Хольм Ван Зайчик - Дело о полку Игореве
При этих его словах Жанна, пытливо листавшая «Противу-Слово», подняла на мужа глаза: «Ты думаешь, это можно так понять?» – «Ну, конечно! А как еще?» – воскликнул он. Какая разница, продолжал он, расхаживая по гостиной, что ты и сам не с лучшими намерениями пришел к этим Кончакам. Для ребенка это неважно, ребенок относится к дракам и вообще к насилию гораздо легче, чем взрослые… Это ж я пришел не с лучшими намерениями, я! У меня-то все равно все лучшее! В том числе и намерения… А меня обидели. А потом я от них спасся, прибежал к своим – и они, эти свои, хоть я и не победил врагов, хоть и погубил всех, кто мне доверился и со мной на врагов пошел, чуть ли не на руках меня носят, славу поют… Страны рады, грады веселы! А почему так? Потому что они – свои! Эта книга про то, что есть чужие, для которых ты всегда плох, и свои, для которых ты, что бы ты ни натворил, – всегда хорош.
Человеку нужны свои. Их надо найти. Если найти не удается – надо их создать.
И она, книга эта, – никому не известна. Она под спудом. Она, может быть, под запретом. Почему?
Что обычно запрещают взрослые?
Не купайся там, где глубоко. Потому что это опасно, можно утонуть. Не ешь снег, это опасно, можно заболеть. Не кури сигарет, это опасно, можешь не вырасти…
Запрещают то, чего боятся. Сами боятся. Те, кто запрещает, в первую очередь сами боятся того, что запрещают другим, иначе не запрещали бы. Взрослые тоже боятся утонуть, боятся возиться с тобой, заболевшим… боятся сами стать ущербными, немощными и хилыми…
И эту книгу – запрещают.
Значит, взрослые этой книги боятся!!
Представляете, как от этого может закружиться голова? Каких поразительных, божественных высот ты, не сделав ни единого усилия, вдруг достиг! У тебя в руках то, чего боится вся огромная, беспредельная, всемогущая – особенно для ребенка – Ордусь! Весь мир взрослых! И стоит только совсем впустить ее в себя, эту книгу, и все, что в ней написано, стоит срастись с содержанием, сделаться Игорю под стать, тогда и тебя… жаждущего общения – но неинтересного, умного и начитанного – но бесталанного, говорливого – но косноязычного, день-деньской болтающегося где-то на отшибе жизни… тоже будут уважать… бояться. Смотреть снизу вверх! Говорить тебе почтительно: «О… » Ты уже не просто юный Козюлькин, но – Козюлькин с большой, с огромной буквы «К». Не Козюлькин – Архатов!! Вот что такое для маленького мальчика запрещенная книжка… Или та, которую он хотя бы считает запрещенной.
– Тебе бы, еч, романы писать, – откашлявшись, сказал растроганный Баг. – Про слезинку ребенка, или про юных бесприютников…
– Это не литература, а жизнь, – качнул головою Богдан. – В Европе во времена религиозного фанатизма было такого пруд пруди. Вот Жанна не даст соврать.
Жанна тут же не дала соврать.
– Правда, – подтвердила она. – Их по-разному называли: еретики, диссентеры, диссиденты… Иногда с расхождения в одно слово между одним текстом и другим начинались такие пожары… Попала какому-нибудь мальчишке не такая Библия в руки, тот ахнул: вот она, Истина! Вот почему все неправильно и жизнь не клеится, не складывается, не удается! А через десяток лет, глядишь, восстание… – Она вздохнула, потрясенно и влюбленно глядя на мужа. – Как ты чувствуешь все… – пробормотала она.
Баг хмыкнул.
– В Цветущей Средине в прежние времена тоже из-за пары иероглифов резались будьте-нате, – пробормотал он для справедливости. – Байляньцзяо, скажем[50]… Ладно. Тут ясно. – И он вновь повернулся к компьютеру.
К десятому классу оказалось, что Архип поддерживает отношения лишь с одним из сверстников – с Борманджином Сусаниным. И вот – списки поступивших на биологическое отделение Мосыковского Великого училища; две фамилии рядом: Сусанин и Козюлькин. Общий балл первого: «шан чжун». Общий балл второго «чжун чжун»[51]. В ведомости имела место приписка: «Б. Сусанин проявил редкостные дарования и, несомненно, получил бы „шан шан", если бы не употребил едва не половинную толику экзаменационного времени на помощь другу, однокласснику и земляку А. Козюлькину. Представляется не менее вероятным, что без его помощи А. Козюлькин получил бы балл, весьма далекий от проходного. Однако возбранять им учиться вместе нам не должно, ибо такую дружбу разрушать грешно и противучеловечно. Старший наставник биологического отделения Алчи М. Неберидзе».
