Ольга Денисова - Неразменный рубль
Но слезы высохли, едва из-за угла послышались голоса и смех. И кто-то внутри ехидно произнес: «А ты думал, неразменный рубль — это так просто?»
Латышев, еще не успев толком подумать и содрогнуться от отвращения, сгреб мертвую собаку в охапку (та стала вдруг неестественно тяжелой) и потащил обратно в кусты. Запах псины мешался с запахом крови, на жаре особенно сильным, и, едва скрывшись от посторонних глаз, Латышев бросил трупик на землю. Его чуть не вывернуло наизнанку, спазмы от желудка покатились к горлу, и слезы выступили на глазах уже не от жалости.
«А ты думал, неразменный рубль — это так просто?»
Физрук вернулся домой, как всегда, часов в семь, на час раньше мамы. Латышев в это время распихивал по местам бобины, которые вместе с магнитофоном носил к Виталику. У Латышева было много редких записей, которые заинтересовали Виталика («Трубный зов», например), и до ужина в «Айвазовском» они всего переписать не успели. Физрук постучал в дверь, прежде чем войти.
— Я поговорить с тобой должен, — начал он.
— По-отечески? — поморщился Латышев.
— А почему бы нет?
— Ну говорите, — он пожал плечами и повернулся к физруку лицом.
— Ты ведь, в сущности, неплохой парень… Зачем ты к ним лезешь? Ты что думаешь, ты будешь на них хоть сколько-нибудь похож, если станешь пить такое же пиво и курить такие же сигареты?
Ага, сегодня он уже неплохой парень, а вчера был дрянью…
— Не по Сеньке шапка, что ли?
— Наоборот. Надо быть выше, понимаешь?
Видел сегодня Латышев, как оно выглядит — «быть выше»! Это молча исполнять прихоти зарвавшихся пижонов?
— У нас в стране все равны, — равнодушно сказал он физруку.
— Знаешь… Это уже совсем не та страна, какой мы ее себе представляем…
— И вы не боитесь мне это говорить?
— Нет. И никому не побоюсь сказать.
Латышев решил, что физрук еще больший дурак, нежели прикидывался.
— Мне идти пора, меня ждут, — проворчал Латышев.
Никто его не ждал, часа через полтора он собирался явиться в кинозал «Айвазовского» к началу «Танцора диско» и посмотреть: вдруг и там нет билетов? На «лишних билетиках» ему тоже доводилось подзаработать, но сейчас он думал, что из билетов, купленных мамой, можно извлечь выгоду поинтересней. Не ошибся.
Кристина злилась очаровательно.
— Нет, это просто невозможно! Я что, с ума сошла — идти в кино с родителями? Они что думают, мне без них не с кем в кино пойти?
— Так и пойди без них, — Латышев пожал плечами.
— Билетов нет! — Кристинка посмотрела на него как на больного. — Я бы пошла, так ведь не купить! Знаешь, я думаю, что просто никуда не пойду. Это лучше, чем полтора часа сидеть между папой и мамой. В гробу я видала этого «Танцора диско».
— Да? Жаль. Я-то точно видал его в гробу, хотел тебе билеты отдать.
— У тебя есть? — глаза Кристины загорелись.
— Есть, есть, даже два. Держи, — он достал из кармана рубахи оба билета и протянул ей. — Можешь позвать с собой кого-нибудь, чтобы не скучно было.
— А ты?
— А я — в гробу видал. Я в «Крым» пойду, «Три дня Кондора» смотреть.
— Я его три года назад видела, — она снова очаровательно скривила губки.
— Я тоже. Ну и что. К тому же у меня дела, — Латышев сделал равнодушное лицо. Приглашать девочек в кино — это детский садик, пусть они его в кино приглашают.
— Какие, интересно, у тебя дела?
— Черную собаку надо убить. Опять же, спрятать труп надо где-то до двух часов ночи.
— Почему до двух? Ведь в полночь сказали?
— Декретное время плюс летнее: астрономическая полночь наступает в два часа ночи.
— Тогда у тебя еще куча времени! — Кристина глянула на него хитро — разгадала маневр. И про два часа ночи ей тоже понравилось.
Билеты мама взяла на последний ряд…
— Сань, а ты маму свою любишь? — хихикала румяная и помятая Кристинка на выходе из кинозала.
— А то!
— А из рук у нее ешь?
— Каждый день.
— Лучше бы мы на «Кондора» пошли… — вздохнула она.
Это точно. Латышев давно не видел такой редкостной пошлости. Впрочем, в летнем кинотеатре «Крыма» не удалось бы создать интима, как в последнем ряду темного кинозала.
— Смотри, смотри, — она дернула его за руку. — А физрук-то наш не промах!
— В этом я не сомневался… — Латышев исподлобья взглянул туда, куда показывала Кристинка. На маме было длинное шелковое платье с драпировкой, черные туфли, в которых она ходила в театр, а волосы вместо привычного конского хвоста были уложены в высокую прическу.
