую слякоть добро, а затем поинтересовался:
— Ты чо?
Назар помотал головой, словно вкус можно было так просто вытряхнуть. Дар речи вернулся, и он ответил:
— Да ну нафиг! И тебе не советую. — И еще ногой на сигарету наступил, для пущей убедительности.
Колян больше претензий не предъявлял — в одиночку быть крутым ему показалось приятнее.
А дальше было еще хлеще. В следующий раз Колян раздобыл где-то банку пива. Назар так и не понял, как ему удалось. Вроде совсем еще пацан, такому не продадут, старших приятелей нет, а стащить из дома — так хватятся сразу, у них с этим строго. Колян хранил тайну, как Кощей свою смерть, а Назар поудивлялся для порядка, да бросил.
Опасаясь очередного вкусового выкрутаса, Назар только слегка пригубил, язык обмакнул. Катастрофы не случилось, он уже было собрался облегченно вздохнуть, но беда пришла, откуда не ждал — пена хлынула из теплой банки, уделался весь, хоть выжимай. А запах-то сами знаете какой. И еще холодно, весна только-только занялась. Метнулся Назар домой, благо рядом, да только войдя в квартиру и допетрил, что мать дома.
Давненько он себя так мерзко не чувствовал: вроде и в рот-то не взял ни капли, — ну почти, конечно, — а вид как у бомжа последнего, и вонища. Мать молча стояла и смотрела, а Назар глаз отвести не мог, словно его на копье насадили. И стало ему вдруг жутко холодно, аж волосы дыбом и кожа пупырками. И чем сильнее мать хмурилась, тем сильнее холод пробирал.
Так и раскололся Назар, все как есть выложил. Коляна заложил, происшествие посекундно расписал.
— Раздевайся, чего уж теперь, — сказала мать, и улыбнулась. Кривенько так, но без злости.
Озноб как рукой сняло, Назар даже момент не уловил. Просто вдруг стало все как обычно — теплый дом, заботливая мать, замызганный, но прощенный сын.
Потом, конечно, начал понимать, что все эти ощущения возникали не просто так. И до того не просто, что как только он это понял, сразу зарекся пытаться кому-нибудь объяснять.
Причем, одно из этих ощущений как раз и убедило его, что не стоит пытаться.
Проснулся он как-то несколько дней спустя, а из кухни уже завтраком пахнет — хлебом из тостера, кофе. Кое-как умылся, прыгнул за стол и давай бутерброд сооружать. Мать какао предлагает, а когда он отказывался-то? Поставила перед ним кружку. Ароматная, паром исходит, тепло так и струится. Назар чуть отвлекся, уж больно бутерброд многоэтажный выходил, а когда руку к кружке наконец протянул, чуть со стула не слетел.
Молочная пенка уже успела затянуть поверхность, и все бы ничего, да вот только видит Назар, что она синего цвета. Он глазами-то стрельнул — мать улыбается, ждет, когда сын лакомство любимое пить будет. А у него рука будто упёрлась во что-то, не может взять, хоть ты тресни. И во рту привкус нехороший. И пониже спины — чешется. И надо бы сказать что-то, а слова не идут.
