Антон Платов - Гнездо Феникса
– Нет, конечно, – она удивилась моему вопросу.
– Тогда смотри, – я включил радар, надеясь показать ей отметку от Медвежьего Камня и убедить, что никакой Вексы здесь нет.
После первого оборота луча экран остался чистым. После второго – тоже.
– Черт, – прошептал я, – еще и с радаром что-то…
Меж тем ветер крепчал; усиливалась и качка. Причем к бортовой качке явно прибавилась еще и килевая. Я снова чертыхнулся: какая может быть качка в протоке шириной 14 и глубиной 2.2 метра? Неожиданно я поймал себя на том, что стою широко расставив ноги и обеими руками держусь за штурманский столик, а Юля двумя руками пытается удержать кружку с плещущим чаем.
Я потянулся, чтобы включить мачтовый прожектор, и в это время мой взгляд упал на компас. Картушка его медленно вращалась…
…Что-то со звоном и грохотом упало внизу, похоже – на камбузе. Бортовая качка становилась сильнее; Юля ойкнула, выпустив из рук кружку, чтобы схватиться за ножку столика. Я вдруг увидел капли на остеклении рубки, и только тут до меня дошло, что в борт уже давно бьет волна, какой просто не может быть в маленькой протоке. Картушка компаса продолжала вращаться. Нас разворачивало бортом к волне.
Какая бы чертовщина ни происходила вокруг, подставлять борт такой волне было нельзя. Я все-таки дотянулся и включил прожектор, но он высветил лишь стремительно летящие клубы тумана, в клочья раздираемые ветром.
– Это берег? – спросила вдруг Юля.
– Где?
Оторвав одну руку от ножки стола, она показала на экран радара.
– Берег?.. – прошептал я. На самом краю круглого экрана, то есть километрах в десяти от нас, радар отбивал изломанную, но четкую линию. Я снова взглянул на компас: нас развернуло градусов на шестьдесят, это означало, что нос и корма парохода должны были уже лечь на берега протоки.
Я выругался и запустил машину. Она зачухала, набирая понемногу обороты. Внизу, под нами, что-то незакрепленное непрерывно и громко каталось из угла в угол.
Через пару минут мне удалось на малом ходу развернуть пароход носом к волне. Бортовая качка почти исчезла, зато килевая разыгралась во всю силу. Пароход падал носом вниз, волна накатывалась на него, заливая бак, разбиваясь о надстройку и обильно пятная брызгами стекла рубки. Затем вода откатывалась, и нос судна круто взлетал вверх, в туман, предоставляя волнам захлестывать ют. Шторм был не так уж и силен – вряд ли больше пяти-шести баллов – но для нашего парохода и этого было более чем достаточно.
Черт, иллюминаторы! – вспомнил я.
Пароход совершенно не был готов к шторму. Еще бы, уже лет десять, как он не выходил в море. Мало того, что незакрепленные предметы, от кружек и бутылок до сходней, не были принайтованы и теперь летали по палубе и внизу, так еще и в половине помещений наверняка не были задраены иллюминаторы.
– Юля!
– Да. Что надо сделать? – она вдруг стала спокойно-сосредоточенной, и я даже оторвался на секунду от освещенной прожектором белесой мути, чтобы взглянуть на ее лицо.
– Трап позади меня. Спустись вниз, найдешь кают-компанию и кубрик (заблудиться внутри парохода было негде). Надо задраить иллюминаторы. Прижимаешь крышку со стеклом к борту, задвигаешь болт в прорезь и закручиваешь до упора. Там разберешься. Сможешь?
– Конечно, – она поднялась и шагнула к трапу, ухватившись за штормовой поручень. Судно качнуло в корму, и Юля в нелепой позе замерла над люком с поднятой для шага ногой. Затем пароход выправился, нырнул в новую волну носом, и Юля покатилась вниз по трапу, едва успевая переставлять ноги.
А я продолжал всматриваться в освещаемую прожектором туманную муть. Быть может, меня просто подвели глаза, но мне вдруг показалось, что туман приобретает странный зеленоватый оттенок, словно начиная светиться изнутри. С каждой минутой он становился плотнее, на глазах теряя реальность и из простых конденсированных паров воды превращаясь в какую-то тугую завесу.
И вдруг (я не успел даже поймать этот момент) наш пароход вышел из тумана. Я не решился оторваться от штурвала, чтобы выглянуть из рубки и посмотреть назад, а буквально впился взглядом в открывшуюся картину.
Передо мной бушевало открытое море. Луч прожектора то высвечивал увенчанные шапками белой пены гряды высоких черных волн, то упирался в густое темно-синее небо. Невероятно ярко сияли звезды; тонкая полоска закатной зари алела прямо по курсу.
