Дэвид Митчелл - Литературный призрак
— Ничего, я принесу табаско, — смеюсь я его милым шуткам. — Заварить тебе кофейку покрепче?
Он не буркнул «нет», значит — «да».
Половину пиццы мы съели в молчании.
— Есть одно маленькое новшество, — заговаривает Руди. — Я хотел бы внести его в нашу операцию.
— Слушаем внимательно, — откликается Джером.
— Маргарита должна встречать меня с бригадой уборщиц у служебного подъезда, а не дожидаться в зале.
— Не понимаю причин, — отвечаю я.
— Именно поэтому планирую операции я. Ты никогда не понимаешь причин, а я понимаю. Слушай и запоминай. Ты стоишь у входа и ждешь нас. Все уборщицы расходятся по своим залам. Мы идем в зал Делакруа. Как обычно, подменяем картину, натираем пол и возвращаемся к служебному подъезду. Проходим через охрану. Какая тебе разница?
Джером выковыривает креветки из расплавленного сыра.
— Туда и анчоусов положили, что ли? Ты в последнее время много тусуешься с эрмитажниками.
— Значит, тем меньше подозрений вызовет мое появление!
Руди продолжает, размахивая бутылкой над бокалом.
— Это и есть стиль от Руди. Вот почему у моей фирмы такая репутация. Вот почему Грегорский заключил контракт на уборку именно со мной. Вот почему он поручил операцию именно мне. Не Киршу, не Чехову, не Конюхову, а мне. Вот так-то. Есть вопросы?
Джером с равнодушным видом качает головой. Ему что — его миссия выполнена. Ему хорошо живется — целый день забавляйся с красочками, а денежки капают на банковский счет. На персональный счет, замечу.
— Руди, солнышко, — открываю я рот.
— Ну, что еще?
— Я только не понимаю, когда же мы обсудим… Ты знаешь, что я имею в виду…
— Что ты имеешь в виду?
— Ну, помнишь, мы говорили…
Все эмоции Руди отражаются на лице. Он и не пытается от меня ничего скрывать. Это одна из причин, почему я люблю его. Он швыряет тарелку на стол, пицца падает.
— Черт подери! Опять! Не доставай меня, Маргарита. Ты принялась за старое? Хватит пилить меня, будто тебе сто лет и ты уже прям вся в морщинах и в маразме. Иногда мне кажется, что я сплю с собственной бабушкой.
Я люблю Руди. Но я его ненавижу, когда у него вот так блестят глаза. Это все проклятый кокаин.
— Скажи, на что нам эти деньги, если мы не можем их тратить?
— Чего тебе надо? Машину? Шубу? Чего? Ты опять залезла в долги? Кому ты должна? Кому? Говори!
— Никому, никому! Мне ничего не надо…
Джером вздыхает и удаляется в мастерскую с чашкой кофе.
— Мне нужен только ты. Я хочу уехать с тобой в Швейцарию.
— Курочка, которая несет золотые яички, живет здесь, а не в Швейцарии, Маргарита. Будь благоразумна, не руби сук, на котором сидишь. Собирай яички в корзиночку.
— Да меня тут ради этих золотых яичек трахают каждую неделю!
— Всем нам приходится идти на жертвы.
— Лично я не знаю, сколько еще смогу выдержать. У нас на счету уже достаточно денег, чтобы…
— Недостаточно. На взятки таможенникам за последнее время ушло целое состояние. И потом, Грегорскому причитается львиная доля. Это он все устроил, не забывай.
— Как же можно забыть о Грегорском! Его бронированный «мерседес» напомнит. Ответь, солнышко, на простой вопрос. Скажи точно: сколько денег у нас на счету?
— У тебя критические дни, я угадал? Потерпи, золотко. Теперь они затягиваются на целую неделю. Хоть бы уж вообще прекратились.
— Сколько денег у нас на счету?
— Много. Но недостаточно.
— Много — это сколько? Назови сумму.
— Маргарита, если ты не перестанешь безобразничать, я прекращу этот дурацкий разговор. Пожалуйста, успокойся и веди себя прилично.
— Я совершенно спокойна. Я задаю простейший вопрос, Руди. Сколько денег мы получили за пять бесценных шедевров, которые проданы на данный момент? Ну, Руди? Назови сумму.
— В долларах США? Шестизначное число.
— Конкретней!
Руди меняет тактику.
— Финансами распоряжаюсь я. Твоя работа — обеспечивать нам допуск и прикрытие! Или ты считаешь, что справишься с моей работой лучше меня? Считаешь, да? Тогда валяй!
Во всем виноват проклятый кокаин. И постоянный стресс, конечно. Сохраняя внутреннее спокойствие, я надуваю губки. Маргарита Латунская играет на мужских чувствах, как опытная скрипачка. Когда я хочу добиться чего-нибудь от женщины, я использую натиск и напор. Когда имею дело с мужчиной, мое оружие — недовольная гримаса.
