Михаил Успенский - Соль Саракша
По-моему, пандейцы полные идиоты, если собираются вторгаться через дырку в камне. Их там даже безногий инвалид с дробовиком остановит. Разве что придумали какое-нибудь чудо-оружие вроде скорчера…
— Джакч ваше ополчение, — сказал я. — Джакч ваше вторжение. Поеду я, папа, в санаторий. У меня там куча дел…
— А вот это правильно, — сказал Мойстарик. — Нечего у погранцов под ногами путаться. И вообще единственный сын призыву не подлежит…
Самый длинный день-1
…Ехал я тихо-тихо, словно водитель похоронного фургона.
Да это и были похороны. В глубокую яму полетели все мои мечты и надежды. Прощайте, самодвижущиеся дороги и парящие в небе люди. Прощайте, гигантские ракеты в чёрной искрящейся бездне. Прощай, Саракш-2, где нет ни солдат, ни полицейских, ни оборванцев, ни убийц, где высокие белые дворцы и огромные белые корабли — для всех. Где не пытают, не предают, не мстят…
Кстати, что мы сделаем с доктором Мором?
Ладно, я лично обязан ему жизнью. Но Князь не обязан и Рыба не обязана. Рыба наверняка уже что-то придумала или даже сделала. К тому же — когда старая колдунья умирает, она молодой всю свою чёрную силу передаёт…
Но я не стану жалеть чокнутого профессора. Мне есть кого жалеть.
Газеты пишут, что врачи-убийцы в Островной Империи оперируют пленников без наркоза. В чисто научных целях. Чем доктор Моорс лучше их?
Хотя он джакнутый на всю голову. А джакнутый себе не хозяин.
Творец, хочешь, я в тебя поверю? Буду ходить за компанию с десятком старух в Соляной собор, выучу положенные молитвы, стану соблюдать все правила веры… А ты за это сделай меня джакнутым, как большинство добрых людей.
Чтобы я жил спокойно и ни в чём не сомневался. Полюбил всем сердцем не только Отцов, но и Боевую Гвардию. Песни орал и кровью наливался, как все…
Провалилась бы эта медаль третьей степени! Побежал дурак за блестящей цацкой, а тем временем…
Неужели я что-то мог изменить? Доктор нам о своих экспериментах не докладывал. Если уж Рыба не врубилась, что её наставник творит, с меня-то какой спрос?
Какой-то был. Не знаю, как, не знаю, почему — но был я за этот джакч в ответе, вот и всё.
…Вся честная компания собралась в развалинах беседки за щелястым столом: доктор Мор, Князь, Паук и… кто-то четвёртый, широкоплечий, в очень знакомом комбинезоне…
А зачем тогда Рыба мне врала про Поля? Разыграть решила?
Я мигом оказался на месте, хотя щиколотка ещё побаливала.
Никто на меня даже глаз не поднял. Они сидели и выпивали — хорошо, основательно, с размахом. С утра пораньше. На столе стояла огромная стеклянная бутыль с фермерской продукцией и разнообразная закуска.
Потеснил я Князя на лавочке и уселся напротив человека в удивительном комбинезоне.
Только это был не Поль. Это был дядя Ори. Я сразу его узнал, несмотря на то, что безобразные рубцы на лице исчезли и даже седины в волосах вроде бы убавилось…
Он тоже меня узнал.
— Чаки, — сказал он. — Какой ты стал большой — настоящий мужик уже! Как незаметно годы-то пролетели, словно во сне…
И опустил голову на руки.
Тогда понял я, что Ори Яррик больше никакой не сумасшедший, а просто хорошо поддатый солекоп…
Неужели доктор Мор и его вылечил?
Сам доктор уставился на меня и ткнул указательным пальцем.
— Вот ты, — сказал он, — тоже меня осуждаешь. Все вы меня осуждаете. Взрослые и… невзрослые. Пойми, что наука — очень жестокое дело. Страшно жестокое. И именно дело! Предприятие… Ничего личного! И ничего лишнего… Когда мы извлекаем из пятнистого моллюска драгоценный алый шарик, то выбрасываем и мясо, и раковину! Вот так и здесь! Мясо меня не интересует! Пусть безмозглая плоть тихонько формирует шарики и не чирикает на несуществующем языке! Я спасаю миллионы! Я спасаю нацию, понимаешь ты это? Не смотри на меня так, мальчишка! Кто ты такой, чтобы осуждать гения? Лучше выпей и тоже не чирикай…
Говорить с ним сейчас было бессмысленно. Паук откинулся на спинку лавки и пребывал где-то у себя, на Голубой Змее. От дяди Ори тоже ничего толкового не ожидается…
Я толкнул Князя локтем:
— Давай отойдём. Поговорить надо.
Князь покорно поднялся. Я тоже поднялся и потащил его за рукав.
В холле санатория усадил я Динуата Лобату на диван, чтобы отрезвить парой оплеух.
