Анатоль Имерманис - Пирамида Мортона
Я назвал свое имя.
— То-то у тебя мой голос!. Спустись ко мне вместе с главным ангелом. Я — Логос!
Потом оказалось, что ангелами он называл обслуживающих его кибернетиков — из-за гравитонных крылышек. Восемьдесят подземных этажей были единственным местом в огромной стране, где первоначальное практическое изобретение профессора Артура Холина нашло применение. Промежутки между электронными блоками были такой, протяженности, что продвигаться по ним можно было бы лишь при помощи механического транспорта. А Логос не любил шума. Вот мы и парили, как ангелы, по безмолвным коридорам. Я тоже. Почему-то Логос почувствовал ко мне особую симпатию и пожелал, чтобы я совмещал пост президента с должностью главного кибернетика. Собственно говоря, это была синекура.
Я прошел годичный курс гипнообучения, но мои технические знания ни разу не потребовались. С меня не требовалось ничего, как только сидеть перед разговорным устройством, слушать его бесконечные разглагольствования, и время от времени рассказывать об исчезнувшей в пучине Атлантиде XX века.
— Ты спешишь? — сказал Логос, заметив, что я сверяю время по часам. Видеть он тоже мог, но только то, что показывали телеоны. — Правильно, тебе ведь сейчас выступать в телецентре. Я прочел твое обращение к народу. Мы с тобоой много спорили, поэтому я рад, что ты наконец согласился со мной. Стабильная Система — самое гуманное, справедливое и разумное общественное устройство за всю историю человечества.
Неужели и у меня бывает такой же, насквозь пропитанный бахвальством голос? — подумал я, заранее предвкушая заготовленный ему сюрприз. Печатный текст речи предназначался исключительно для Логоса. Все правительственные выступления проходили его предварительную цензуру — то ли оттого, что он не слишком доверял человеческому благоразумию, то ли потому, что испытывал страсть к чтению. Миллионы выходивших когда-то книг были им усвоены давным-давно. А сейчас, к сожалению, не было иных литературных новинок, кроме сводок полиции о боях с клановцами.
Лайонелл был прав — как всякого диктатора, Логоса было не трудно обмануть. Но он был до крайности подозрителен — ив этом тоже проявлялся типично диктаторский характер. Самым страшным была абсолютная невозможность сказать ему правду. Ведь признать, что его смогли ввести в заблуждение, означало для Логоса — засомневаться в своей безошибочности. А согласно заложенной в него с самых первых дней программе, безошибочность являлась основой его существования.
Вначале я, ослушавшись Лайонелла, пытался раскрыть ему глаза на то, что произошло и происходит в действительности. Он счел меня частично потерявшим рассудок. Это дало совершенно неожиданный результат.
Решив, что анабиоз отрицательно влияет на психику, Логос запретил его. Он действительно заботился о людях, но по законам иной, нечеловеческой логики.
Биодома долго пустовали, а затем я, достаточно ознакомившись с его характером, начал свою великую битву.
Я лез из кожи вон, чтобы доказать свою нормальность.
Логос сделал именно то, чего я добивался, — снял запрет на анабиоз.
Вскоре после этого меня навестил один из самых замечательных людей Эры Стены — муж моей двоюродной племянницы Изольды Мортон. В свое время я был немало удивлен, узнав в благообразном старике в накинутой на дряхлые плечи сенаторской мантии своего бывшего телохранителя Джеймса.
— Рад вас видеть, Джеймс! Вы явились на этот раз в качестве сенатора или моего бывшего телохранителя? — усмехнулся я, и виду не подав, что ожидал его с таким же нетерпением, с каким виртуоз шахматного боя, заранее рассчитав всю партию от дебюта до эндшпиля, ждет предугаданный им ход противника.
— Я пришел к вам как президент одного государства к другому! — Моя ирония ничуть не подействовала на его величественную осанку.
— По-моему, у нас существует только одно государство.
— Мой дорогой Мортон, мы не дети! Вам, слава богу, восемьдесят шесть лет, мне тоже не намного меньше. Не будем играть в прятки! Клан в моем лице предлагает вам самую выгодную сделку, которую когда-либо одно государство предлагало другому. Анабиоз должен быть немедленно отменен! За это мы обещаем не трогать богатых. Наше центральное электронно-вычислительное устройство подсчитало, что на одном миллионе анабиозников мы теряем больше, чем на одном живом миллионере.
