Хольм Ван Зайчик - Дело лис-оборотней
— То есть?
— Если уж ему так нужно это его производство, попросил бы по-хорошему. Расставил бы по лесу какие-нибудь баночки, мы бы ходили мимо да поплевывали, — она смешливо наморщила нос и на какое-то мгновение вдруг и впрямь стала похожа на лисичку. — Получилось бы то же самое, только лучше. Потому что без крови, без убийств. Дети бы не умирали…
— Господи, Жанна… — потрясенно пробормотал Богдан.
Она невесомо поднялась с колен.
— Я пошла, — сказала она, но в голосе ее Богдану отчетливо послышался вопрос.
— Подожди, — сказал он. — Пожалуйста. Вернись.
Она с готовностью встала на колени сызнова. Он, поколебавшись мгновение, поднял руку и положил ладонь на ее тонкое, прохладное плечо.
— Ты хочешь? — благоговейно спросила она.
— Да. А ты?
Она улыбнулась.
— Я лиса, — сказала она, — я не могу не хотеть.
— Только не целуй меня, — попросил Богдан. — Я хочу любить тебя сам. Уж как получится… Если ты не против.
— Я влюбленная лиса, — проговорила она. — А потому не могу не хотеть того, чего хочешь ты. Но ведь… тут нельзя, ты сам говорил…
— Семь бед, — сказал Богдан, — один ответ.
— А семь радостей? — серьезно спросила она.
— Только семь? — попытался спрятаться на неуклюжую шутку Богдан.
Она ответила по-прежнему очень серьезно.
— Пять тогда… а сейчас, да еще без поцелуя… ты больше двух раз никак не сможешь. Мы, лисы, знаем такие вещи наперед.
Богдан глубоко вздохнул.
— А семь радостей – ответ вся оставшаяся жизнь, — сказал он. Подумал немножко и добавил: – А может, и дальше.
— Только не клади меня в гроб, — попросила она. — Тогда ты меня на какой-то момент туда затащил… Я боюсь.
— Нет, конечно, — сказал он. Встал. — Подожди минутку, родная, я что-нибудь постелю. Земля очень холодная.
— Я люблю тебя, — ответила она.
Когда она ушла, он вернулся на свое грубое ложе, лег на спину и некоторое время бездумно и блаженно улыбался, слепо вглядываясь в окончательно сгустившуюся темноту; душу будто опустили в теплое молоко, медовое и розовое.
Потом сознание вновь неспешно затанцевало на грани сна, и он закрыл глаза. Гроб, казалось, плыл, чуть покачиваясь, на медлительных, зыбких волнах.
И тогда, уже в полудреме, Богдану в голову пришла удивительная мысль.
А была ли на самом деле обыкновенная Жанна?
Или это промысел Божий без малого три месяца назад привел молодую лисичку в Александрию с тем, чтобы потом произошло все, что произошло, — и в конце концов Богдан попал бы сюда, на Соловки, и спас ее и ее сестер? И с помощью Бага спас бы заблудшего Кипяткова? И всех детей, которые еще многие годы – пока не иссякли бы, изведенные на зелье «Лисьи чары», все соловецкие лисы, — умирали бы и умирали… невесть от чего?
Богдан твердо знал, что сам он никогда не попытается отыскать ушедшую младшую супругу или хотя бы что-то проведать о ней стороной; и если она сама никак не напомнит о себе…
Если так случится, этот странный вопрос навсегда останется без ответа.
Так бывает в жизни: люди, казалось бы навсегда прикипевшие к сердцу, вдруг понемногу начинают опадать, осыпаться с него, будто осенние листья; они проваливаются в сумерки наступающих холодов, теряются под сугробами месяцев и лет – и ты, именно оттого, что умом все же чтишь их память и их право на уход, до смертного часа своего так и не знаешь, где они и что с ними…
Проснулся Богдан ровно за минуту до того, как снаружи раздались осторожные приближающиеся шаги, и приглушенный, бережный голос Бага спросил:
— Еч… Ты как?
— Заходи, — ответил Богдан громко. — Я не сплю.
И, чиркнув спичкой, зажег свечу.
Баг, чуть наклонившись, чтоб не удариться головой, вошел и остановился на пороге пустыньки, вглядываясь в Богдана. И явно остался удовлетворен осмотром.
— Ну вот! — сказал Баг. — Совсем другое лицо – куда мешки девались, бледность… Отдых да травы Большкова явно пошли тебе на пользу!
…Они сидели у самого входа снаружи, в темноте. Сидели и молчали. Баг курил. Тишина стояла такая, ровно ушей Бог людям вовсе и не придумывал никогда. Темными, едва различимыми призраками на фоне неба высились замершие в стылом безветрии деревья. Ночные тучи полопались, и сквозь разрывы с непостижимых высот твердо и хрупко падали долгие, ясные лучи звезд.
Как это говорил отец Киприан?
«Я вижу небо Твое, сияющее звездами. О, как Ты богат, сколько у Тебя света! Лучами далеких светил смотрит на меня вечность, я так мал и ничтожен, но со мною Господь, Его любящая десница всюду хранит меня…»
— Знаешь, еч, — вполголоса сказал Баг. — Я вот был сегодня в Чанцзяосы… поклонился, палочки возжег перед статуей Будды – и как-то на душе… Ладно. Ты понимаешь. Я одному лишь удивляюсь. Почему в древности чудеса случались гораздо чаще? А теперь… — он глубоко затянулся и как-то безнадежно шевельнул рукой. — В Ордуси еще изредка что-то… похожее бывает… и то не скажешь наверняка. А вообще-то…
Он снова затянулся и потом уж не стал продолжать.
