Вадим Панов - Ангел
Анна побелела.
Один из охранников вытащил у Палыча пистолет, второй «помог» подняться женщине, и меньше чем через минуту «гости» и хозяева оказались в небольшой комнате, где за ненакрытым столиком сидел толстый, практически лысый мужчина в расстегнутой до пупа рубашке, льняных брюках и сандалиях на босу ногу. Явление Палыча и Анны толстого не обрадовало, было видно, что он воспринимает их как досадную случайность.
— Зачем сюда?
— А куда еще?
Губастый усадил «гостей», сам расположился напротив, широко улыбнулся, явно наслаждаясь каждой секундой происходящего, после чего негромко произнес:
— Палыч, я пробил тебя по своим каналам и сильно удивился: вы с Дохлым — мелкие, предельно осторожные бандиты, какого черта вас понесло в серьезные дела?
— А когда это дело успело стать серьезным? — Наемник превосходно изобразил искреннее удивление.
— В тот самый миг, когда девочка сказала тебе, что ищет ребенка, — объяснил Иксуев.
— Тогда и следовало послать ее, — нравоучительно добавил толстый.
— Права сирот защищает Комиссия по вопросам детского счастья, а это очень серьезно, — продолжил Иксуев. — Наше общество, как ты наверняка помнишь, делает все для радости младших партнеров и жестоко наказывает тех, кто пытается их этой самой радости лишить. Хочешь прокатиться в ювенальную жандармерию? В качестве клиента? Мой хороший друг Серж легко устроит тебе экскурсию.
— Без имен, — попросил толстый.
— Не волнуйся, дружище, — утешил приятеля Иксуев. — Перед тобой не люди, а суповые наборы, они никому ничего не скажут.
Тот, кого владелец заведения назвал Сержем, прищурился на задохнувшуюся от ужаса Анну и причмокнул губами.
— Мы раньше не встречались, — хрипло произнес Палыч, пронзительно глядя на Иксуева. — Как ты понял, что я пришел за тобой?
— Я осторожен и храню физиономии всех, кто был так или иначе причастен к моему бизнесу. Как только твоя корова переступила порог «Капитана Кука», сработала система предупреждения, и ваша операция закончилась не начавшись.
Наемник покосился на женщину:
— Я ведь говорил, что тебе тут нечего делать.
— Где мой сын? — не выдержала Анна. — Ты купил моего сына! Куда ты его дел?!
— Того сладенького? — с издевкой осведомился Иксуев. — Мяса мало, но оно очень нежное?
— Нет! — взвыла женщина. — Нет!!
— Видел, как она вздрогнула? — Губастый толкнул локтем толстого. — Смешно… Нормальные бабы давно забили на все эти тупые чувства, а тут они во всей красе.
— Ты не съел его! Я знаю! Я чувствую, что Костя жив!
— Не волнуйся, корова, младенцев мы едим редко…
— Потому что живыми они стоят дороже, — вздохнул Серж.
— Мы подобрали твоему ублюдку прелестную пару: мой бывший любовник с двумя своими мужьями. У Фридриха сейчас такой возраст — хочется с кем-нибудь возиться, нянчиться, целовать без последствий, но месяцев через восемь-десять ему это надоест, и младенец окажется в «Счастливом доме» или у «абсолютов». — Вдоволь поизмывавшись над женщиной, Иксуев повернулся к наемнику: — Скажи, в жизни твой напарник такой же тощий, как на фотографиях? Если да, то предлагать его гостям — только позориться. Вот на тебе мяса много, и внутри…
— Потроха… — с вожделением протянул толстый.
— Точно! — «вспомнил» губастый. — Если с Дохлого будет мало мяса, доберем другим продуктом. — И потрепал приятеля по плечу: — Кстати, ты не хочешь трахнуть корову? Не забыл, как это делается?
— Говорят, если их как следует вздуть перед свежеванием, то мясо получается особенно нежным. — Серж оценивающе оглядел сжавшуюся Анну, после чего икнул: — Давай трахнем.
— И Палыча тоже.
— Мужиков, вроде, надо избивать?
— Изобьем после, одно другому не мешает.
— Логично.
— Кто начнет?
Никто.
В смысле — не получилось.
Ни изнасиловать, ни избить — ничего не получилось, потому что Аня совершила подвиг. Маленький, но очень нужный подвиг. Совершила по наитию, потому что ни о чем они с Палычем не договаривались, просто женщина поняла, что должна сделать. Или же потому что не выдержала, потому что внезапно решила покончить с издевательствами Иксуева и толстого жандарма, не доводя дело до обещанных пыток.
Не имеет значения, почему Аня это сделала, потому что значение имеют исключительно дела.
Поступки.
