Яна Вагнер - Вонгозеро
Он говорил и говорил, торопливо, сбивчиво и не смотрел на меня, а я с ужасом думала о том, что сейчас слова у него иссякнут и он замолчит, и поднимет глаза, и мне придется, глядя прямо в эти глаза, слезящиеся от холода за тонкими стеклами очков, совершенно не идущих к этому залихватскому треуху, сказать ему «нет», и потому я не стала дожидаться, пока он закончит говорить и взглянет на меня, и выпалила — неожиданно даже для себя самой, так громко, что он даже вздрогнул:
— Мне очень жаль, — он умолк, но глаз не поднял и все так же смотрел себе под ноги, — мне правда очень жаль, но мы ничем не сможем вам помочь. У нас впереди длинная зима, у нас дети, и мы просто не можем себе позволить…
Я так боялась, что он станет уговаривать меня, что скажет — а как же мы, у нас ведь тоже дети, помогите хотя бы им, но он сдался сразу же, после первых же моих слов, и как-то весь поник, стал совсем маленьким даже в своем огромном тулупе.
— Что ж, — сказал он медленно, — я совершенно не виню вас. Простите, что отнял у вас время. Доброй ночи, — и повернулся, и пошел прочь, скрипя валенками по снегу, а я светила ему фонариком вслед — то ли для того, чтобы ему было видно дорогу, то ли потому, что мне самой нужно было видеть его еще хотя бы недолго — тулуп на спине разошелся, и из неровной, длинной дырки вдоль шва торчали толстые нитки. Когда он почти уже скрылся из вида, я закричала ему вслед:
— Не сдавайтесь! Мы скоро уезжаем отсюда, сегодня или завтра, это очень большой поселок, и в округе есть еще такие же, во многих домах наверняка есть кладовки, можно найти сахар, консервы, варенье…
— Да-да, варенье, — глухо сказал он, не оборачиваясь, и несколько раз кивнул головой — задорные уши его дурацкой шапки запрыгали вверх-вниз. Потом он ушел.
Мы стояли с Мишкой в глубоком снегу у ворот и смотрели на кружок света, отбрасываемый фонариком, освещавшим теперь пустую улицу с широкой колеей, оставленной нашими машинами.
— Здесь и правда можно много всего найти, мы же нашли, — сказал Мишка неуверенно, а я ответила:
— Ох, Мишка. Слава богу, он не поднял глаз.
* * *В эту ночь я спала очень плохо — меня мучил кашель, и я ворочалась с боку на бок, пытаясь найти положение, в котором в горле перестало бы наконец першить; под мерное Сережино дыхание я вела нескончаемые, долгие споры с нашим вечерним гостем, и мне пришла в голову как минимум сотня прекрасных, неопровержимых аргументов. Самое ужасное было то, что мы оба — и я, и человек, просивший меня о помощи, знали, что я права, что я имею право отказать ему, и поэтому мне хватило одной фразы, чтобы заставить его замолчать, поэтому он не настаивал и сразу ушел; но то, что мы оба знали это, не отменяло того, как гадко, как невыносимо скверно я себя чувствовала, и никакая логика не могла этого исправить.
Утром — уже после завтрака, но до того, как Сережа с папой отправились в очередную экспедицию, к нам снова пришли гости. Вначале мы услышали Андрея, деловито топавшего на веранде, стряхивая снег с ботинок, недовольный Наташин голосок, а потом дверь распахнулась, и все они вошли — привели даже Леню, который выглядел уже не таким бледным, хотя сразу попросил разрешения сесть на Ирину кровать и немедленно, со вздохом облегчения, тяжело опустился на нее.
— Мы пришли попариться в бане, — сказала Наташа, — это ужасно, мы неделю не мылись все. Вы же не будете возражать? — и она обвела нас взглядом.
— Ну брось ты, — сказал Сережа, — парьтесь, конечно. Одно ведро там есть, возьмите второе — тут, возле печки, согрейте воды. Я хотел за тобой зайти сегодня, — продолжил он, обращаясь к Андрею, — вместе побродить тут. Хочешь, пошли с нами, а вечером попаришься?
— Спасибо, — отмахнулся Андрей, — успею еще побродить. Вы когда уезжаете? Завтра?
Сережа кивнул, лицо у него было расстроенное.
— Ну, вот тогда и поброжу, — сказал Андрей сухо.
— Давайте, я вам хотя бы дров наколю, — сказал Сережа, и, подхватив ведро, торопливо вышел во двор. После его ухода в комнате наступила тишина — сложная и неуютная; удивительно было, что столько людей, находящихся в такой маленькой комнатке, могут так напряженно молчать.
Наконец Наташа зашуршала пакетом, который она держала в руках, и сказала:
— Вот же я идиотка. Андрюшка, я забыла шампунь. И мыло я тоже забыла, и расческу, одни полотенца положила только. Может быть, сходишь? На моей кровати, такая серая сумочка на молнии.