— Странно, — так же тихо ответил Богдан.
Что-то коротко прошуршало палыми листьями во тьме и снова сделалось тихо.
— Что странно? — спросил после паузы Баг.
— Странно, что я как раз об этом же думал. И, понимаешь, мне кажется, чудо – это всегда прорыв в… в совсем иное. Чего совсем не было, а потом вдруг стало. Я думаю, ни Христос, ни Будда, ни Аллах, ни Иегова, никто… никто даже не поймет тебя, если ты скажешь: дай мне то же самое, только в десять раз больше и в двадцать раз мощнее. А весь мир вот уж несколько веков только разами и занимается. У нас вразвалочку, у варваров – с неистовством… Какие уж тут чудеса.
— Ты, часом, не Веба Вебмана начитался? — недоверчиво спросил Баг.
— А кто это? — спросил Богдан.
От: «Багатур Лобо» < [email protected]>
Кому: «Samivel Dadlib» < [email protected]>
Тема: «Лисьи чары»
Время: Wed, 17 Sept 2000 10:23:45
Глубокоуважаемый господин Дэдлиб! Внимательно изучив Ваши яшмовые материалы, а также и обстоятельства, связанные с производством и составом пилюль, именуемых у нас «Лисьи чары», спешу Вас заверить, что никакой опасности для драгоценного здоровья преждерожденного Юллиуса данное средство само по себе не представляет. Просто следует не забывать о том, что в любом деле следует соблюдать умеренность – будь то каждодневный труд или каждодневная Великая радость. А еще лучше, по моему ничтожному мнению, следовать естественности и обходиться тем, что Небо дало нам при рождении, ибо лишь естественность во всем позволяет слиться в истинной гармонии с собой и с окружающим миром.
За сим остаюсь искренне Ваш,
Багатур ЛобоЭпилог
Баг, Богдан и другие хорошие люди
Соловки,
7-й день десятого месяца, вторница,
вечер
Планетарные сени перед главным просмотровым залом были переполнены. Еще с утра в них установили длинные, почти что от стены до стены, лавки для тех, кто захочет прийти на торжественное открытие детища архимандрита Киприана и шанцзо Хуньдурту; стены, потолок, даже окна были убраны торжественно, ярко и просто. Сейчас на лавках не осталось ни единого свободного пуня, да и вообще народу в сенях было – негде гранату упасть.
Богдан и снова выбравшийся сюда на денек Баг, старательно теснясь один к другому, дабы занимать поменьше места, сидели во втором ряду.
Богдан то и дело оглядывался назад, в середку пятого ряда. Там, тоже стиснутые с обеих сторон возбужденными, предвкушающими достойное завершение тружений паломниками и отцами – бородатыми в черных, бритоголовыми в желтых облачениях, — сидели, тихонько переговариваясь друг с другом, оживленные и радостные Бибигуль и ее сын. Бибигуль Хаимская, к радости Богдана, уже начала меняться; взгляд ее в первые же дни работы в монастыре несколько утратил безжизненность, она прекрасно показала себя в работе с драгоценным достоянием, и Хуньдурту самым официальным образом пригласил ее для той же работы в свою кармолюбивую обитель; ныне талант и прекрасные человеческие качества Бибигуль уже никто не подверг бы сомнению. Мальчика – сдержанного, чуть застенчивого, но держащегося с удивительным для его относительно малого возраста достоинством, отпустили к маме на седмицу, и братия приняла его с распростертыми объятиями.
Сталкиваясь с Богданом, а нынче и с Багом, Бибигуль здоровалась, правда, немного напряженно. Эта миловидная, незаметно стареющая женщина и не подозревала, что оказалась здесь только благодаря минфа и что ее ждет еще одна, совсем уж нечаянная встреча.
Баг же поглядывал в другую сторону. У восточной стены, подпирая ее своими степными треухами, не обнажая по привычке головы, стояли Вэймины. Собравшиеся в сенях люди по большей части были веселы и довольны; тангуты же были просто счастливы. Придя к планетарию едва ли не за час до начала церемонии, специально, чтобы повстречаться с Богданом и в особенности с Багом, коего они не видали с памятного дня пресекновения деятельности артели «Персиковый источник» – а к обоим человекоохранителям тангуты прониклись огромным уважением, — они после сообразных поклонов поведали, что их племянник, кажется, начал браться за ум. Перестал хныкать, перестал грозить, что покончит, дабы устыдить их за свершенное над ним насилие, с собою – прямо под дверями покоя Вэйминов в странноприимном доме, перестал в полном одиночестве и безделии часами пролеживать бока в своем доме, грязном и запущенном без рабского труда помраченных, перестал собирать вещи, чтобы морем бежать куда-нибудь, например в Свенску («там меня оценят!»). Недавно тангуты заметили, как их племянник робко, пользуясь тем, что никто его вроде не видит и не заметит его неумелости, несколько минут кряду, будто примериваясь, трогал различные нелегкие предметы честного рыбацкого труда, так и оставшиеся подле пирса после того, как артель в один день и одну бедственную ночь прекратила свое существование. Перебирал в пальцах сопревшие сети, простукивал рассохшиеся бочки… Это зрелище привело обоих дядьев Виссариона в восторг, который не оставлял их до сих пор.
