Наталия Новаш - И я там был..., Катамаран «Беглец»
Мне не пришлось дожидаться долго. Ловкий двузубец подцепил герцога как раз за то место, где в свете луны блестели многочисленные ордена — уж очень заметно они блестели…
— Вот и отлично! Вот и замечательно!.. Перезаразить их всех — и нет проблем. Ах ты, ловкач! — раздался за моей спиной одобрительный смех.
Я резко обернулся. Да, это был он, снова он, как будто никуда отсюда и не уходил.
— Ты ждал все это время? — не поверил я.
— Если так угодно. Я всегда дожидаюсь тех, кого зову… До самого конца… Терпения хватает. Разве мне не интересно знать, как ты использовал свой шанс?! Ведь ты не забыл наш разговор?
Стыд охватил меня. И вправду…
— Вот — чума, которая спасет весь мир… — попробовал я как-то оправдаться, указав на опустевший гроб.
— Чума… — передразнил он. — Ваша веселая безносая потаскуха… Ей, вероятно, очень скучно? Достойного же лекаря ты подыскал!.. — И продолжал, уже рассерженно: — Нет, ты — глупец! Конечно, я предполагал, но все-таки… надеялся. Ты мною пренебрег, чтобы спасти все это!.. Пренебрег, в конце концов, самим собой. Мой подарок использовал ради других… А зачем? Неужто ты не знаешь, как встречает мир своих законных благодетелей?! И кого он после за спасителей готов считать?.. Надеешься установить порядок, справедливость? Честность?!. Даже в мире бесов… — он вздохнул и замолчал.
И я не проронил ни слова. Мне вдруг вспомнилась хромоножка, и я спросил его, кто появился на свет этой ночью.
— Какая разница! — отмахнулся он. — Уж как-нибудь да назовут. У вас каждая ночь — ночь какого-нибудь святого…
Здесь он ошибся, и я почувствовал маленькое удовлетворение: эта ночь была совершенно рядовой, ничьей.
— Чему ты радуешься? — не понял он. — Ты пренебрег самым главным. Так знай же: ты радуешься слишком рано. Еще тысячу раз придется спасать твой мир! И всякий раз ради его спасения в такую ночь будут бросать на растерзание нечисти труп чумного правителя! Так будет всегда там, где глупцы подлы, а мудрецы безумны! Вот и весь твой шанс… Прощай!
Он исчез.
Сбоку громко затрещали кусты. Я испуганно оглянулся.
Из-за дерева смотрела на меня сама безносая… Но косы на плече, к счастью, не было — это оказалась старуха…
— Я все слышала, святой отец! — упала она на колени. — Не прогневайся на нас, спаситель…
— Так, выходит, ты… шпионила за мной?! — невольно отшатнулся я.
— Нет-нет, святой отец! Как можно? Просто я искала… Шла по берегу… А он оказался таким ужасным!..
— Ужасным? — я припомнил недавнего своего собеседника и только усмехнулся.
— Ну конечно! Не успел появиться на свет — и тотчас улетел… А хвост!.. О, господи!
— Кто? — вскрикнул я, представивши себе урода, что родился у несчастной хромоножки. — Кто улетел?
— Да дракон! Какой вы, право, недогадливый, святой отец!.. Он вылупился из яйца — и был таков. Даже нечисть не ожидала… Вот и помчались все за ним. Теперь здесь тихо…
— Ну, а там, в подвале? Только честно мне скажи, — волнуясь, допытывался я у повитухи. — Кого родила хромоножка?
— Мальчика.
У меня отлегло от сердца.
— И еще… — добавила старуха смущенно. — Не прогневайся, благодетель… Бедняжка послала меня вдогонку узнать твое имя. Она просила сказать, что ребенка назовет в честь тебя… Потому что… прости ее, господи, — старуха в смятении замолчала. — …Она очень благодарна тебе за коз…
Владимир Куличенко
Катамаран «Беглец»
Черт побери! Какая досада! Надо же такому случиться! Григорий Тимофеевич, Виктор и я беспомощно взирали на спокойные воды озера. Григорий Тимофеевич, обернувшись, как бы пораженный внезапной догадкой, приложил палец к губам:
— Тссс… Я вам скажу, здесь дело нечисто. Было очевидно, что он имел в виду. Новехонький, без единой трещины в корпусе, с пластиковым прочнейшим парусом, наш катамаран, наша гордость и предмет неустанного восхищения, отменно продержавшись на плаву двое суток, четверть часа назад безо всякой видимой причины пошел ко дну, точно ржавая жестянка. Теперь-то я понимаю: тому был предупреждающий знак — парус полнехонький обвис, настало затишье, полнейший глубочайший штиль, тут бы не сплоховать да принять меры к спасению, но, повторюсь, кто мог подумать? Вдруг что-то хлюпнуло под кормой, и мгновеньем позже мы очутились в воде.
— Нечисто дело, — повторил Григорий Тимофеевич.