— Понимаешь, солнышко, главный хранитель Рогоршев лапает меня неделю за неделей. Сил больше нет… Ведь я так люблю тебя…
Я делаю вид, что всхлипываю.
Руди рычит и оглядывается, как бы ища, во что бы вонзить зубы.
— Хочешь выйти из игры? Ну давай, отправляйся к Грегорскому и заяви: «Так, мол, и так, дядя Грегорский, большое вам спасибо за денежки от украденных картинок, но мне разонравилась моя работа. Уезжаю. К празднику пришлю открытку». Одумайся, женщина! Он съест тебя вместо каши!
Мне показалось — сейчас он меня ударит.
— Но ведь мы потому и выбрали Швейцарию, что там нас никто не достанет…
— Как бы не так! У Грегорского длинные руки.
— Я тоже знала кое-кого из длинноруких…
— Знала кое-кого из длинноруких, — передразнивает меня Руди. — Ты про тех, что ли, которые трахали тебя? Партийная канцелярская крыса? Вояка на кривых подагрических ножках?
— Он был моряк.
Руди фыркает.
— А что ты знаешь о переводе средств? Об отмывании денег? Я в любой момент выдам тебе твою долю, ради бога. Но что ты будешь делать, когда в Швейцарии — едва пересечешь границу — у тебя спросят: что за чемодан с наличкой? Мы играем в команде! И ты не можешь так просто выйти из игры, когда тебе вздумается!
— Когда мы сможем уехать?
— В свое время! Отвяжись! С тобой бесполезно разговаривать, когда ты в таком настроении. Мне пора!
И он уходит, хлопнув дверью.
Из мастерской выглядывает Джером:
— Он не разбил мой веджвудский фарфор?
— У него нервы сдают. Ничего удивительного — отъезд на носу, — объясняю я.
Джером бурчит что-то по-английски.
Сегодня мой день рождения.
Ноги ноют. С чего бы это в мои годы?
Поднимаясь по лестнице, слышу в квартире телефонный звонок. Взбегаю, поворачиваю ключ, бросаюсь к телефону. Я понимаю Руди, поэтому всегда прощаю. Не то что другие женщины, которые просто используют его.
— Алло, — говорю, задыхаясь.
— Добрый день. Госпожа Латунская? Простите, что беспокою вас. Говорит Татьяна Макух из музея. Что с вами? Может быть, я не вовремя?
Пытаюсь отдышаться и скрыть разочарование.
— Нет, что вы. Просто я бежала и не успела отдышаться.
— Бежали? Вы бегаете трусцой? В парке?
— Нет, бежала по лестнице. К телефону, чтобы взять трубку.
— Вы сегодня заняты?
— Да. Нет. Пока не знаю. А что?
— Мне так одиноко. Я подумала, может, встретимся, угощу кофе? Или поедем в мою конуру, и я приготовлю вам настоящий варшавский борщ.
Отказать Татьяне? Мой язык сам собой произносит: «Да, конечно!» А как же Руди? Но с другой стороны, почему я должна сидеть как пришпиленная и ждать его? Может, и к лучшему, если он меня не застанет: пусть думает, что не очень-то в нем нуждаюсь. Пусть это послужит ему уроком.
— Отлично! Знаете кофейню возле Пушкинского театра?
— Да, конечно.
— Жду вас там через час.
Ну и ну. Няма вспрыгивает мне на колени, требуя ласки. Я рассказываю ей и про то, что Руди злится на меня, и про то, как славно мы заживем в Швейцарии. Совершенно не понимаю, чего ради согласилась провести вечер в обществе надменной соперницы из Польши.
Когда я открываю дверь, пылинки вспархивают в полосе света. Звенит колокольчик. В пустом кафе пахнет темным деревом и черным кофе. Звучит приглушенная музыка. Татьяны еще нет, хоть я припоздала.
— Привет, Маргарита!
Татьяна показалась из тени, подавшись вперед. Ее волосы отливают золотом. Изящный костюмчик из черного бархата подчеркивает фигуру. Нельзя не признать, что она соблазнительна. Для мужчин типа Рогоршева.
— А я вас не заметила.
— А я вас жду. Ну, сядем? Спасибо, что согласились прийти. Что будете пить? Кофе по-колумбийски очень хорош.
Отчего она старается мне понравиться?
— Тогда буду колумбийский, если только официантка проснется.
Возле столика вырастает мужчина.
— Так вам уходно по-колумбийски? — спрашивает он с сильным украинским акцентом.
— Да.
Он снова исчезает.
Татьяна улыбается:
— Вы удивились моему звонку?
Тон психотерапевта.
— Немного. А что, не следовало?
Татьяна предлагает мне сигарету. Я предлагаю ей свои — «Бенсон и Хеджес». Она берет невозмутимо, не выразив восхищения, как сделал бы русский. Наверное, в Польше все курят «Бенсон и Хеджес». Она щелкает зажигалкой, закуриваем.