Но это не понадобилось: Князь оказался совершенно трезвым. Только глаза у него были пустые…
— Полный джакч, — сказал он. — Полный и окончательный джакч.
— Ну и жрал бы со своим доктором самогонку, — сказал я.
Он помотал головой:
— Нет уж. Я и так в госпитале напорол дури… С капралом этим…
— Капрал наверняка замёрз на перевале, — сказал я. — Больше мы про него не услышим.
— Ну да, — сказал Князь. — Фиг тебе он теперь замёрзнет. Как и мы с тобой, впрочем. Кровь Охотника Поля течёт в наших жилах… Древний демон верно сказал, что великое дело — кровь… Джакч, забыл как там дальше…
— А ты с какой радости? — не понял я.
— Контрольная группа, — с гордостью сказал Князь. — Рыба, имей в виду — тоже. Так что применительно к ней принцип «убить нельзя» обогащается ещё одним смыслом.
— А дядя Ори, — спросил я, — он что — тоже в нашей кровавой команде?
— С дядей Ори другая история, — сказал Князь. — Дозер привёз его к нам. Ну, Рыба свела его в свою канцелярию и стала оформлять — у неё же всё по правилам! А он осмотрелся, потянул носом — и хвать с полки коробку, в которой комбинезон Поля лежал! Сумасшедший — что возьмёшь? И сразу раздеваться! Рыба, конечно, отвернулась — даром что сама говорила, что для врачей стыда не существует. А когда опомнилась, он был уже в идеальном камуфляже… Ты этот комбинезон-то рассматривал как следует?
— Нет, — опешил я. — А причём тут комбинезон?
— А притом, — сказал он. — Рыба мне показывала. Он с изнаночной стороны весь в каких-то сосудах и ворсинках. Изнутри он влажный и даже вроде бы пульсирует. Тут мы и поняли, что одежда эта сама по себе аптечка и даже больничка. И что Поль ещё быстрее встал на ноги, если бы Рыба его не раздела…
— И если бы мы его не нашли, — сказал я. — Отлежался бы мужик в лесу, пришёл в себя, сел в свою… эту…
И прикусил язык.
Но Князь ничего не заметил. Его занимала собственная идея.
— Мы всё исправим, — сказал он. — Поль теперь совсем как ребёнок. И словарный запас такой же. Но мы будем последовательно прокручивать перед ним все ментограммы — и он всё вспомнит…
— Ну да, — сказал я. — Так и позволит нам этот мясник прокручивать… Он лучше нас самих прокрутит… На нежный фарш…
Князь помрачнел.
— Я бы его сразу пристрелил, когда всё узнал, — сказал он. — Но Паук же мигом отвернёт голову… Паук его в обиду не даст. А стрелять в Паука я не стану, да и ты тоже…
— Зря Рыба с этими грибами затеялась, — сказал я. — Жили бы себе спокойно, развлекались, книжки читали…
— И никогда не увидели иной Саракш, — сказал Князь. — И жили себе как свиньи — рылом в корыто… Без цели, без смысла…
— Можно подумать, мы сейчас живём со смыслом, — сказал я.
— Да, — сказал Князь. — Я, например, живу с очень большим смыслом. У меня есть цель. И ради этой цели я пойду на всё… И ты пойдёшь за мной, я уверен. Потому что мы оба теперь над толпой этих джакнутых идиотов. Тем более, кое-какие возможности у нас уже есть…
— А будет ещё больше, — сказал я. — Пошли-ка к лодкам. Хочу показать одну штуку на том берегу. Если у тебя смелости хватит…
Когда-то Динуат Лобату именно этими словами убедил меня пойти в проклятый санаторий с проклятым доктором…
— Ага, — сказал Князь. — И молчал, придурок. Пошли.
…Мы ещё не добрались до озера, когда я услышал знакомый до омерзения звук.
— Вертолёт, — сказал Дину. — Добра не жди…
— Это, наверное, гвардейцы своего Паликарлика ищут, — сказал я. — Думают, он тут скрывается…
— Ну конечно, — сказал Князь. — Корнет Воскру уверен, что им здесь будут рады… А других пилотов у них нет!
— Тогда надо мужиков предупредить, — сказал я. — На господина Моорса мне наплевать, но дядька с Пауком…
— Не успеем, — сказал Князь. — В случае чего мы их прикроем отсюда. Из скорчера. Обзор-то хороший…
— Нам бы самим прикрыться, — сказал я. — Пока сверху не заметили. Хотя, может, они не сюда летят… Но давай-ка под берег спустимся!
Ну конечно! Очень даже сюда направлялся «Кренч-турбо». Сел на площадку перед левым крылом санатория…
— Далековато, — сказал я. — Не разглядишь — кто там, сколько их…
— Разгляжу, — сказал Князь, пошарил под досками настила и с хрустом выломал из ледяной корки наш замечательный мушкет. — У меня же оптика — лучше не бывает…
— У меня-то нет, — сказал я. — Не стану же я через твою голову разглядывать…