Трудно было с ним не согласиться. Багровый закатный полусвет расстилался над озером, вдали предвечерне чернело плоскогорье. Виктор впал в некое сомнамбулическое состояние и не отрывал взгляда широко раскрытых глаз от воды, Григорий Тимофеевич съежился, на него было жалко смотреть.
Итак, мы остались без катамарана, без куска пищи, практически без одежды, нельзя же в самом деле считать за таковую майку и плавки в горошек, бывшие на мне, рубаху и тонкие трикотажные брюки на Викторе, короткие шорты Григория Тимофеевича; в этом одеянии нам предстояло провести ночь в горах, и, вполне вероятно, ночь не единственную — без спичек, а значит, и без огня. Ко всему безвозвратно пропали дорогая кинокамера, несравненный «Никон», судовой дневник, в котором я успел заполнить всего несколько страниц.
…Начало наших злоключений ознаменовал отрывистый звонок, раздавшийся в передней моей квартиры солнечным воскресным утром. Я только что побрился и, стоя перед зеркалами трюмо, втирал в подбородок защитный крем. Великолепная погода и счастливое ожидание прогулки с новой знакомой оживляли мое воображение; энергично массируя щеки, я вспоминал ее. Отменная фигура! Где еще вы найдете такие стройные, точеные ноги?! А как ловко она вышагивает в своих кремовых полусапожках! Обворожительное личико, красивые глаза. Если она пожелает, мы совершим прогулку по окрестностям, благо сегодня не душно и дождя — я глянул в окно — вроде бы не ожидается. Я представлял ее улыбку. И вот тут случился этот безобразный звонок. Я отложил тюбик с кремом, прошел в прихожую и в раздражении дернул на себя ручку двери.
— Привет! — с ухмылкой сказали мне.
— Хау ду ю ду? — недовольно пробурчал я. И через порог переступил Григорий Тимофеевич Желудев, в спортивной майке с эмблемой общества «Буревестник», в оранжевых штанах — мой дражайший сосед по лестничной площадке. Несколько слов о нем.
Григорий Тимофеевич — личность от природы маниакально одержимая. Фанатик. Уж если за что-то возьмется, будьте спокойны, не бросит, пока не довершит задуманного. Во дворе кое-кто отзывался о нем шепотком неодобрительным, кое-кто считал его человеком по-своему ограниченным и всю его энергию объяснял этой самой ограниченностью, — но так о Григории Тимофеевиче отзывались люди сами не бог весть какие деятельные и даже вовсе никудышные. Не помню дня, когда мой сосед не был подтянут, до глянца выбрит; грудь надута, усы топорщатся — настоящий кирасир! В подъезде холостыми были только мы с Григорием Тимофеевичем, что, несомненно, нас сблизило, и лишь мы вдвоем из сонма жильцов занимались по утрам оздоровительными пробежками — на этой почве и сошлись окончательно. Григорий Тимофеевич был на двадцать лет старше меня, но обогнать его было совсем не просто. Бывший десятиборец, необычайно выносливый, он сразу задавал такой темп, что по возвращении к подъезду я чувствовал себя так, будто всю дорогу меня нещадно дубасили кольями.
Сейчас Григорий Тимофеевич Желудев, учитель физкультуры, стоит передо мной. В руке он держит бумажный лист, а глаза с загадочным торжеством остановились на мне. Все понятно — очередная идея. Какой-нибудь спортивный утренник на стадионе, детский велопробег, массовое физкультурное гулянье жителей квартала, организация братства рыбаков-подводников. Увлекаемый за локоть, через минуту я уже на кухне.
— Садись. Слушай, что скажу.
Григорий Тимофеевич любовно разглаживает на столе принесенный листок.
— Что это? — слабо выговариваю я и тыкаю пальцем в какие-то прямоугольные абстракции, выведенные тушью.
— Хо, брат, — если бы ты знал, что это за простое и вместе с тем совершенное устройство. На парус сгодится твое верблюжье одеяло, днище будет из стального листа — у меня в сарайчике припасен, рулевое весло…
Ага! Значит, организация братства подводников отменяется, на этот раз нечто иное.
— Парус? — без энтузиазма говорю я.
— Представь себе — парус.
— Размером с постельное одеяло?
— А почему бы и нет?
Мне, студенту предвыпускного курса техникума, не составило труда с помощью нехитрых формул рассчитать площадь паруса, необходимого для движения шестиметровой лодки со скоростью 5–6 узлов в час при умеренном ветре. Когда я сообщил результат, с усмешкой объявив, что одеяло придется оставить дома, Григорий Тимофеевич сам взялся за расчеты. Около получаса он с яростью испещрял бумагу внушительными закорючками, обнаруживая свое полное незнакомство с законами гидродинамики, сопромата, трения, волновой механики, и одновременно настойчиво убеждал меня в несуществующих достоинствах предлагаемой конструкции. В свою очередь я терпеливо, полунамеками, дабы не затронуть его обостренное, как у большинства педагогов, самолюбие, и вместе с тем твердо пытался открыть ему глаза на то, что его взгляды на классическую физику мало чем отличаются от мистических представлений пещерного жителя. Вскоре, изрядно утомившись, я сказал:
