Святослав Логинов - Свет в окошке
— А ведь в Цитадели вместе с вами обитают многие святые мужи, отцы церкви, в том числе и православной… Как это согласуется с утверждением о наказании за грехи?
— Свят не поп, свята благодать, — раздражённо ответил собеседник. — Много званых, мало избранных. Значит, лживая молва зря объявила этих людей безгрешными. Тот, кто устроил сущее, разбирает самые щекотливые струны души, и раз эти люди здесь, значит, тому есть причина.
— Удивительной должна быть причина, собравшая в одном месте всех, кем человечество по праву гордится.
— И тех, кем оно стыдится, тоже, — эхом откликнулся Гоголь. — От нас ждут смирения, но тщеславие людское не знает границ, и сюда люди принесли все свои пороки. Игрища, балетные скакания, разврат и гордыню. И никто не хочет задуматься, отчего на стенах стоят воины Нимврода и Навуходоносора.
— Тиглатплассара Третьего, — поправил Илья Ильич, который перед штурмом специально этот вопрос проштудировал.
Однако Гоголь не заметил поправки или не счёл нужным заметить её.
— Прежде эти люди были ловцы зверей, теперь они ловцы душ. Но ловят они не для царя небесного, а для своего господина. Нас стерегут наши собственные пороки, а мы живём, словно внешняя смерть не касалась нас траурным крылом. Подумать только, Пушкин до сих пор пишет стихи! Пушкин, который умел видеть правду, как никто! Зачем и для кого?
— Для людей.
— Здесь нет людей, — заученно повторил Гоголь. — Все умерли. Все!
Разговор слепого с глухим, состоящий из утверждений, всякое из которых вопреки смыслу и правилам грамматики заканчивается безапелляционной точкой.
И тогда Илья Ильич задал вопрос, которого не должен был задавать:
— Скажите, а вам не кажется, что на самом деле вы умерли не в пятьдесят втором году, а в ту минуту, когда швырнули в огонь вашу книгу?
Сидящий вскочил, замахал руками, крылатка чёрным нетопырём забилась над плечом:
— Прочь! Прочь! Дьявол!
Почему-то Илье Ильичу почудилось, что сейчас его швырнёт, словно от стен Цитадели, но всё же перед ним был не древний ассириец, а писатель, проникавший некогда в самые глубины человеческой души. И как бы ни калечила его жестокая болезнь, ударить ближнего он не может. Особенно ударить при помощи ненавистных денег.
Гоголь побежал, тоже без помощи лямишек и мнемонов, увязая ногами в рыхлом, побежал, как спасается человек от страшного и отвратного зрелища. Илья Ильич молча смотрел вслед. На сердце было страшно и отвратно. Ещё какая-то часть души скончалась в эту минуту.
Глава 8
За день прибыло десяток мнемонов и едва ли не полсотни лямишек. А вроде бы никаких юбилеев в живом мире не предвиделось, как и компаний под лозунгом «Вспомнить былое». В прошлый раз подобная прибыль случилась, когда Юле задали в школе вычертить генеалогическое древо семьи. Юля была дочерью Лики и родилась уже после смерти Ильи Ильича. Собственно говоря, Лика с мужем завели второго ребёнка сразу, как только въехали в освободившуюся квартиру. Хоть и цинично говорить такие вещи, а куда деваться от правды? Многие семьи живут ожиданием, когда же наконец попримрут старики и можно станет вздохнуть чуть свободнее. Хорошо хоть, Лика не забыла упомянуть его среди старших родственников, а потом старательная пятиклассница ещё выспрашивала маму, и вместе они даже сыскали в пухлой папке с документами свидетельство о смерти и орденские книжки, так что даты жизни оказались не перепутаны, а когда на уроке спрашивали о предках, воевавших в Отечественной войне, Юля выглядела не хуже других. А самому Илье Ильичу и мнемонов досталось, а уж лямишек насыпало от всего пятого «Г» класса. Получается, что в новых школьных программах тоже порой проскальзывают положительные моменты.
На этот раз причина для прибыли оказалась совсем иной. В управлении списывали бумаги, те, что не подлежат хранению в архивах. А подписей Ильи Ильича на исторических документах не стояло. Не перекрывал он Енисей и Ангару, не долбил стокилометровые тоннели, не разворачивал вспять великие реки. Просто строил дороги, по которым ездят, не интересуясь, кто клал асфальт. И акты приёмки вкупе с дефектными ведомостями хранят до первого капитального ремонта. А потом списывают в макулатуру.