— Какая женщина! Куда нам, сопливым… — Кристинка вздохнула, и Латышев взглянул на нее вопросительно. — Мы все в него влюблены. Мы в теннис с ним играем по записи, представь себе! Какой мужчина!
Латышев подумал, что Наташке об этом знать не стоит.
— А ты откуда его знаешь? — Кристинка дернула его за рукав.
— Это моя мама. С ним.
Знай наших! Кухаркины дети, значит?
С Кристинкой договорились встретиться без четверти два в вестибюле первого корпуса — она должна была открыть Латышеву запертую после часа ночи дверь.
Мама, в халатике и босиком, вытаскивала из головы шпильки, когда Латышев зашел в комнату.
— Ну что, понравилось тебе кино? — спросила она, продолжая зажимать шпильки губами.
Латышев не встречался с ней с тех пор, как, едва не подравшись с физруком, убежал на сейшен. И совесть его мучила, и благодарность он чувствовал: и за билеты на последний ряд, и за то, что она утерла нос всем этим расфуфыренным теткам из «Айвазовского». Но сказать прямо «Спасибо, мам» язык почему-то не поворачивался. Он решил не огорчить ее хотя бы тем, что фильм оказался дерьмовым.
— Да, нормальная киношка, — ответил он, подхватив со стола горсть черешни и собираясь уйти на лоджию.
— Ты серьезно? — мама воззрилась на него с удивлением.
— А что?
Она вытащила шпильки изо рта:
— По-моему, это удивительно слащавая и безвкусная вещь. Мне казалось, ты в этом разбираешься.
Опять не угодил! Что ни скажи — все не так.
— Ничем не хуже других индийских фильмов, — проворчал он и попытался уйти на лоджию, но мама его остановила и пристально посмотрела ему в лицо.
— Саня, ты опять нырял без маски?
— Почему? В маске.
— Глаза красные потому что.
Латышев сразу вспомнил о мертвой собаке, заброшенной в кусты, и его передернуло. Может, на кухне есть какой-нибудь мешок из-под картошки? Не в продуктовой же сетке тащить ее в «Айвазовское» и не в фирменном пакете с надписью «Монтана».
Он прошелся по кухне, шныряя по углам, но никакого мешка из-под картошки, конечно, не обнаружил. И только когда сделал вид, что ложится спать, сообразил: наволочка! Чем не мешок? Не хуже, чем у Деда Мороза.
Наташка вернулась около двенадцати и хотела потихоньку лечь, но Латышев первым завел с ней разговор. Вообще-то, он боялся уснуть — Кристинка бы такого не простила точно. Да и он бы обиделся, если бы она не открыла ему двери в корпус.
Пришлось рассказать Наташке про вызов Вечного вора.
— Саня, ты что, на самом деле убил собаку? — недоверчиво спросила она.
— А что тут такого? Неразменный рубль — вещь ценная, просто так ее Вечный вор не отдаст.
— Сань, а ты проверил, на ней не было белых пятнышек?
— Ни единого.
Она поверила! Во всю эту ерунду поверила! Полуденный порыв Латышева давно прошел (не иначе, от жары у него помутилось в голове), и теперь он видел в вызове Вечного вора лишь веселое приключение наедине с Кристинкой — так, пощекотать нервы. Он бы не признался даже самому себе, что в глубине души на что-то все же надеется. Если не на получение неразменного рубля, то хотя бы на появление Вечного вора.
За болтовней с Наташкой полтора часа прошли незаметно, мама давно погасила свет и заснула, а будильник, стоявший на полу возле раскладушки, показывал начало второго, когда Латышеву невыносимо захотелось спать. Настолько невыносимо, что он, говоря с Наташкой, уснул на полуслове.
— Сань, Саня! — она потрясла его за плечо, протянув руку за ширму. — Ты не спи, слышь?
Рука у нее была мягкая-мягкая, и Латышева разбудило не столько прикосновение, сколько воспоминание о вчерашнем поцелуе на лестнице, о ее руках, положенных ему на плечи. Прикосновения Кристинки будили в нем другие чувства, не менее, а куда более волнующие, а это было просто приятно. Наверное, так приятно кошке, когда ее гладят. Или собаке…
Мысль о собаке прогнала сон окончательно. Латышев подумал о ней с тоской и гадливостью одновременно, а внутренний голос ехидно произнес: «Осталось только дотащить ее до „Айвазовского“, уж это-то можно сделать, или как?»
А тащить ее оказалось не так-то легко, да и шарить по кустам в темноте пришлось долго, почти ощупью. Латышев, содрогаясь от отвращения, очень боялся, что на жаре в трупике завелись черви. И к запахам псины и уже протухшей крови добавился еще один: незнакомый, тошнотворный, приторный.
