Олег Верещагин - Путь к звёздам
Данила и Пьетро сдались именно от этого. Не когда мучили их, а когда заставляли смотреть. А я - нет. Я...
...Поймите, было очень больно. Я даже не помню, когда я закричал, что согласен. Помню только глаза Лёшки - в них были отвращение и холод.
Меня сняли со стенда и увели. А Лёшку я больше не видел. И хорошо. Значит, он умер.
Мы дружили семь лет.
Мне было очень больно. Я не знал, что бывает такая боль, при которой в конце концов забываешь себя, становишься - не ты, а крик: "Согласен, пустите!" - мне потом показали запись. Там был не я, там было какое-то визжащее существо, испачканное... ну... всем разным таким испачканное... но всё равно я - знал, что это - я. Я крикнул, и это как заклинание на чары. Уже не вернуться, не расколдоваться.
Остаётся летать и повторять тексты. Красиво повторять и не помнить, что когда-то у всех песен была душа. (Даже у сторкадских, я знал несколько этих песен и раньше.) Вообще ничего про себя прежнего не помнить. Иначе стыд выворачивает наизнанку.
Нет, не стыд. Этому чувству нет названия. Не надо ни помнить, ни видеть снов. В снах я или прежний - и тогда ужасно просыпаться - или наоборот, я всё помню... и вижу павшего отца. Погибших старших братьев. И самое ужасное - маму, стоящую ко мне спиной. И тогда я кричу, и не могу проснуться от своего крика, а отец и братья смотрят на меня, а мама - не смотрит.
Она рожала не раба. Они защищали не раба.
А я раб.
Вы, наверное, думаете, что рабы - это там разные кандалы, ошейники, постоянные побои, спят на соломе... и постоянно везде следом ходит такой детина с кнутом и чуть что - бьёт, выкатывая глаза и вопя ругательства? И сами они всё время думают, как восстать?
Да ничего подобного. Нас с тех пор, как всё... закончилось, никто пальцем не тронул. Ни разу. Все требования - петь, время от времени разучивая новые песни, тексты которых (с заботливо переложенными на земной лад нотами) приносят в каюты. В маленькие, конечно, но отдельные. За то, что они отдельные - я искренне благодарен сторкам. Честное слово. Можно отпеть своё на репетиции в зале или на концерте где скажут, поесть (кормят нас хорошо и целых четыре раза, немного похоже на то, как это у англосаксов - плотный завтрак, лёгкий ленч, чай и солидный обед... вот только я никогда не могу вспомнить, что именно ел...) и уйти в каюту, чтобы никого из своих не видеть. Наш блок охраняется, в него "просто так" никто не зайдёт, а мы выйти можем - ходи хоть по всей базе. Иногда нас даже зазывают в каюты - спеть или похвастаться рабами-землянами перед проезжими друзьями и знакомыми. Никто никогда, конечно, не отказывается, но бывают случаи, когда какие-то чувства у меня лично всё-таки бывают. Большинство просто любят слушать песни и обходятся с нами именно как с проигрывателем - хорошим, ценным. Это ничего, это - никак. Пусть. Пришёл, спел, ушёл. Есть гады. Именно гады, им нравится показывать, какие мы послушные, у таких каждая песня - сама по себе издевательство. Но таких мало. А есть и те, к кому ходить... ну... если бы я был живой, я бы сказал - приятно ходить. Они не просто песни любят слушать... ну, я не знаю, может - они нас жалеют? Смешно, конечно, но мне так кажется. У них в каютах просто посидеть приятно. Это тоже, конечно, слово всего лишь, потому что никакого "приятно" в мире не осталось, но всё-таки. Женщины у сторков в армии не служат, да и потом - у них женщины не такие, как наши, земные, тоже очень жёсткие, суровые... ну, так говорят... так что я не знаю, как бы они к нам относились. И не хочу знать. А вообще - вот пилот один, молодой совсем, летает на космическом истребителе, кен ло Найматт; он по-настоящему весёлый (только, по-моему, глупый, иначе понял бы, что при нас-то ему веселиться не надо, это иногда как издевательство тоже...). Я слышал, что Игорёк (он младший у нас, ему ещё десяти сейчас нет) у него в каюте смеялся. Единственный раз слышал, как кто-то из нас смеялся за эти полгода. Я заглянул, не выдержал - а Найматт целое представление там разыгрывает. Что-то про космос, но не про бои, а смешное... Игорь сидит на диване и смеётся, даже подпрыгивает немножко... Кен ло Зиан - он штурман на транспортнике базы - вот он мне очень нравится. Он уже пожилой, очень спокойный - не каменный, как все сторки, а именно спокойный такой - и очень любит говорить про разные звёзды. Я с ним одним разговариваю не односложными словами, как-то не получается молчать. А один раз сам, первый, спел ему про "светит незнакомая звезда". Он так хорошо слушал...
