Юрий Никитин - Тангейзер
– Успел, – согласилась она. – Но пока только перед служанками. Остался пустяк – завоевать и госпожу!
Она звонко и чувственно рассмеялась, он сам ощутил, что сглупил с такой похвальбой, все-таки на простолюдинов действуют одни песни, на королей – другие.
– Сегодня же начну, – пообещал он твердо.
Глава 14
Увы, в тот же день начать не удалось, две новые вакханки так его поили, терзали в постели и снова распаляли в нем похоть, что он только и наслаждался их горячими телами и бурными ласками, но на другой день все же ухватился за лютню, отверг все предложения пить вино и принять ласки нежных женщин, ушел подальше в грот, а оттуда поднялся на скалу и сел в таком месте, чтобы не видеть купающихся с веселым визгом и хохотом внизу нагих женщин.
Слова и мелодии лезли сперва злые, он посидел, стараясь снять напряжение в теле и мышцах, придвинулся к краю и, поглядывая на пышные формы веселых вакханок, начал подбирать слова и мелодию.
Даже у животных присутствуют зачатки ревности и соперничества, но у вакханок, похоже, это истреблено напрочь. Вернее, они сами предпочли избавиться, чтобы не отягощать себя чем-то неприятным, а себе оставили только радость и наслаждение жизнью.
Возможно, думал он, старательно укладывая слова в красивый ряд, где заструятся красивым ручейком при поддержке мелодии, которую осталось только уловить, это и есть самая правильная философия. Живи, наслаждайся, не вреди другим, будь радостен, и пусть счастливая улыбка никогда не покидает твоего лица…
И песня должна выразить все это с такой силой, с какой они сами пока еще не осознают, какое счастье им выпало. Это может объяснить только он, который пришел из холодного и враждебного мира.
Он сложил три песни, уже при исполнении первой вокруг него собралась половина вакханок, после второй и третьей уже все расположились вокруг, и ему пришлось исполнять и снова и снова.
Четвертую он отделывал особенно тщательно, в словах такая мощь, что музыку составлять особенно сложно, чтобы не выглядела бледно…
Он подбирал мелодию, когда вблизи вкусно захрустел крупнозернистый песок. Голда подходит с улыбкой, как обычно, однако на этот раз в ней что-то иное, Тангейзер насторожился и опустил на струны ладонь.
Она сказала с легким укором:
– Ну что же вы, герой?
– Песня не готова, – объяснил он.
– Но уже то, – ответила она, – что я слышала, начинает нравиться…
– За столом не говорят о кухне, – напомнил он, – а недоработанная песня звучит ужасно.
– Эта не звучит.
– Будет лучше, – пообещал он.
Она перевела взгляд на его ладонь, придерживающую струны, словно те могут заиграть сами.
– Жаль… Мне казалось, что я могу… слушая, даже что-то подсказать…
Он дернулся, произнес холодновато, чувствуя себя задетым:
– Дорогая Голда, даже боги не могут подсказывать музыкантам, поэтам, скульпторам и художникам!.. Это не работа, это творчество, здесь мы по меньшей мере равны богам, если не выше! Лично я считаю, что выше, так как ни один из богов еще не написал ни одной стоящей песни…
Она сказала с улыбкой:
– Как сейчас помню, Аполлон их сочинял часто.
Он отмахнулся.
– Мы же не говорим о ерунде?
– Почему ерунде? – запротестовала она.
– Потому что великие песни времени не подвластны, – объяснил он. – «Песнь об Илиаде» и «Песнь про Одиссея» все еще живы, потому что это шедевры, а если песни Аполлона забыты, то, значит, тот красавчик был простым любителем, а не поэтом.
Она покачала головой, взгляд стал задумчивым, но на губах все еще играла улыбка.
– Вы говорите жестко, – произнесла она чарующим голосом, – но, боюсь, в чем-то вы… нехорошо так, правы. Аполлон был хорошим стрелком из лука, хорошим любовником, хорошим поэтом и музыкантом, хорошо управлял колесницами, однако, видимо, чтобы быть лучшим…
Он договорил, чувствуя, что она заколебалась:
– …надо страстно отдаться чему-то одному! А не прыгать, как зеленый кузнечик, по огромному полю.
– Как вы?
Он ответил с вызовом:
– Как я!.. Хотя я был хорош как с мечом в руке или копьем, так и в укрощении диких коней, но все это оставлено позади! Драться и другие умеют, а вот дар слагать песни только у меня, потому я все в жизни могу оставить, но не песни!
