Сергей Дмитрюк - Агнец в львиной шкуре
На губах Хо появилась легкая усмешка.
— В непроглядной тьме даже самый слабый свет освещает дорогу.
Он замолчал. Молчал и я, погрузившись в созерцание белоснежных контуров северной столицы Гивеи, все отчетливее вырисовывавшихся в лучах восходящего солнца. К ней лежал сейчас наш долгий путь. Там я надеялся найти успокоения своей мечущейся душе, переполненной гневом. Мысль покарать Ена Шао за его предательство и вероломство не покидала меня с момента моего «второго рождения», когда заботливые руки и умения Хо вернули меня из-за черты безвременья. Нет, я вовсе не хотел его смерти только лишь ради мести. Это поставило бы меня в один ряд с такими людьми, как он сам. Я жаждал справедливого суда над Еном Шао, хотя в глубине души и понимал, что подобный суд вряд ли возможен здесь и сейчас. Ведь если люди, поставленные революцией защищать ее интересы, оказываются предателями и бандитами, то чего можно было ожидать от ее вождей, приведших свой народ к краю этой пропасти?
И, тем не менее, в моих руках была запись всего происходившего на вилле Наоки в тот роковой для нас с Юли день, сделанная Хо остававшимся на свободе. Эта запись была неопровержимым доказательством измены Ена Шао своему долгу и его тесной связи с преступным миром Гивеи. Я все же надеялся, что, попав в руки высокого начальства ОЗАР, запись эта положит конец дальнейшей карьере Ена Шао, ведь изменников и предателей не жаловали во все времена и у всех народов. Конечно же, моя затея была сопряжена с большим риском, но рядом со мной был верный товарищ, готовый в минуту опасности прийти мне на выручку, а в сердце моем пылала неугасающая любовь к Юли, которая придавала мне сил и уверенности.
Я взглянул на Хо.
— Пора! — кивнул он.
Мы посадили гравиплан в сорока километрах от столицы, прямо в раскаленной степи, где ветер гнал тучи пыли и волны иссушающего жара. Переодевшись в форму офицера-конвойного, оставшуюся еще со времени нашего нападения на лагерь заключенных, я помог Хо выкатить из грузового отсека магнитор, и закрыл за собой люк.
Наш план был прост и уже однажды испытан на деле. Хо будет исполнять роль арестованного заговорщика, а я буду изображать из себя конвоира, которому приказано доставить бунтовщика в Главное Управление ОЗАР столицы. Единственно что беспокоило меня — удастся ли нам беспрепятственно миновать многочисленные посты охраны на подступах к городу и уйти от патрулей, не вызвав подозрения. Но, пройдя первый кордон, я понял, что моя тревога была неоправданной. У заградительной баррикады, сооруженной из груды металлических балок и битого камня, грозно высилась стальная громада боевой машины, молчаливо и тупо уставив перед собой раструбы нескольких излучателей. Она преграждала дорогу множеству повозок и машин, на которых приехали в столицу в поисках лучшей жизни сотни людей со всех концов планеты. Подобное можно было встретить почти на всех дорогах, ведших в Шаолинсеу.
Ни чему не удивляясь, я смело и решительно подъехал прямо к узкому проходу в баррикаде, где несколько солдат в странной синей форме томились от жары на гусеницах танка.
— Сержант! Мне необходимо срочно проехать в столицу! — вылезая из машины, окликнул я старшего из них, козыряя ему на ходу, и небрежно показывая свое старое удостоверение.
— Для проезда в столицу нужно особое разрешение… — взглянув в мои документы, неуверенно возразил сержант, и покосился на мои офицерские нашивки.
— Какого черта? — огрызнулся я, заглядывая в его прищуренные глаза. — По-вашему, я ехал сюда сотню миль, чтобы услышать, что мне нужна какая-то бумажка?!
Сержант безразлично и устало пожал плечами.
— Вы хотя бы понимаете, насколько важно доставить этого человека в Главное Управление ОЗАР? — кивнул я в сторону магнитора, где понуро сидел Хо.
Сержант недоверчиво посмотрел через мое плечо в указанном направлении. Робко произнес:
— Но лейтенант, у меня приказ…
— А вы, наверное, думаете, что я притащился сюда по своей воле? У меня тоже есть приказ защищать революцию от ее врагов и изменников!
— Конечно… — промямлил сержант, виновато опуская голову под моим пристальным взглядом.
— Ладно, — примирительно сказал я. — Свяжитесь со своим начальством и сообщите обо мне. Я не хочу, чтобы вам влетело из-за меня.
Сержант растерянно оглянулся назад, и снова попытался вытянуться по стойке «смирно».