— Но Логос! — сказал я. — Не забудьте, мой дорогой Джеймс, что это его любимейший конек. Надо его припугнуть. Я объявлю, что у вас есть новое секретное оружие, против которого особая полиция бессильна, и на этом основании потребую защиты всех ценных граждан гравистенами. Раньше или позже Логос поймет, что на это не хватит энергетических ресурсов. Он будет вынужден принять ваш ультиматум.
Сразу же после Стены и вашингтонской атомной катастрофы, когда радиация стала страшнейшим пугалом, Логос запретил использование атомной энергии. Баланс был критическим и в прежние времена — почти половина энергии шла на гравитонную защиту. Огромная гравистена, при помощи которой в бассейне Амазонки изолировали индейцев, намного увеличила расход.
Пришлось в срочном порядке изыскивать новые подводные залежи угля и нефти. Самым мощным из новых источников энергии был колоссальный резервуар природного газа, найденный под Тихим океаном в районе Гавайских островов. Все это Джеймс знал не хуже меня.
На следующей неделе я выступил на объединенном заседании сената и конгресса со своим первым обращением к народу. Оно также прошло предварительную цензуру Логоса. Даже больше. В мое предложение — защищать гравистенами жизнь всех состоятельных, а значит, наиболее ценных людей, снизить плату за индивидуальные гравитоны на пятьдесят процентов и представить их безвозмездно всем членам конгресса и сената — он, как я и надеялся, внес чрезвычайно важные для меня коррективы — окружить гравистенами также биодома.
После этого Джеймс, хитро подмигивая мне, зачитал поправку к принятому за год до Стены закону “О сохранении национальной элиты”. Тогда миллионерам предписывалось иметь личное противоатомное убежище, сейчас — гравидом или по крайней мере квартиру в гравижилищиом кооперативе.
Я еще раз взглянул на часы. Мне пора было уходить, выступление в телецентре начиналось через двадцать минут, но я все медлил — ждал результата еще одного сделанного мною хода.
Задавать Логосу прямой вопрос было слишком рискованно, я уж и так в течение полугода играл в чрезвычайно опасную игру. Семьдесят три дня тому назад биодома вновь открылись, в них сейчас находилось свыше десяти миллионов, и все они должны будут умереть, умереть по моей вине, если мой замысел потерпит крах.
Цейтнот заставил меня пойти на отчаянный риск. Поэтому я с таким нетерпением ожидал, когда Логос заговорит наконец о том, ради чего я пришел.
— Ты всего лишь человек, Трид! Можешь завтра умереть! — услышал я наконец после длительной паузы. — А я вечен! И в отличие от тебя, несу ответственность не только за нынешний день, но и за грядущие века! В течение ближайших пятидесяти лет мы можем рассчитывать только на ресурсы западного полушария. А их становится с каждым годом все меньше и меньше.
Это действительно было так. Суша уже разрыта и перерыта, оставались только залежи на дне океанов.
В течение всего прошлого месяца я терпеливо и неуклонно подталкивал Логоса к важному решению, маскируясь, как всегда, чисто философской стороной проблемы — имеет ли сегодняшнее поколение право жить за счет грядущих поколений? Советов Логос не терпел, зато обожал абстрактные логические построения.
— Объяви, что дальнейшая эксплуатация нового месторождения газа в Тихом океане прекращена. Не могу же я сегодня услаждать ваше зрение световыми фонтанами, а через тридцать лет оставить мир без гравистен.
Уходя, я услышал брошенное мне вдогонку стариковское ворчание:
— Не хлопай дверью лифта, как в прошлый раз! Ты ведь знаешь, шум мешает мне думать.
Лифт шел очень медленно — по той же причине. Шахта была с идеальной звукоизоляцией, и все же Логос жаловался, что скоростной действует ему на нервы своим отвратительным жужжанием. Даже в своих причудах он был похож на человека — иначе и не могло быть. Ведь его мышление создавалось на основе информации, которая являлась в свою очередь печатным или телевизионным зеркалом человеческой психики. Но человеком он не был. Иногда Логос был забавной карикатурой на человека, иногда страшным нечеловеческим гротеском.
Я об этом никогда не забывал. Логос испытывал ко мне симпатии, насколько машина вообще может испытывать симпатии к биологическому существу. И все же, считай он это разумным и полезным для большинства, Логос, не медля ни секунды, приказал бы Государственному секретарю “выслать меня в Гренландию”, что Тристан Мортон и сделал бы с преогромным удовольствием. Поражение в тайной войне против Логоса, которая сегодня должна перерасти в открытый мятеж, неотвратимо означало бы для меня мучительную смерть.