Обтесывать песню он начал, едва только волшебница исчезла из поля зрения, но двое бессонных суток истратил на то, чтобы понять: проще создать новую, а эту можно только разрушить, пытаясь выдернуть из нее пару малозаметных сучков.
Мелодию на этот раз подобрал еще более чувственную, плотскую, наполненную жаром сарацинских ночей, а слова даже не выгранивал, они складывались легко, как будто сами, что его насторожило, сами складываются только у никудышных поэтов, а гении работают много и тяжко, вот как он…
Новые слова после огранки заблистали неземными цветами, он торопливо и жадно выстраивал в прихотливые фигуры, создавал узоры, оттачивал и шлифовал, одновременно гармонизируя с мелодией, уже в середине работы был твердо уверен, что на этот раз получилось еще лучше, много лучше.
И хотя почти всякий автор уверен, что его новая вещь лучше предыдущей, но на этот раз он видел трезво, что прыгнул выше головы и создал то, на что раньше не мог и рассчитывать.
Еще неделя прошла, пока он ощутил, что наконец-то песня собрана, как драгоценная мозаика. Конечно, Голда ее уже слышала, когда он добивался наилучшего звучания то одной строфы, то другой, однако вся мощь песни именно в последовательности, когда начинаешь с точно выверенной ноты, а затем ведешь абсолютно точно, нигде не сбиваясь и не фальшивя, переходя от строфы к строфе совсем не в том порядке, как она слышала, потому что тогда была притирка частей, а сейчас…
Он пропел до середины, когда услышал за спиной ее шаги, но оглядываться не стал, потому что сейчас он бог, а не она, и пока длится волшебство звучания музыки и могучая магия слов, он просто не снизойдет к ней…
…и не снизошел, а когда прозвучал последний аккорд, долго стоял, прислушивался к медленно угасающему звуку в теплом прогретом вечернем воздухе, наконец медленно повернулся.
Она в трех шагах, в прекрасных глазах блестят озера слез, а когда увидела, что он смотрит, виновато улыбнулась, и от этого движения крупные слезы прорвали запруду и побежали по щекам.
– Прости, – сказала она вздрагивающим голосом, – просто не думала, что будет настолько прекрасно…
– Я огорчил?
Она торопливо покачала головой.
– Нет-нет! Я даже не знаю, почему слезы. Мне кажется, я целую вечность не плакала.
– Это хорошие слезы, – заверил он.
– Чем же?
– Не знаю, – признался он. – Говорят, очищают душу. Насчет души не знаю, мой император вообще отрицает существование такой непонятности, но после слез в самом деле что-то происходит.
Она прямо посмотрела ему в глаза.
– Мой господин, ты завоевал меня. Я вся твоя душой и телом. Я принадлежу тебе. Можешь делать со мной, что изволишь.
Он сказал весело:
– Хорошо… Отправимся к тебе. Хочу увидеть, почему именно ты стала богиней телесных ласк и наслаждения!
Она протянула к нему руки.
– Ты – бог!.. Ты создал то, что обещал, и потому твоя власть надо мной безгранична.
– Я всегда держу слово, – сказал он гордо.
– Я тоже, – ответила она.
Отложив лютню, он подошел к ней уже по-хозяйски, как привык подходить к вакханкам, взял за плечи, она послушно и покорно прильнула к нему.
Его ноздри жадно вдохнули ее особый запах, она подняла голову, огромные сказочные ресницы взлетели, словно в радостном удивлении.
– Как замечательно, – прошептала она, – принадлежать мужчине, который превосходит во всем…
– Как замечательно, – ответил он с чувством, – владеть таким сокровищем!
– Господин мой, – произнесла она тихим голосом, – прошу тебя возлечь на мое ложе, а я буду стараться увеселить и развлечь тебя, чтобы ты не разочаровался… в таком приобретении!
Прошло несколько недель или месяцев, он не знал сколько, только чувствовал, что время летит, однако его страсть не угасала и даже не уменьшалась.
Сегодня она появилась в облике совсем молоденькой девочки, пухленькой и с розовыми щеками, в светлых волосах голубой бантик в виде бабочки, сразу же прыгнула к нему на ложе, но он протестующе выставил ладони.
– Стоп-стоп, я не пророк Мухаммад!..
Она спросила чистым детским голоском:
– Что за Мухаммад?
Он сказал с неловкостью:
– Этот великий человек под конец жизни начал интересоваться девочками лет восьми… но я, надеюсь, еще не подошел к концу жизни. Так что давай во взрослую!
Она помотала головой.
– Зачем? Ты же знаешь, что это я, Голда!
