Валерия Вербинина - Поезд на Солнечный берег
– Считай, что тебе повезло, – важно сказал Человек без лица. – Я как господь бог: даю человеку шанс, а использует он его или нет, это уже его дело. Извини за беспокойство. И помни: никому ни слова, не то я передумаю.
Гномон, окончательно сбитый с толку, пошел провожать гостя. На пороге он остановился.
– Если увидите Филиппа… если он жив… передайте… – Сутягин замялся.
– Всенепременно, – буркнул Человек без лица, удаляясь, и шаги его стихли на лестнице.
Оставшись один, Серж долго смотрел на деньги, не решаясь к ним прикоснуться, но потом все же пересчитал их и убедился, что стал богаче на маленькое состояние. Жизнь немедленно обрела самый достойный смысл, оставалось только дать ей нужное направление. Убожество окружающей обстановки немедленно бросилось Сутягину в глаза. Разумеется, ноги его больше здесь не будет; и так он слишком долго все это терпел. Гномон припомнил все измывательства Вуглускра, презрение коллег по работе, знаки власти и богатства, на которые он зарился с неприязнью и надеждой, что когда-нибудь он тоже станет таким и тогда сможет плюнуть в лицо всем тем, кто прежде унижал его. Сутягин распрямился и почувствовал, что стал выше ростом. Нищета больше не давила на него; он был свободен, здоров и независим. Ему представилось, что он убивает себя непосильным трудом: пора положить этому конец. На эти деньги он сможет отправиться куда-нибудь на острова Сатурна и безбедно прожить там остаток жизни. Теша себя этой мыслью, Серж добрел до кровати и уснул, не думая больше о Матильде.
Сон тридцать девятый
Сумерки снизошли на Город. Шаркая крыльями по асфальту, унеслись последние везделеты. Улицы опустели; изредка проплывала патрульная машина, разрезала прожектором тьму и растворялась в ней. Военное положение и вспыхнувшая эпидемия обязывали к строгим мерам, и мышкетеры зорко охраняли покой Города верхнего, города честолюбцев и везунчиков, города гномонов и вуглускров, города-мечты. Истребители остерегались залетать в Город нижний, в котором жили бродяги, бандиты и просто несчастливцы, не находившие себе места в этом мире, где не было ничего, кроме Города, и где все стремилось слиться с ним, стать его частью. Поэтому никого не беспокоила длинная очередь, тянувшаяся к желтому неказистому дому на границе двух городов. Хвост очереди, как змея, закручивался за угол, однако люди все прибывали и прибывали. Все они походили друг на друга: невзрачные лохмотья, лица, обезображенные нищетой, и робкая надежда в глазах странно сближали их. Одни переговаривались между собой, другие стояли молча; очередь проходила быстро, люди всасывались в черный пролом, и новые спешили протиснуться на их место. Какой-то юноша с тонким, изможденным лицом, возникший из тени, спросил, что здесь происходит.
– Мы на мукомольный завод, – пояснили ему.
– А что это такое?
Ему объяснили, что это завод, на котором перемалываются му́ки, из которых потом делают снотворные таблетки для богатых. Известно, что богачи предрасположены к страданию, которое заложено в самом их богатстве, и вообще любят дурью маяться. Чтобы отвлечь их от омерзительно сладкой жизни, которую они ведут, и выпускаются особые таблетки из человеческих мук, иначе называемые кошмарином. После приема такой таблетки всю ночь будут сниться всякие ужасы, что богачам почему-то очень нравится. Но производство кошмарина – дело тяжелое, кропотливое и неблагодарное, и на то, чтобы получить один ящик таблеток, уходит, так сказать, чертова уйма сырья. Спасает производителей лишь то, что в Городе хоть отбавляй желающих поделиться своими муками, особенно по сходной цене; оттого-то тут и выстроилась такая очередь.
– Значит, я с вами, – сказал юноша и встал в конец.
Сосед впереди с сомнением оглядел его.
– А ты вообще когда-нибудь страдал, парень? Учти, здесь некачественный товар не пройдет: страдать надо хорошо, на совесть, иначе ничего не выйдет.
– Я страдал на совесть, – проговорил юноша.
Под глазами у него лежали черные круги, углы губ оттянулись книзу, волосы пребывали в беспорядке. Очевидно, он не заботился ни о своей одежде, пришедшей в окончательную негодность, ни о себе самом: его худоба привела бы в полнейший восторг сторонников любой диеты, и только по некоторым черточкам, по улыбке и ямочкам на щеках в нем можно было признать прежнего Филиппа Фаэтона. Ибо это был именно Филипп.
Бежав, он растворился в небе: но человеку отведено место на земле, и Фаэтон вернулся к людям. Он стал изгоем, нищим, отверженным; Город раздавил того, кто когда-то был женихом дочери Вуглускра. Он узнал нужду, он узнал ненависть, он узнал бессилие. У него бывала лихорадка, его бил озноб, и теперь, в очереди, у него закружилась голова. Он пошатнулся и оперся рукой о стену. Сзади напирала и дышала толпа, и Филипп дал увлечь себя в пролом. Служитель написал на нем мелом номер и послал к другому служителю – он безропотно подчинился. Перед глазами у него мелькали красные и зеленые круги. Он забыл, зачем он здесь.