Сегодня списывали в макулатуру Илью Ильича. Прорву скоросшивателей с подшитыми бумагами, давно уже ненужными, до которых прежде не доходили руки, потащили во двор, где и спалили, невзирая на недовольство пожарной охраны. Но прежде документы наскоро просмотрели. Начальство отдало такое распоряжение порядка ради, а юный топограф, по блату попавший в управление и в жизни не бывавший в поле, занялся этим делом на предмет любопытных редкостей и анекдотов. Люди знающие подтвердят, что именно в старом делопроизводстве скрыты самые блестящие нелепицы и удивительные жизненные случаи. На этот раз улов любознательного чиновника был невелик, бумаги, составленные Ильёй Ильичом, акты, докладные и дефектные ведомости не содержали материала для бессмертной рубрики «Нарочно не придумаешь». Зато подпись под документами развеселила молодого человека чрезвычайно.
— Гляньте, какая фамилия! — воскликнул он, демонстрируя сослуживцам украшенный печатями лист. — Каровин! Представляете, через «а» написано!
Первая лямишка скользнула в кошелёк Илье Ильичу.
Гоша Дозис, давно уже не Гоша, а Георгий Моисеевич, ведущий специалист, дослуживающий последние предпенсионные денёчки, подошёл, наклонился над столом, листанул бумаги, кивнул, соглашаясь:
— Был у нас такой. Между прочим, заслуженный строитель.
Это была неправда, не дали Илье Ильичу почётного знака, на пенсию он уходил в бурное андроповское правление, когда о наградах и мысли в голову прийти не могло. Но мнемон, доставшийся от Гоши, оттого не стал менее весом.
— Белорус, наверное, — оторвавшись от компьютера, подала голос одна из сотрудниц. — У них там так и пишут: «Карова».
— Бульбеник, — процедил молодой. — Я их знаю, им только бы в город да на тёплое местечко.
«Чем кумушек считать трудиться», — подумал Дозис, и мысль его ясно донеслась к Илье Ильичу, когда он зажал полученный мнемон в ладонях.
А вслух постаревший Гоша произнёс:
— Этот Каровин, боевой старичок, живчик, можно сказать, тридцать лет дороги строил, а к нам уже напоследок явился. Он на дорожном строительстве зубы съел, к нему все наши спецы консультироваться ходили. И, между прочим, он всю войну отпахал. На майские приходил, так медали на груди не помешались. И не юбилейная чешуя, а боевые награды. Полный кавалер «Славы», между прочим.
Это тоже было преувеличение, «Славу» Илье Ильичу дали всего однажды, за форсирование Вислы, но слушать такое было приятно.
— Понятно, — возгласил юный хлыщ, чьим именем Илья Ильич даже интересоваться не стал. — Да, были люди в ваше время. Тогда и солнце ярче светило.
— А то нет, что ли? — оскорбился Георгий Моисеевич, и разговор уплыл в сторону.
Однако в течение дня обиженный невниманием Гоша ещё кое-что припомнил о бывшем коллеге и даже побеседовал о нём с одним из старых работников, который тоже не позабыл и фамилию Каровин, и самого Илью Ильича. Хоть и был приятель из другого отдела, но и ему случалось спрашивать совета у человека, который всю строительную мудрость руками превзошёл.
А хлыщ, оставивший по себе самое неприятное впечатление, выдрал из дела лист с подписью и потом несколько раз развлекал удивительной фамилией знакомых девиц, так что шлейф лямишек тянулся целую неделю.
Казалось бы, нужно радоваться, за один день прибыло деньжищ на год аккуратной жизни, но веселья не было. Илья Ильич понимал, что такого рода всплески будут всё реже и реже. Всего-то дюжина лет прошла со дня его ухода, а он уже вполне забыт. Родственники, те, что постарше, вспоминают его раз в год, сослуживцы и бывшие соседи — и того реже. Приятели, сверстники — все уже здесь и сами мыкаются, экономно расходуя нещедрое подаяние потомков.
* * *Бурно отметив своё появление в загробном царстве, Илья Ильич быстро остепенился и жил, ничем особо не выделяясь из общей среды. Обитал в комнате, которую по старой памяти звал Илюшкиной, по ристалищам и дорогим развлекаловкам не ходил, стараясь экономить деньги, которых оставалось не так много. Отыскал кое-кого из старых знакомцев, но оказалось, что былые приятельства рассыпаются ещё надёжнее родственных связей. Всухую русский человек вспоминать прошлое не умеет, а загробная денежка — не чета пенсионным грошам, со временем тутошняя пенсия не растёт, а усыхает. Хорошо тому, у кого правнуков и праправнуков десятками считать можно, он хоть и на голодном пайке сидит, а семейная память прокормит. А одиноким да тем, кто от глупости или по иной причине ограничился одним балованным дитятей, — им совсем конец приходит. Но и те и другие домой знакомых приглашать не торопятся, а если и согласятся встретиться, то где-нибудь на нейтральной территории, так, чтобы каждый платил за себя сам.
