Хольм Ван Зайчик - Дело лис-оборотней
– Попрощаться? Почему?
– Я соблазнила тебя в святом месте, во время покаяния и, наверное, буду наказана. У нас не было иного выхода, но… всё равно это плохой поступок. Я понимаю… К тудишэню прибыл с приказом от Небесного Владыки Святой Савватий, и тудишэнь велел мне собираться. Нынче ночью меня призывают держать ответ.
– Господи, Жанна…
– Нет-нет, не говори ничего. Всё правильно.
Феоктистова щель, подумал Богдан. Вся наша жизнь – Феоктистова щель. Делаешь то, что должен, то, что нужно, – но это всегда имеет теневые стороны и следствия, никогда не бывает иначе… и за отброшенные твоими поступками тени всегда грядёт расплата.
– Я очень благодарна тебе, – проговорила она. – Мы все благодарны.
– Тебе покаяние… – пробормотал Богдан. – Мне покаяние… Кипяткову… Виссариону тоже покаяние… Так, глядишь, и спасёмся все вместе.
– Наверное, – согласилась она. Помолчала, потом лицо её на миг сделалось ожесточённым. – Только Кипятков ваш – дурак. Со своими микроскопами и скальпелями… Злой и нетерпимый дурак. Мы слишком отвратительны были ему, вот он сразу и решил… резать. Чем убивать, мог бы договориться с нами.
– То есть?
– Если уж ему так нужно это его производство, попросил бы по-хорошему. Расставил бы по лесу какие-нибудь баночки, мы бы ходили мимо да поплёвывали. – Она смешливо наморщила нос и на какое-то мгновение вдруг и впрямь стала похожа на лисичку. – Получилось бы то же самое, только лучше. Потому что без крови, без убийств. Дети бы не умирали…
– Господи, Жанна… – потрясённо пробормотал Богдан.
Она невесомо поднялась с колен.
– Я пошла, – сказала она, но в голосе её Богдану отчётливо послышался вопрос.
– Подожди, – сказал он. – Пожалуйста. Вернись.
Она с готовностью встала на колени сызнова. Он, поколебавшись мгновение, поднял руку и положил ладонь на её тонкое, прохладное плечо.
– Ты хочешь? – благоговейно спросила она.
– Да. А ты?
Она улыбнулась.
– Я лиса, – сказала она, – я не могу не хотеть.
– Только не целуй меня, – попросил Богдан. – Я хочу любить тебя сам. Уж как получится… Если ты не против.
– Я влюблённая лиса, – проговорила она. – А потому не могу не хотеть того, чего хочешь ты. Но ведь… тут нельзя, ты сам говорил…
– Семь бед, – сказал Богдан, – один ответ.
– А семь радостей? – серьёзно спросила она.
– Только семь? – попытался спрятаться на неуклюжую шутку Богдан.
Она ответила по-прежнему очень серьёзно.
– Пять тогда… а сейчас, да ещё без поцелуя… ты больше двух раз никак не сможешь. Мы, лисы, знаем такие вещи наперёд.
Богдан глубоко вздохнул.
– А семь радостей – ответ вся оставшаяся жизнь, – сказал он. Подумал немножко и добавил: – А может, и дальше.
– Только не клади меня в гроб, – попросила она. – Тогда ты меня на какой-то момент туда затащил… Я боюсь.
– Нет, конечно, – сказал он. Встал. – Подожди минутку, родная, я что-нибудь постелю. Земля очень холодная.
– Я люблю тебя, – ответила она.
Когда она ушла, он вернулся на своё грубое ложе, лёг на спину и некоторое время бездумно и блаженно улыбался, слепо вглядываясь в окончательно сгустившуюся темноту; душу будто опустили в тёплое молоко, медовое и розовое.
Потом сознание вновь неспешно затанцевало на грани сна, и он закрыл глаза. Гроб, казалось, плыл, чуть покачиваясь, на медлительных, зыбких волнах.
И тогда, уже в полудрёме, Богдану в голову пришла удивительная мысль.
А была ли на самом деле обыкновенная Жанна?
Или это промысел Божий без малого три месяца назад привёл молодую лисичку в Александрию с тем, чтобы потом произошло всё, что произошло, – и в конце концов Богдан попал бы сюда, на Соловки, и спас её и её сестёр? И с помощью Бага спас бы заблудшего Кипяткова? И всех детей, которые ещё многие годы – пока не иссякли бы, изведённые на зелье “Лисьи чары”, все соловецкие лисы, – умирали бы и умирали… невесть от чего?
Богдан твёрдо знал, что сам он никогда не попытается отыскать ушедшую младшую супругу или хотя бы что-то проведать о ней стороной; и если она сама никак не напомнит о себе…
Если так случится, этот странный вопрос навсегда останется без ответа.
Так бывает в жизни: люди, казалось бы навсегда прикипевшие к сердцу, вдруг понемногу начинают опадать, осыпаться с него, будто осенние листья; они проваливаются в сумерки наступающих холодов, теряются под сугробами месяцев и лет – и ты, именно оттого, что умом всё же чтишь их память и их право на уход, до смертного часа своего так и не знаешь, где они и что с ними…
Проснулся Богдан ровно за минуту до того, как снаружи раздались осторожные приближающиеся шаги, и приглушённый, бережный голос Бага спросил:
– Еч… Ты как?