– Андрюша, корабль, – сказала Юля, неслышно вернувшаяся в рубку.
– Вижу, – ответил я.
Я действительно уже видел его и – более того – узнал. Судно, идущее в полукилометре от нас, попало в луч нашего прожектора, и я хорошо разглядел его даже без бинокля.
Двухмачтовая гафельная шхуна шла полным курсом. Возвышающаяся над надстройкой труба чадила черным дымом, – это был пароход, пароход в прямом смысле слова. Самый силуэт судна был знаком мне донельзя, но я видел… я видел еще и брейд-вымпел на стеньге его грот-мачты: семь звезд созвездия Персей на синем поле.
Это был «Персей», судно, расстрелянное немцами и затонувшее в сорок первом году.
6
Последние годы, проходя по набережным Севастопольской бухты и глядя на стоящие у причалов суда бывшего гидрографического флота, на «Московский Университет» (ныне «Горизонт»), на «Фаддея Беллинсгаузена» (ныне «Омега»), на «Академика Петровского» и «Михаила Ломоносова», на свежие синие украинские трезубцы на их трубах, на контейнеры с кожаными куртками и дешевыми джинсами из Турции, сгружаемые с их палуб, я часто вспоминал о «Персее», первенце российской океанологии, удивительном судне с яркой и неповторимой судьбой.
Когда-то давным-давно в старой книге по морской геологии мне попалось на глаза несколько строк об этой шхуне, и с тех пор я заочно полюбил ее так, как можно любить деда или прадеда, с которым никогда не встречался, но о котором слышал много доброго.
«Персей» был одним из первых в мире кораблей, построенных специально для океанографических исследований. Их, к слову, не так много и сейчас: большинство современных гидрографов – это всего лишь переделанные рыболовы. Даже сама постройка «Персея» была событием из ряда вон выходящим, а судно, ставшее первым советским и российским сугубо научным судном, – единственным в своем роде.
Еще в двадцать первом году Ленин подписал декрет Совнаркома о создании Плавморнина – Плавучего Морского Научного Института, который расположился в Архангельске, но не получил в постоянное пользование ни одного судна. Океанографии, однако, без экспедиций не бывает; начался поиск необходимого корабля. Корабль не нашли, зато Месяцев, один из руководителей Плавморнина, узнал, что где-то в дельте Северной Двины гниет брошенный набор деревянной шхуны. Недостроенный корпус разыскали, выяснили, что до революции он принадлежал онежскому купцу с замечательным именем Епимах Могучий. Других хозяев не нашлось. И в январе 1922 года корпус был официально передан институту.
Денег на его восстановление почти не было, Архангельский судоремонтный завод отказался достраивать шхуну. Но общая схема необходимых действий была уже ясна.
Вторым «родителем» шхуны стал затонувший в устье Двины морской буксир – его подняли со дна и сняли с него машину и котел. Интересно, что буксир носил то же имя, что и купец – строитель корпуса шхуны: «Могучий». Быть может, было в этом и некое предзнаменование?
Затем разобрали по кусочкам еще одно судно – погибший миноносец. С него сняли рулевое устройство и турбодинамо. Практически на новой шхуне не было ни одной значительной детали, купленной специально. Все, вплоть до медных иллюминаторов и якорей, было снято с мертвых судов.
Так из обломков отслуживших свое кораблей и чистого энтузиазма ученых, рабочих и инженеров был создан «Персей». В ноябре двадцать второго года шхуна была спущена на воду, и на ее грот-мачте забился брейдвымпел: синее поле небосвода и семь звезд созвездия Персей, никогда не заходящего в Северном полушарии.
«Персей» честно отработал почти двадцать лет. Ему доводилось подниматься выше восьмидесятого градуса, то есть в области, достигнутые далеко не всеми ледоколами, довелось принять участие в спасении в 1928 году экспедиции генерала Нобиле.
И уж конечно, такое судно, как «Персей», не могло умереть, превратившись в гниль на корабельном кладбище. В июне 1941 года, за неделю до начала войны, «Персей» вышел в свой юбилейный девяностый рейс. Сообщение о начале войны пришло вместе с приказом о передаче судна военному командованию. Десятого июля в Мотовском заливе «Персей» встретился с группой немецких бомбардировщиков. Семь самолетов одновременно атаковали судно, не имевшее на борту ни одного орудия.
«Персей» затонул на мелководье в бухте Эйна. Экипаж успел покинуть гибнущее судно. Но и обезлюдев и получив смертельные пробоины, «Персей» продолжал служить фронту, отвлекая на себя атаки бомбардировщиков: приливные волны постоянно перемещали корпус «Персея» по грунту, и немцы еще долгое время продолжали бомбить его, считая живым.