— Виноват! Связаться нельзя. Нет связи со штабом… уже третий день.
— Замечательно! И что же теперь прикажите делать мне? Торчать здесь неизвестно сколько, пока не восстановят связь? Где находится ваш штаб?
— В пяти кварталах отсюда, к югу, — охотно ответил сержант, явно обрадованный возможностью избавиться от меня. — Нужно ехать в этом направлении…
Он указал дорогу, облизывая пересохшие губы. Крупные капли пота катились по его лбу, разъедая глаза, но он не решался отереть лицо.
— Хорошо. Я сам поеду в штаб и получу это ваше разрешение! — решительно заявил я. Внимательно наблюдая за его реакцией. Но он, судя по всему, не возражал.
Вернувшись к магнитору. Я быстро сел за управление и резко взяв с места, промчался под услужливо поднятый шлагбаум. На экране заднего обзора было видно, как сержант из охраны облегченно отирает рукавом вспотевшее лицо, провожая меня долгим взглядом. Сделав для видимости небольшой крюк в указанном направлении и миновав несколько полуразрушенных кварталов, я, наконец, выехал на пустынный проспект Цы-Син, выходивший прямиком к центру города. Позади остались мрачные развалины приземистых одноэтажных домиков на узких улочках, заваленных битым камнем, искореженным железом и всевозможным мусором. Здесь же, на проспекте, чудом, уцелевшие дома, сложенные из ноздреватого белого камня, одиноко возвышались вдоль дороги, кое-где обнесенные изгородями из корявых колючих кустов. Черные свечи обугленных деревьев, когда-то стоявших в тенистых аллеях, вздымали в пышущее жаром небо сотни кривых ветвей, словно прося о помощи. Неослабевающий ветер гнал вдоль улиц сорванные с домов лозунги. Голубые ленты их застревали в ветвях мертвых деревьев и змеились в конвульсивных судорогах на ветру. Нигде не было видно ни одной живой души.
Я посмотрел на Хо. Он сидел молча, печально взирая на арочные окна домов, черневшие непроглядной темнотой. Когда-то за этими окнами цвела жизнь, слышались голоса и смех детей, было чье-то счастье и печаль… Сейчас же они были безжизненно пусты. Седые брови Хо с каждой минутой хмурились все больше.
— Печальное зрелище, — наконец, тихо произнес он. — Когда-то этот город был красивейшим на планете. Здесь прошла моя молодость… И что я вижу теперь? — Он недоуменно посмотрел на меня.
— Вы слишком много времени провели в своем затворничестве, — сказал я. — Мир сильно изменился со времени вашей молодости.
— Да, — вздохнул Хо, — и не в лучшую сторону! Вся планета лежит в руинах, как одно большое пепелище… Города сожжены и покинуты, люди ввергнуты в нищету еще большую, чем когда-либо при прежних режимах. И ради чего все это? Ради каких великих идеалов нужно было уничтожать все, что создавалось кропотливым трудом множества поколений, на протяжении сотен веков? Кому все это было нужно? Чья бездумная рука направляла все это безумство?
— Вот им! — сказал я, указывая вперед, где посередине проспекта высился громадный постамент, на котором рука об руку шествовали трое революционных вождей.
Хо взглянул в указанном направлении.
Кровавый отлив высоко стоявшего солнца, полыхавший в отшлифованной черноте металла только подчеркивал грозную непреклонность литых фигур. Голубые ленты лозунгов беспомощно трепались на ветру у огромных ног вождей, а ниже, прямо на черном камне пьедестала, какой-то отчаянный смельчак начертал белой краской слово: «палачи!»
— Вы же сами сравнивали эту революцию с испепеляющей лавой, — снова заговорил я, видя, как Хо нахмурился еще больше. — И вы были тысячу раз правы! Мы на Земле не представляли себе, что все может так обернуться для народа Гивеи. Слишком огромные расстояния — пространственные и временные — разделяют нас, и слишком по-разному мы смотрим на мир, на свое место в нем. Я и сам, находясь здесь, до последней минуты был уверен, что все произошедшее и происходящее на Гивее делается ради блага людей, и мой долг всемерно помогать революционным преобразованиям на этой планете… Только теперь я понял, как глубоко заблуждался в своих взглядах. Мне нужно было гораздо раньше рассмотреть за показными лозунгами и речами, страшное лицо вашей революции…
— Вы, на Земле, как большие дети, — грустно заметил Хо, выслушав меня. — Вы живете в счастливом и светлом обществе, и считаете, что мир вокруг должен быть таким же прекрасным и добрым. Вы верите в честность и благородство людей, потому что сами честны и благородны. Но другие миры не всегда такие, какими их хотелось бы видеть вам…
