Питер Уоттс - Бетагемот
Если она что-то ненавидит, то это — Лени Кларк.
ВНЕШНЯЯ ГРУППА
Остатки морской воды с хлюпаньем уходят в решетку под ногами Кларк. Она сдирает с лица мембрану костюма и отмечает неприятное ощущение, что ее раздувает изнутри — легкие и внутренности разворачиваются, впуская воздух в сдавленные и залитые жидкостью протоки. Сколько времени прошло, а к этому она так и не привыкла. Как будто тебя пинают из твоего же живота.
Она делает первый за двенадцать часов вдох и нагибается, чтобы стянуть ласты. Шлюзовой люк распахивается. Роняя с себя последние капли, Лени Кларк переходит в основное помещение головного узла. Во всяком случае, такую роль он играл изначально — один из трех резервных модулей, разбросанных по равнине; их аксоны и дендриты простираются во все уголки этого подводного трейлерного парка — к генераторам, к «Атлантиде», ко всяческим подсобным механизмам. Даже культура рифтеров не способна обойтись совсем без головы, хотя бы рудиментарной.
Впрочем, теперь все иначе. Нервы еще функционируют, но погребены под пятилетними наслоениями более общего характера. Первыми сюда попали восстановители и пищевые циркуляторы. Потом россыпь спальных матрасов — одно время из-за какой-то аварии приходилось дежурить в три смены, и расстеленные на полу матрасы оказались такими удобными, что убирать их не стали. Несколько шлемофонов, некоторые с тактильным левитационным интерфейсом Лоренца. Парочка сонников с заржавленными контактами. Набор изометрических подушек для любителей поддерживать мышечный тонус при нормальном уровне гравитации. Ящики и сундучки с сокровищами, кустарно выращенные, экструдированные и сваренные из металла в отчужденных мастерских «Атлантиды»; внутри — личные мелочи и тайное имущество владельцев, защищенное от любопытных паролями и распознавателями ДНК, а в одном случае — старинным кодовым замком.
Возможно, Нолан и прочие смотрели шоу с Джином Эриксоном отсюда — а может, из другого места. В любом случае, представление давно закончилось. Эриксон, в надежных объятиях комы, покинут живыми и оставлен под присмотром механизмов. Если в этом сумрачном тесном зале были зрители, они отправились на поиски других развлечений. Кларк это вполне устраивает. Она и пришла сюда, чтобы скрыться от чужих глаз.
Освещение узла отключено: света от приборов и мигающих огоньков на пультах как раз хватает для линз. Ее появление вспугнуло смутную тень — впрочем, быстро успокоившись, силуэт отступает к дальней стене и растягивается на матрасе. Бхандери — в прошлом человек с впечатляющим словарным запасом и большими познаниями в нейротехнике, он впал в немилость после эпизода с некой подпольной лабораторией и партией нейротропов, проданных сыну не того человека. Он уже два месяца как отуземился. На станции его увидишь редко. Кларк даже не пытается с ним заговаривать — знает, что бесполезно.
Кто-то притащил из оранжереи миску гидропонных фруктов: яблоки, помидоры, нечто вроде ананасов. В тусклом освещении все это выглядит болезненно серым. Кларк неожиданно для себя тянется к панели на стене, включает люминофоры. Помещение освещается с непривычной яркостью.
— Бли-и-ин! — или что-то в этом роде. Обернувшись, Кларк успевает заметить Бхандери, ныряющего во входную камеру.
— Извини, — негромко бросает она вслед... но шлюз уже закрылся.
В нормальном освещении узел еще больше похож на свалку. Проложенная на скорую руку проводка, свернугые петлями шланги, присобаченные к модулю восковыми пузырями силиконовой эпоксидки. Там и здесь на изоляции темнеет плесень — а кое-где подкладку, изолирующую внутренние поверхности, вовсе отодрали. Голые переборки поблескивают, словно выгнутые стенки чугунного черепа.
Зато при свете, переключившись на сухопутное зрение, Лени Кларк видит содержимое миски во всей его психоделичности. Томаты сияют рубиновыми сердечками, яблоки зеленеют цветами аргонового лазера, и даже тусклые клубни принудительно выращенной картошки насыщены бурыми тонами земли. Скромный урожай со дна морского представляется сейчас Лени самым сочным и чувственным зрелищем в ее жизни.
В этой маленькой выкладке кроется ирония апокалипсиса. Дело не в том, что это богатство радует глаз жалкой неудачницы вроде Лени Кларк — ей всегда приходилось урывать маленькие радости где попало. Ирония в том, что теперь это зрелище, пожалуй, пробудило бы не менее сильные чувства в любом сухопутнике из тех, кто еще остался на берегу. Ирония в том, что теперь, когда планета медленно и неуклонно умирает, самые здоровые продукты растут в цистернах на дне Атлантического океана.