– Заходи, – ответил Богдан громко. – Я не сплю.
И, чиркнув спичкой, зажёг свечу.
Баг, чуть наклонившись, чтоб не удариться головой, вошёл и остановился на пороге пустыньки, вглядываясь в Богдана. И явно остался удовлетворён осмотром.
– Ну вот! – сказал Баг. – Совсем другое лицо – куда мешки девались, бледность… Отдых да травы Большкова явно пошли тебе на пользу!
…Они сидели у самого входа снаружи, в темноте. Сидели и молчали. Баг курил. Тишина стояла такая, ровно ушей Бог людям вовсе и не придумывал никогда. Тёмными, едва различимыми призраками на фоне неба высились замершие в стылом безветрии деревья. Ночные тучи полопались, и сквозь разрывы с непостижимых высот твёрдо и хрупко падали долгие, ясные лучи звёзд.
Как это говорил отец Киприан?
“Я вижу небо Твоё, сияющее звёздами. О, как Ты богат, сколько у Тебя света! Лучами далёких светил смотрит на меня вечность, я так мал и ничтожен, но со мною Господь, Его любящая десница всюду хранит меня…”
– Знаешь, еч, – вполголоса сказал Баг. – Я вот был сегодня в Чанцзяосы… поклонился, палочки возжёг перед статуей Будды – и как-то на душе… Ладно. Ты понимаешь. Я одному лишь удивляюсь. Почему в древности чудеса случались гораздо чаще? А теперь… – Он глубоко затянулся и как-то безнадёжно шевельнул рукой. – В Ордуси ещё изредка что-то… похожее бывает… и то не скажешь наверняка. А вообще-то…
Он снова затянулся и потом уж не стал продолжать.
– Странно, – так же тихо ответил Богдан.
Что-то коротко прошуршало палыми листьями во тьме и снова сделалось тихо.
– Что странно? – спросил после паузы Баг.
– Странно, что я как раз об этом же думал. И, понимаешь, мне кажется, чудо – это всегда прорыв в… в совсем иное. Чего совсем не было, а потом вдруг стало. Я думаю, ни Христос, ни Будда, ни Аллах, ни Иегова, никто… никто даже не поймёт тебя, если ты скажешь: дай мне то же самое, только в десять раз больше и в двадцать раз мощнее. А весь мир вот уж несколько веков только разами и занимается. У нас вразвалочку, у варваров – с неистовством… Какие уж тут чудеса.
– Ты, часом, не Веба Вебмана начитался? – недоверчиво спросил Баг.
– А кто это? – спросил Богдан.
От: “Багатур Лобо” < [email protected]>
Кому: “Samivel Dadlib” < [email protected]>
Тема: “Лисьи чары”
Время: Wed, 17 Sept 2000 10:23:45
Глубокоуважаемый господин Дэдлиб! Внимательно изучив Ваши яшмовые материалы, а также и обстоятельства, связанные с производством и составом пилюль, именуемых у нас “Лисьи чары”, спешу Вас заверить, что никакой опасности для драгоценного здоровья преждерожденного Юллиуса данное средство само по себе не представляет. Просто следует не забывать о том, что в любом деле следует соблюдать умеренность – будь то каждодневный труд или каждодневная Великая радость. А ещё лучше, по моему ничтожному мнению, следовать естественности и обходиться тем, что Небо дало нам при рождении, ибо лишь естественность во всём позволяет слиться в истинной гармонии с собой и с окружающим миром.
За сим остаюсь искренне Ваш,
Багатур Лобо
Эпилог
Баг, Богдан и другие хорошие люди
Соловки,
7-й день десятого месяца, вторница,
вечер
Планетарные сени перед главным просмотровым залом были переполнены. Ещё с утра в них установили длинные, почти что от стены до стены, лавки для тех, кто захочет прийти на торжественное открытие детища архимандрита Киприана и шанцзо Хуньдургу; стены, потолок, даже окна были убраны торжественно, ярко и просто. Сейчас на лавках не осталось ни единого свободного пуня, да и вообще народу в сенях было – негде гранату упасть.
Богдан и снова выбравшийся сюда на денёк Баг, старательно теснясь один к другому, дабы занимать поменьше места, сидели во втором ряду.
Богдан то и дело оглядывался назад, в серёдку пятого ряда. Там, тоже стиснутые с обеих сторон возбуждёнными, предвкушающими достойное завершение тружений паломниками и отцами – бородатыми в чёрных, бритоголовыми в жёлтых облачениях, – сидели, тихонько переговариваясь друг с другом, оживлённые и радостные Бибигуль и её сын. Бибигуль Хаимская, к радости Богдана, уже начала меняться; взгляд её в первые же дни работы в монастыре несколько утратил безжизненность, она прекрасно показала себя в работе с драгоценным достоянием, и Хуньдургу самым официальным образом пригласил её для той же работы в свою кармолюбивую обитель; ныне талант и прекрасные человеческие качества Бибигуль уже никто не подверг бы сомнению. Мальчика – сдержанного, чуть застенчивого, но держащегося с удивительным для его относительно малого возраста достоинством, отпустили к маме на седмицу, и братия приняла его с распростёртыми объятиями.