— У меня есть с собой и шампунь, и мыло, — несмело сказала Марина, — нет смысла ходить, возьми мое.
— Спасибо, — сказала Наташа и улыбнулась — слишком широко, как всегда, — мне нужен мой шампунь, — и я подумала, чудесная у вас подобралась компания, прекрасные отношения, а потом я подумала — совсем как у нас. Совсем как у нас. Я ведь даже не спросила ее, есть ли у нее с собой мыло, может быть, ей нечем вымыть голову. Она молчит и делает вид, что меня не существует, но мне пора поговорить с ней, просто потому, что у меня есть и шампунь, и мыло, и много запасной одежды, а она успела взять с собой всего одну сумку — вот она, стоит под ее кроватью, и я уверена, что в этой сумке в основном детские одежки, а своих вещей у нее почти нет, и она не попросит их у меня сама, ни за что не попросит.
Я дождалась, пока Андрей вышел, — почему-то я знала, что для этого разговора нужен минимум свидетелей, но остальные по-прежнему были здесь и никуда не торопились; я предложу ей только мыло и шампунь, думала я, не стану сейчас заговаривать про одежду, с этим можно подождать до момента, когда мы останемся вдвоем, в конце концов, я могу попросить Сережу — пусть он отдаст ей что-нибудь из моих вещей, я подняла на нее глаза — она сидела спиной ко мне, как всегда, наблюдая за сыном, — и сказала:
— Ира, — и она обернулась, сразу же, и тогда я сказала еще раз: — Ира, — хотя она уже смотрела на меня, — давай, я вам с Антошкой принесу мыло и шампунь? Вы, наверное, тоже захотите в баню?
— Спасибо, — медленно ответила она, — но у меня есть и мыло, и шампунь, — и продолжала смотреть на меня, и я почувствовала, как краснею, горячо, до корней волос, ну давай, скажи мне «нам ничего от тебя не нужно», пока они все сидят здесь и смотрят, я заставила себя не отводить взгляда, хотя это было нелегко, и тогда она сказала:
— Но если у тебя найдется чистая футболка какая-нибудь и свитер — это было бы здорово.
— Конечно, — сказала я и вскочила, — конечно, я сейчас принесу, — и выбежала в другую комнату, и стала рыться в сумке, стоящей на полу возле кровати, и одновременно злилась на себя за эту дурацкую, угодливую поспешность, и радовалась — непонятно, чему именно.
Я раскидала все содержимое сумки по полу и наконец выбрала серо-голубой норвежский свитер и несколько футболок; что ты суетишься, говорила я себе, успокойся, это все твое дурацкое желание всем нравиться, быть хорошей, правильной, великодушной, ты всегда перегибаешь палку и потом чувствуешь себя полной дурой, она никогда не станет тебе другом, ты и сама этого не хочешь, правда же, просто отдай ей эти дурацкие тряпки и не раздувай из этого историю, она не бросится к тебе на шею, а просто скажет спасибо, и ты немедленно снова для нее исчезнешь, словно ты пустое место, словно тебя нет. Потом я вышла из комнаты и без слов протянула ей стопку одежды; она взяла ее у меня из рук и молча кивнула мне, положив одежду себе на колени. Она даже не посмотрит при тебе, что ты ей принесла, сказала я себе, и вот теперь ты злишься, но все равно ничего не скажешь ей — ты никогда ничего не говоришь, ты кипишь внутри, молчишь, а потом, ночью, лежишь без сна и придумываешь острые, точные фразы, которые уже никому не нужны.
Входная дверь распахнулась, и вошел Сережа — улыбаясь, он сообщил:
— Через час-полтора баня будет готова, воды там, правда, немного — у нас всего два ведра, так что, может быть, Андрюха принесет еще хотя бы парочку из вашего дома, и поставим ее туда — пусть греется, а то, боюсь, на всех ее…
В этот момент дверь открылась еще раз, толкнув Сережу, стоявшего сразу за ней, и в комнату ввалился Андрей. Куртка у него была распахнута, а в руке, оттягивая ее вниз, был зажат большой серебристый пистолет — такой яркий и блестящий, что немедленно напомнил мне детскую игрушку, которая была у Мишки в раннем детстве. Глаза у него были дикие.
— Андрюха, ты чего? — Папа вскочил со своего места.
— Что случилось? — резко спросила Наташа.
— Он копался в нашем прицепе, — сказал Андрей, обращаясь почему-то только к Сереже, — понимаешь, Серега, он копался в прицепе — я подошел к дому и вдруг увидел его, он отогнул тент — разрезал, наверное, или развязал, машины-то у нас все заперты, а прицеп, его же не запрешь…
— Кто копался? — спросил Сережа, а я сразу же представила себе огромный тулуп на тощих плечах, нелепый треух, и подумала про себя, господи, ты же не убил его, правда, ты же не мог его убить, он совсем старый, его можно было просто оттолкнуть, да нет, на него достаточно было бы крикнуть — и он тут же ушел бы, ты не мог его убить, его нельзя было убивать.