А поступок был таким: молодая женщина бросилась на охранников. В какой-то момент мордовороты расслабились, оказались рядом, даже пистолеты опустили, перестав удерживать пленников на мушке, и Аня поняла, что способна подарить Палычу несколько бесценных секунд. И бросилась, перекрывая своим телом линию огня.
Бросилась, сделав самую высокую в жизни ставку: все на «зеро», на мрачного наемника, который постоянно называл ее дурой. Ставка абсолютно на все. Больше не будет.
Раз!
Первая секунда. Крик. Движение. Оторопь у мордоворотов. Все понявший Палыч движется в противоположном направлении, к стулу Сержа, на спинку которого толстяк повесил кобуру с «береттой». И прежде, чем жандарм осознаёт происходящее, правая рука наемника ложится на рукоять.
Два!
Вторая секунда. Выстрел. Но только один, потому что не каждый охранник достоин высокой зарплаты. Выстрел, но только один, и поэтому Аня продолжает движение. Палыч выхватывает оружие.
Три!
Третья секунда, и четыре выстрела сливаются в один протяжный грохот. Две пули Анне, обе в грудь, обе рвут плоть и ломают кости. Останавливают. Швыряют на пол. Убивают. Две пули, но именно за ними Анна и бросалась. Их ловила, на них соглашалась, потому что знала… Две следующие пули вылетают из «беретты». Одна, а вторая следует за ней так быстро, что кажется — грохот случился лишь раз. Две пули Палыча попадают точно в цель, разносят мордоворотам головы, но наемник не следит за результатом. Он уже повернулся, и следующая пуля летит в живот толстого Сержа, туда, где жандарм любил переваривать людей. Еще через мгновение рукоять опускается на голову перепуганного Иксуева, вышибая из губастого сознание, а затем Палыч бросается к лежащей на полу женщине, кричит, хватает за плечи, переворачивает, снова кричит, смотрит в затухающие глаза и слышит едва различимый шепот:
— Ты обещал…
И все ушли.
Услышали от присяжных: «Виновен!», услышали от судьи: «Двадцать лет каторжных работ», и ушли. Кто-то делился впечатлениями в социальной сети, кто-то куда-то звонил, а кто-то, в основном — журналисты, пытался прорваться к выкрикивающему грязные ругательства Кириллу. Зал опустел, коридор, напротив, наполнился, и лишь два человека не спешили на публику.
Расстроенный Падда бездумно крутил в руке телефон. Довольный прокурор делал вид что разбирается в бумагах. Победитель и проигравший.
— Двадцать лет, конечно, перебор, — кашлянув, произнес обвинитель. — Но это Павлов, он за торговлю детьми меньше не дает.
— На апелляции скостим до десятки, — почти равнодушно отозвался адвокат. — Через семь лет выйдет по УДО за хорошее поведение.
— Тебя это устраивает?
— Я знаю, что так будет.
И снова — пауза. И снова никто никуда не идет. Дверь закрыта, приставы знают обоих и доверяют им, так что разговору никто не мешает.
— Ты почему Павлову отвод не дал? — поинтересовался прокурор.
— А зачем?
Зачем портить репутацию, рассказывая широкой публике и журналистам, что в детстве судью похитили, почти включили в систему «Счастливый дом» и лишь благодаря самопожертвованию матери мальчика удалось вернуть домой. Зачем ворошить прошлое? Эта история никого не касается. Это — личное дело и личная боль Константина Павлова, и никто не имел права поминать имя его матери.
— Я эту историю не хуже тебя знаю, — пробормотал Падда, засовывая телефон в карман. — Но будь я проклят, если использую ее для спасения «ангела». — Помолчал и уверенно повторил: — Будь я проклят.
«За день до своего рождения ребенок спросил у Бога:
— Говорят, завтра я отправлюсь на Землю. Как же я буду жить там, ведь я так мал и беззащитен?
Бог ответил:
— Рядом всегда будет ангел, который позаботится о тебе.
Ребенок задумался, затем спросил снова:
— Здесь на Небесах я лишь пою и смеюсь, этого мне достаточно для счастья. Но как будет на Земле?
Бог ответил:
— Твой ангел будет петь и улыбаться, ты почувствуешь его любовь и будешь счастлив.
— Но как я пойму его, ведь я не знаю его языка? — спросил ребенок, пристально глядя на Бога. — А что мне делать, если я захочу обратиться к Тебе?
Бог мягко прикоснулся к детской головке и сказал:
— Твой ангел обучит тебя говорить и молиться. И я обязательно услышу тебя.
— Я боюсь, ведь на Земле есть зло.
— Твой ангел будет защищать тебя и если понадобится — отдаст за тебя жизнь.