– Садитесь! – рявкнул служитель. – Давно страдаете?
Филипп поднял голову. Сухой кашель раздирал ему грудь; он скорчился на стуле.
– Страданиеметр сюда! – приказал служитель. Он обмотал прибор вокруг руки Филиппа. Стрелка застыла на максимуме.
– Ничего не понимаю, – сказал служитель и начал перемерять. Стрелка упорно отказывалась двигаться.
– Не подходите, – заключил служитель. – Слишком высокий уровень. Следующий!
– Но я…
– Следующий! Мы вовсе не собираемся пугать наших клиентов до смерти. Пейте успокоительное, потом приходите. Только не слишком успокаивайтесь, хи-хи-хи…
Филипп оказался на улице. Он стоял в нерешительности, не зная, куда двигаться. Ярчайшая вспышка осветила небо, и до Филиппа донесся треск праздничного фейерверка. Он стоял, как зачарованный, и смотрел на огни, рассыпающиеся в небе. Огни погасли, и он побрел – медленно, неуклюже, то и дело натыкаясь на стены. В каком-то переулке упал и решил, что больше не сдвинется с места – настолько плохо ему было в тот миг. Но приступ прошел, и Филипп осознал, что он уже не один. Трое упитанных нищих стояли над ним, скалясь. Средний был великан, левый – великанчик, а правый – попросту карлик.
– Гляди-ка, пришелец! – хихикнул карлик, тыча в Филиппа пальцем.
– Ты забрел на нашу территорию, парень, – заявил великан. – Плати дань!
– У меня ничего нет, – прошептал Филипп, пытаясь отогнать кошмарное видение.
– Ха! Да ты, никак, подыхаешь! – изрек великанчик. – А ну, убирайся отсюда! Мы не потерпим здесь мусора, это отводит от нас других пришельцев. – Он пихнул Филиппа ногой. – Пшел!
Филипп пытался уклониться от ударов, закрывая лицо руками, но великанчик вошел в раж. Великан и карлик держались за животы.
– Значит, вы не любите мусор? – пропел гнусавый голос за их спиной.
Великанчик подскочил от удивления.
– Ну и образина! – захохотал он. – А зеленый-то, зеленый!
Вход в переулок загородила высокая атлетически сложенная плечистая фигура. На плече у нее сидело чудо-юдо, устрашающая помесь дракона с жар-птицей, но без перьев и с фосфоресцирующими глазами. Смех неожиданно умолк. Последнее, что услышал Фаэтон, прежде чем провалиться в беспамятство, были слова Человека без лица:
– Пожалуй, сейчас здесь будет очень грязно…
Когда он пришел в себя, Лаэрт и Человек без лица хлопотали вокруг него, а трех подонков и след простыл. Филипп приподнял голову.
– Лаэрт? – спросил он слабым голосом.
Вампир кивнул, холодной, влажной лапой дотронулся до его лба, взвыл и сунул лапу себе в рот.
– Ой-ой-ой! – простонал он. – Такая температура, что я обжегся!
– Филипп, – сказал Человек без лица, – Ты болен?
– Как видишь.
Лаэрт сердито засопел:
– Ты только, пожалуйста, не умирай, Филипп… Ладно? А то и так тошно.
Фаэтон улыбнулся, и при виде этой страдальческой улыбки Лаэрт зарыдал в голос, скуля и причитая. Он утомил больного и Человека без лица, который пригрозил, что отрубит вампиру голову. Только тогда Лаэрт унялся и помог перенести Филиппа в истребитель. Человек без лица сел за руль, что не мешало ему разговаривать. Он рассказал, как Лаэрт узнал его на улице и кинулся к нему, ломая руки и упрекая себя в исчезновении Филиппа. Как они вместе искали молодого человека по всему нижнему городу. Как наконец напали на его след благодаря Лаэрту, у которого оказалось поистине собачье чутье. Вампир скромно потупился: он любил, когда его хвалили.
– А как же твоя работа? – спросил Филипп.
– Я обесчещен, – вздохнул Человек без лица. – Последний клиент умер естественным образом, от эпидемии, а вовсе не от моей руки. Позор, позор!
Филипп слушал его как в полусне. Он то дремал, то пробуждался. Лоб юноши горел; молодой человек видел странные картины – зеркало, растекающееся по полу, лицо Матильды, что-то говорившей ему, и желтый шар. Филипп даже не почувствовал, что истребитель остановился. Лаэрт помог ему подняться в жилище Человека без лица. Каждый предмет, находившийся в нем, был скрытым оружием: стол мог неожиданно превратиться в огнемет, а тарелка – пустить слезоточивый газ. Лаэрт, не имевший понятия об осторожности, был тотчас обстрелян, разрезан на куски выпадающими из стены мечами и под конец попал в мышеловку. Человек без лица не без труда вызволил его оттуда, строго-настрого запретив что-либо трогать, и они занялись Филиппом.