Она выключает свет. Берет яблоко — вновь благословенно серое — и, подныривая под оптоволоконный кабель, откусывает кусок. Из-за нагромождения грузовых рам мерцает главный монитор. И кто-то смотрит в него — освещенный голубоватым сиянием человек сидит на корточках спиной к груде барахла.
Уединилась, называется.
— Нравится? — спрашивает Уолш, кивая на фрукт у нее в руке. — Я их для тебя принес.
Она подсаживается к нему.
— Очень мило, Кев, спасибо. — И, тщательно сдерживая раздражение, добавляет: — А ты что здесь делаешь?
— Думал, может, ты зайдешь. — Он кивает на монитор. — Ну, когда все уляжется.
Он наблюдает за одним из малых медотсеков «Атлантиды». Камера смотрит вниз со стыка между стеной и потолком, миниатюрный глаз божий озирает помещение. В поле зрения виднеется спящая телеуправляемая аппаратура, похожая на зимующую летучую мышь, завернувшуюся в собственные крылья. Джин Эриксон лежит навзничь на операционном столе. Он без сознания, блестящий мыльный пузырь изолирующей палатки отделяет его от мира. Рядом Джулия Фридман, запустившая руки в мембрану. Пленка облепила ее пальцы тончайшими перчатками, незаметными, как презерватив. Фридман сняла капюшон и закатала гидрокожу на руках, но шрамов все равно не видно под массой каштановых волос.
— Ты самое забавное пропустила, — говорит Уолш. — Кляйн никак не мог его туда засунуть.
Изолирующая мембрана. Эриксон в карантине.
— Представляешь, он забыл вывести ГАМК[2], — продолжает Уолш.
В крови любого выходящего наружу рифтера теснятся полдюжины искусственных нейроингибиторов. Они предохраняют мозг от короткого замыкания под давлением, но чтобы вычистить их потом из организма, нужно время. «Мокрые» рифтеры, как известно, невосприимчивы к наркозу. Глупая ошибка. Кляйн определенно не самая яркая звезда на медицинском небосклоне «Атлантиды».
Но Кларк сейчас думает о другом.
— Кто распорядился насчет палатки?
— Седжер. Она подоспела вовремя и не дала Кляйну все окончательно запороть.
Джеренис Седжер: главный мясник корпов. Обычное ранение ее бы не заинтересовало.
На экране Джулия Фридман склоняется к любовнику. Оболочка палатки натягивается у нее на щеке. Рябь идет радужными переливами. Несмотря на нежность Фридман, контраст разительный: женщина, непостижимое существо в черной коже, созерцает холодными линзами глаз нагое, совершенно беззащитное тело мужчины. Конечно, это ложь, визуальная метафора, на сто восемьдесят градусов перевернувшая их настоящие роли. В этой паре уязвимой стороной всегда была Фридман.
— Говорят, его укусили, — продолжает Уолш. — Ты там была, да?
— Нет. Мы просто догнали их у шлюза.
— А похоже на Чэннер, да?
Она пожимает плечами.
Фридман что-то говорит. Во всяком случае, губы у нее шевелятся — изображение не сопровождается звуком. Кларк тянется к пульту, но Уолш привычно удерживает ее руку.
— Я пробовал. На их стороне звук отключен. — Он фыркает. — Знаешь, может, стоит им напомнить, кто здесь главный... Пару лет назад, пытайся корпы отрезать нам связь, мы бы, самое малое, отключили им свет.
А может, даже затопили бы одну из их драгоценных спаленок.
Что-то такое в осанке Фридман... Люди разговаривают с коматозниками так же, как с могильными плитами — больше с собой, чем с усопшим, не ожидая ответа. Но в лице Фридман, в том, как она держится, нечто иное. Можно сказать — нетерпение.
— Это нарушение прав! — говорит Уолш.
Кларк встряхивает головой.
— Что?
— Скажешь, ты не заметила? Половина сети наблюдения не работает. И пока мы делаем вид, что это пустяки, они будут продолжать свое. — Уолш кивает на монитор. — Откуда нам знать, может, микрофон уже много месяцев как отключен, просто никто не замечал.
«Что у нее в руке?» — удивляется Кларк. Рука Фридман — та, что не сжимает руку любовника, — находится ниже уровня стола, камера ее не видит. Женщина опускает взгляд, приподнимает руку...
И Джин Эриксон, введенный в медикаментозную кому ради его же блага, открывает глаза.
