Дмитрий Леонтьев - Русская сказка
— А… Как мне вернуться?
— Никак, — жестко сказал он. — Сейчас все объяснить не могу, но… ты погубишь этот мир, Иван.
— В смысле — изменю? Он станет другим, и как следствие…
— Нет, просто погубишь. И плохих, и хороших, и людей, и зверушек. Даже камни с облаками не пощадишь. Ты пришел только ради этого и ты это сделаешь. Никто и ничто не сможет тебя остановить. Даже ты сам. Я хочу кое-что понять в людях, потому и … Нет, не могу я сейчас тебе все рассказать — извини, просто не поймешь.
— Что же мне делать?
Он пожал плечами:
— Живи. Только… Влюбиться не вздумай. Это мой тебе совет. Ибо с этим миром погибнет и та, которую ты полюбишь… Или — влюбись, потому что не было и не будет больше у тебя такой… сказочной любви…
Сказал — и исчез. Без звука, безо всяких там вспышек и спецэффектов: был старик, и нет старика. Даже мох не помят.
— Еще один слабоумный, — вздохнул я. — Кажется, я в страшной сказке про седобородых идиотов…
— Что ты там бормочешь? — сквозь зевок протянул позади меня проснувшийся Илья. — Русалок выманиваешь? Ого, что это у тебя?
Он склонился над щенком и осторожно потрогал его пальцем.
— Живая?
Собачонка открыла глаза, на мордочку снизошло выражение предельной эйфории:
— Герасим!.. Герасим, если б ты знал, что мне сейчас приснилось… Это… Что?! Кто?! Где Герасим?! Кто вы?! о-о, нет! Нет, только не это… Мама, я хочу обратно…
— У меня такое ощущение, — задумчиво сказал Илья, — что компания у нас подбирается душевная, но… причудливая. В том смысле, что с причудами. Этот комок истерики и визгов — тоже из твоего мира?
— Нет, — ответил я. — Это из классики.
— Откуда? Впрочем, не объясняй, все одно не пойму. Я все же больше по части «в морду кому дать», а эти ваши загадки нехай Яга разгадывает.
— Баба Яга? — уточнил я. — У вас на кордоне живет баба Яга?
— Ну и что? — хмыкнул Илья. — Что здесь такого? Ну и живет… С ней проще. Бушмэны честные поединки не признают, все норовят какой-нибудь магической пакостью воспользоваться. Все их монстры диковинным оружием владеют, по воздуху летают, под землей ползают. Если б не яговские ворожбы, давно бы мы там все полегли. Как в Багдаде, где все спокойно, ибо — кладбище. А то, что ведьмой стала… Были у нее причины. Что делать… И так бывает… Все, нам пора. Собирайся в дорогу.
— А это? — кивнул я на затравлено озирающуюся собачонку
— Возьмем с собой, — пожал плечами Илья. — Не здесь же бросать. На заставе разберемся — кто куда и что почем. Эй, визгливый, поедешь с нами?
— А не сожрете? — полюбопытствовал щенок.
— Не в Корее, — гордо ответствовал Илья, залезая в седло. — В России сердцем дракона и печенью медведя лакомятся, а уж никак не собачьими хвостами или какими-нибудь лапками лягушачьими. Лезь в сумку.
К заставе мы вышли далеко за полночь. Лес неожиданно расступился и в лунном свете нам, неожиданно, открылась большая, каменистая долина, рассеченная посредине мерцающей в лунном свете рекой. Дальняя часть ее сияла от обилия костров, клубилась фосфорцирующим туманом, без конца двигалась, переплеталась и растекалась тенями… С нашей стороны было тихо. В полумраке угадывались силуэты частоколов, рвов, нагромождения камней, какие-то постройки, и лишь возле узенького мосточка через реку горел одинокий, крохотный костерок.
— Дозор, — перехватил мой взгляд Илья. — Да, по сути дела он тоже не нужен — Золотой Петушок еще ни разу не подводил… Нет-нет, тебе не туда. Эту ночь ты у Яги проведешь… На всякий случай. А там думать будем…
Мы снова углубились в лес, сделали, как мне показалось, небольшой крюк и оказались на полянке, обнесенным огромным, в три человеческих роста, частоколом. Илья снял с седла палицу, примерился было стукнуть в окованные железом ворота, но не успел: створки дрогнули и бесшумно поползли в стороны.
— Как ей это удается, — досадливо проворчал Илья, приторачивая палицу на место. — Ни днем ни ночью врасплох не застать. Она что, не спит вовсе?!
Изнутри двор производил впечатление. Мне доводилось видеть и реконструкции старинных усадеб в Карелии и в Суздале, и загородные коттеджи «новых русских» стилизованные «под старину», но это… Ближе к дальней части частокола, освобождая место для двора, стоял… нет, не дом даже — терем. Светлый, добротный, словно сработанный руками гениального зодчего, без единого гвоздя, в три этажа, с резными наличниками и искусно украшенным деревянными кружевами крыльцом. Баня, колодец, многочисленные пристройки и беседки были исполнены и расположены на удивление гармонично, спланировано, продуманно. Впервые в жизни я полностью осознал значение слова «зодческое искусство». При этом все выглядело так, словно было закончено только вчера: дерево чистое и светлое, никаких трещин, разводов, подтеков. Под ногами тихо шуршал явно речной песок.