Вскоре оба познакомились с Лужаном Джимбой, тоже учившимся в ту пору на биологическом отделении. На какое-то время будущий миллионщик и будущий любимый ученик Крякутного стали неразлучны. Формально неразлучен был с ними и Архип – но можно лишь гадать, каковы на самом деле были отношения в этой тройке… Впрочем, на третьем году обучения Джимба ушел. Он учился прекрасно, но без искры; и стоило ему едва повзрослеть, поэтичный флер науки для него оказался несущественным – а больше, видимо, его к этой области дел ничто не тянуло. Он вполне мирно забрал бумаги из канцелярии владыки отделения – и уже через пять лет сделал свой первый миллион.
Какие-то отношения между Сусаниным и Джимбой сохранились. Обрывочные сведения, подчас просто случайно, по скрупулезности штатных обдумывателей попавшие в базу данных, свидетельствовали об этом. Например, ровно через год после ухода Джимбы из училища – похоже, именно эту годовщину молодые люди и отмечали – их обоих, в чрезвычайном подпитии и донельзя веселых, в четвертом часу ночи подобрал наряд вэйбинов на площади перед Киево-Печерским вокзалом; и, как свидетельствовали архивы Мосыковского уездного отдела наказаний, обе будущие знаменитости безропотно снесли поутру по пять малых прутняков. Шестью годами позже, когда Сусанину не повезло и благодетельский взнос на двухмесячную рабочую поездку в Великобританский биологический центр выиграл не он, а другой сюцай (подавали заявки на розыгрыш четверо молодых сотрудников института Крякутного), Джимба гневно ударил мошной о палисандровый паркет и оплатил поездку Сусанина из личных средств.
Относительно отношений Джимбы с Козюлькиным никаких данных на это время найти не удалось.
Со второго года обучения начался углубленный курс, и читал его сам Крякутной. Он быстро обратил внимание на Сусанина, предложил ему посещать для более серьезных и творческих занятий его институт, расположенный неподалеку. Вместе с Сусаниным туда стал наведываться и Козюлькин. А когда после окончания училища великий ученый позвал новоиспеченного сюцая без промедления перебраться к нему под крыло и сразу приступать к подготовке сдачи экзамена на степень цзюйжэня (что требовало проведения по меньшей мере трехлетней самостоятельной научной работы), Сусанин, невесть каким образом, опять сумел увлечь за собою и Козюлькина. Тот сразу получил должность ученого служителя. К этому времени относится и запись в регистрационном отделе Срединной управы города Мосыкэ о перемене Козюлькиным фамилии – на Архатова. А вскоре, в восемьдесят девятом году, новоиспеченный Архатов, расставшись со сгибавшим его всю жизнь чугунным ярлыком «противной Козюльки», поднялся на ступеньку вверх, сделавшись старшим ученым служителем.
Так и шло. Судя по всему, Сусанин буквально тащил, волок Архатова по жизни. На своем горбу. Только ли школьная дружба их связывала?
Сохранилась докладная записка Сусанина, в которой он убеждал Крякутного включить в состав делегации, едущей в Штаты, и Архатова. И Крякутной согласился, уступил..
Но в декабре девяносто первого года после всенародных волнений и споров их любимой науке настал конец, и, мужественно пережив им же самим вызванный развал своего института, Крякутной величаво удалился растить капусту. Тогда Сусанин, похоже, впервые в жизни растерялся. Судя по всему, более года он не ведал, куда себя приткнуть. Неизвестно, на чьи деньги он жил. Супруги у него уже не было в это время – как только жизненные перспективы стали одна другой черней, бодрая Снежана Петрова на шестом году супружества вдруг обнаружила, что у нее с мужем полная сексуальная несовместимость (и откуда только слов таких нахваталась?), оставила пятилетнего сына Борманджину и испарилась в двадцать четыре часа. Теперь у нее небольшой, но вполне процветающий текстильный завод и муж Курды Абай-хан, владелец необозримых хлопковых полей близ уездного города Алмасты-Албасты.
И что, Джимба Сусанина и его ребенка кормил?
Данных нет.
А может, Архип? Ученому служителю заново устраиваться после страшного жизненного надлома куда легче, чем просто ученому, да еще – вот беда-то! – гению, они же все такие узконаправленные… Жили Архип и Борманджин в ту пору дверь в дверь, на одной лестничной площадке.
Хотя, если поковыряться как следует, многовато у Архипа Архатова было денег для ученого служителя. Многовато… Не шибко, не через край, формально придраться так вот с налету с повороту – не к чему. Но как-то многовато…