...А так мы редко куда ходим сами. Там в иллюминаторы много откуда видно Надежду. А для нас самые страшные концерты - на поверхности. Там живут в оккупации немало наших, и то, что они нас могут увидеть и услышать - это было бы ужасно... но проигрывателю не может быть ни ужасно, ни стыдно.
Наверное, можно было бы убить себя. Но... зачем? Для этого нужна гордость или хотя бы страх. А если ты не испытываешь ни того, ни другого - то зачем?
И восставать тоже незачем...
...Коридор был привычно-сторкадский, как во всех их космических кораблях и базах. То есть - чуть стреловидный коридор, частые арочные проёмы-блокираторы в стилизованных чёрных узорах по краю серебристых арок, глубокого тёмно-медового цвета стены вроде бы из деревянных планок (на самом деле - нет, конечно), плотный твёрдый пол - почти чёрный. Я возвращался к себе... ну, туда, где я... существовал - из зала, с репетиции. Смотрел под ноги, шёл вдоль стены. Мне никто так не приказывал, не заставлял так делать - нет. Просто... ну а как ещё идти? Глядя на то и дело попадающихся навстречу и обгоняющих меня сторков? Они-то - они меня и взглядом не удостаивали. А мне на них глядеть...
Но поднять голову всё же пришлось. Я ещё не дошёл до отведённого нам сектора, как раз повернул мимо часовых в смежный короткий коридор, пустой, конечно - и увидел, что Клатс меня поджидает.
Это мальчишку-сторка так звали. Клатс кен ло Вирда токк Энар ап мит Энар. Вообще он тут вполне законно служил (бойцов сторкам не хватало, это было хорошо заметно, только присмотрись). Этот Клатс был постарше меня и почему-то всякий раз, когда я высовывал нос за пределы нашего сектора - натыкался на него.
И начиналось...
...Я не знаю, почему он ко мне привязывался. Вы поймите, я его-то и не боялся ничуть. Он и не сильнее был, и не выше, и вообще даже если бы был и сильнее и выше - я никогда не боялся драк ни с кем. Но какой смысл ерепениться, если ты всё равно не человек, а раб? Вот я и просто молчал при таких встречах. А он старался, как мог. За двоих. Даже за десятерых. У сторков очень интересный язык - двойной. Современный, очень такой... ну - утилитарный, вспомнил! - и старинный, его и не знают большинство - а мы-то волей-неволей выучили. Но Клатс был хорошего рода - и язык этот тоже знал. А там ругательств полным-полно. И все они очень злые и определённые.
Кстати, его-то это моё молчание явно злило. Ударить меня первым он почему-то не мог, а на оскорбления я не реагировал, потому что всё, что он говорил про меня, было правильно. В конце концов он, устав меня полоскать, просто бросал, скривив рот: "Иди отсюда, раб!" - и я молча уходил. А он смотрел мне вслед почему-то полными бессильной злости глазами.
Но на этот раз всё было не так. Я понял, что будет не так, ещё когда он шёл навстречу - оттолкнулся спиной от стены, около которой меня ждал и пошёл. А потом он ударил меня кулаками в плечи и отшвырнул в нишу для боевого дежурного. Припёр к стене, и я увидел, что у него даже глаза белые, с плёнкой такой жутенькой, а в уголках губ - пена. Я и подумать ничего не успел, как выхваченный им стилет вонзился мне слева под рёбра - неглубоко, но ощутимо. От боли я вздрогнул, Клатс надавил сильней, и я прогнулся в сторону, ощущая, как эта штука (противно так, хотя уже почти не больно) вошла ещё немного глубже.
- Я тебя сейчас убью, - тихо сказал Клатс - тихо, но с такой яростью, что во мне даже проснулось любопытство: чего это он? - Только не сюда, не в сердце. Я тебе его воткну между ног, потому что ты не мужчина... да ты даже не девка, ты вообще не разумный, ты... ты... ты бесполая подстилка! Тряпка ты! Грязная тряпка! Ты трус, ничтожество ты, вот ты кто!
Рука, которой он меня припирал к стене, вдруг как-то странно дрогнула, и я удивлённо заметил, что в глазах у Клатса... поблёскивают слёзы. Правда. Слёзы.
И тогда я впервые с ним заговорил.
- Что я тебе сделал? - спросил я очень устало.
Рука снова дрогнула. Он отдёрнул стилет, током щёлкнула под рёбрами боль, и я ощутил, как по ним быстро потекла кровь.
- Ваши убили моего старшего брата, - сказал сторк и громко, яростно всхлипнул. - Утром пришло извещение... - он с видимым усилием задавил слёзы и снова ударил меня в плечо: - Я тебя убью, если ты скажешь, что я...
- Ну и убивай, - ответил я и сполз по стене, сел на пол. Сложил руки на коленях, посмотрел на него снизу вверх и повторил безразлично: - Убивай, что же ты? Не боюсь я. И сопротивляться не буду. Ни капельки. Убивай.