— Вот так, — понимающе оценил мое молчание Илья. — Но главное не это… Если б ты только знал, какие здесь чудесные, великолепные, сказочные погреба! Ах, какой это многолетней выдержки… кх-м-м… погреба.
— Кто о чем, а вшивый о бане, — послышался откуда-то сверху спокойный, моложавый голос. — Подождите, сейчас я спущусь к вам.
Не успел я поднять глаза на балкончик второго поверха, откуда звучал голос, а Яга уже стояла перед нами, рассматривая нашу компанию, и глаза у нее были невеселые.
— Тьфу, ты! — сплюнул в сердцах богатырь, — Напугала… Как это ты? Спрыгнула, что ли?
— Прибыл, все-таки, значит, — словно не слыша его, рассматривала меня Яга. — А и как тебе не прибыть, если… Стало быть, так тому и быть…
Больше всего она напоминала учительницу химии на пенсии: чуть надменная, седовласая, со следами былой красоты, явственно проглядывающих сквозь маску прожитых лет…
— А я тут паренька по дороге подобрал, — начал было Илья, но Яга остановила его властным движением руки:
— Вижу, не шуми. На ночь я его пристрою, а утром… Утро вечера мудренее. Ты иди к себе, Илья, завтра тебе нелегкий день предстоит. Бушмэны поединщиков выставляют. Ты вовремя успел, а теперь иди, иди, спи, богатырь.
Илья кротко кивнул, передал мне мешок со щенком — недотоплишем и, развернув коня, скрылся в сгустившемся за воротами мраке.
— Что ж… Иди за мной, — вздохнула Яга. — Нет, с вопросами погодить придется. Все завтра. Завтра все…
Возле маленького, похожего на пряничный домик, остановилась, распахнула дверь:
— Здесь отночуешь. Баню во дворе видел? Натоплена. Одежда на кровати. Старую выброси, или, лучше, сожги. Пить захочешь — на столе крынка с квасом брусничным… Да, чуть не забыла: жуть свою ночную одну во двор не выпускай.
— Какую жуть? — не понял я, но тут мешок в моих руках зашевелился и заспанная щенячья мордочка невинно полюбопытствовала:
— Бабушка, а вы тоже — говорящая?
— Цыц! — не повышая голоса скомандовала Яга. — Подури у меня еще, создание невинное, беззащитное. Уж я-то знаю, в кого вырастешь…
— Так это ж еще когда будет, — зевнул щенок и спрятался в мешок.
Я счел за благо вопросов не задавать и шагнул в прохладный полумрак избы. Огромная, выложенная синими изразцами печь, резные лавки, табуреты и сундуки, расписанные под хохлому ложки, ковши и миски, огромная медвежья шкура на полу у манящей перинами кровати, горящие на столе свечи — все уже ожидаемо, привычно, сказочно…
Пристроив щенка поближе к огню, я взял лежащие на кровати рубаху, вышитую красными нитками, штаны из черной, крашеной кожи, такие же черные, прошитые по голенищу золотыми нитями сапоги, кожаную безрукавку, в тон сапогам, и отправился в баню.
Во дворе остановился, впервые позволив себе роскошь оглядеться не очумело-стеснительным взглядом, а не торопясь, обстоятельно, вдумчиво. Чувства были необычные и захватывающие до щенячьего визга. И это все — происходит со мной! Со мной! Со мной!!!
— Э-э…Кхм-м… Простите, миблейший, — кашлянули сзади, но я уже научился не подпрыгивать от неожиданности и обернулся с должной вальяжностью богатырского копьеносца.
То, что передо мной стоял огромный, как боров, и черный, как грач, кот, меня уже не удивляло, как и то, что кот говорил. Смущало то, что кот был в кепке. Старой, прожженной в двух местах, грязной клетчатой кепке. Будь он в сапогах — я бы понял, но кепка…
Подумав, я спросил:
— А примус?
Кот пригладил лапой роскошные кавалерийские усы, и ностальгически вздохнул:
— Ах, милейший Иван Семенович, если б вы только могли знать, как ваш вопрос раздирает мне сердце. Крайне тяжело отказываться от застарелых привычек, особенно, если эти привычки — дурные. Кто-то носит усы, кто-то, буквально, спит в любимом костюме, кто-то не расстается с трубкой и скрипкой. Если б вы знали, как я скучаю по примусу. Но увы — увы! — примус будет изобретен еще весьма и весьма нескоро. Не могу же я, в самом деле, ходить по двору со свечкой? Смешно сказать… Примус — это еще куда не шло, но свечка — явный перебор…
