Рэймон Руссель - Locus Solus
Это и была знаменитая жига сэра Роджера де Коверли, превращенная «Красной бандой» в орудие пытки и мучений для своих предателей.
Ускоряя и разжигая эту кошмарную пляску, разъяренные бандиты хлопали друг другу в ладони, когда из новой раны на теле девочки, нанесенной гвоздями их башмаков, брызгала кровь.
Внезапно послышался стук колес. Это кучер гнал изо всех сил карету, переполненную вооруженными людьми. Вся шайка бросилась наутек. Флорина подбежала к дочке, но в руках у нее был теперь обезображенный труп ребенка, покрытый ранами и кровоподтеками. При виде этого Луций прикоснулся к дочери и вдруг, как громом, пораженный безумием, захохотал и принялся, словно в бреду, выделывать движения только что прекратившейся смертельной пляски. Убитая горем Флорина отвела его к карете, повезшей их назад в замок, в то время как прибывшие люди продолжили преследовать шайку.
Исполненные состраданием Рэшли провели всю ночь с Флориной у тела Джиллетты, сдерживая приступы несчастного безумца.
После похорон ребенка Флорина дала и подписала показания против уже пойманных в результате умелых действий убийц и распростилась с окружившими ее теплотой и заботой хозяевами. Она вернулась с Луцием в Париж, где безотлагательно принялась за лечение мужа.
Несчастный считал себя теперь Леонардо да Винчи и связывал с дочерью, мысли о которой беспрестанно осаждали его, все свои универсальные труды об искусстве и науке.
За два года Луций сменил одну за другой пять известных лечебниц, пока в конце концов ему не запретили получать, несмотря на его непрекращающиеся просьбы, какие бы то ни было материалы для работы из опасения, что напряженный труд может ухудшить его состояние.
Из всего, что ему было рассказано, Кантрель сделал вывод, что больного можно излечить, и, будучи в подобных случаях яростным противником даже малейшего принуждения, решил, напротив, покорно угождать самым необычным желаниям безумца.
Чтобы обеспечить Луцию полнейшую тишину и покой, он быстро выстроил на одном из возвышенных мест парка простую комнату и обставил ее скромной мебелью, а вместо выхода оснастил ее широкой двустворчатой решеткой со стороны фасада, обращенной к обширным лесным массивам — единственной и успокаивающей грандиозной панораме, простирающейся в бесконечную даль.
Туда-то и поместили больного, предоставив ему возможность вдыхать целебные потоки свежего воздуха и днем, и ночью, когда его заботливо укрывали от холода.
На следующий же день ему были без промедления доставлены разные предметы по заранее составленному им подробному списку. Используя остатки былого таланта, он начал писать картину, сюжет которой, отмеченный признаками безумия, строился на изображении большого числа распростертых крыльев, влекущих за собой на веревках аллегорическую зарю. Впоследствии, ведя с Луцием лечебные беседы, Кантрель понял, что он изобразил так свою дочь Джиллетту, унесенную на самой заре жизни.
Пользуясь своими скульпторскими инструментами, он соорудил затем маленькие фигурки из кусков тонкой кишечной пленки — бодрюша, которая, если с ней работать, как с расплющенной тонкой жестью, сохраняла благодаря свой упругости приданную ей терпеливыми и осторожными усилиями форму. Края пленки скреплялись клеем, а в каждую ногу насыпался мелкий песок в качестве груза, после чего фигурка надувалась воздухом через специальное отверстие, которое можно было легко открыть снова, чтобы ее поддуть. Закончив эту подготовительную работу, Луций принимался за раскрашивание фигурки, проявляя при этом чудеса мастерства и изысканности — настолько выразительной получалась его поделка и настолько красочно выписывалась ее одежда. Вскоре он изготовил таким образом двенадцать почти невесомых фигурок — по числу подлых убийц.
Вслед за этим с помощью листа железа с раскаленными углями, двух гладких подставок для дров и куска серого репса, проколотого по всей площади булавкой, он добился получения на мраморной плите вертикальных потоков горячего воздуха и искусными движениями рук заставил своих кукол плясать воздушную жигу, по мере убыстрения которой прояснялось понимание поведения Луция в голове Кантреля. Преисполненный сознанием своего горя и мыслями о своей гениальности, псевдо-Леонардо как скульптор и художник создал по запомнившемуся ему образу фигурки, способные исполнить ту роковую пляску. Как ученый он задумал заставить их плясать под действием струй горячего воздуха.
То, что в списке для его опыта был указан кусок репса, да еще серого цвета, который не замарают обрывки взлетающего вверх пепла, свидетельствовало о любопытном здравом смысле Луция, а для Кантреля значило шаг к излечению. Выбранный Луцием материал мог не бояться жара от близко лежащих углей и был лучше любого металлического решета, так как его мягкость позволяла пальцу легким нажатием на ткань вблизи выходного отверстия несколько отклонять струю горячего воздуха в сторону и заставлять двигаться фигурки.
Внезапно Луций выпустил ткань, и с ним случился страшный приступ, во время которого в результате рефлекторной реакции, вызванной сильнейшей галлюцинацией от только что виденной волнующей сцены, на его голом черепе дыбом встали двенадцать волосков и заплясали неудержимую жигу, постепенно убыстряющуюся, точь-в-точь как в пляске убийц.
С того момента каждый день на закате солнца под влиянием чувств, охватывающих его в этот час, Луций, действовавший день ото дня все виртуознее, требовал горячих углей для очередной жиги на репсе, за которой неизменно следовала такая же пляска волос на его лысине.
Однажды утром безумец попросил доставить ему кусок ткани, ножницы и, кроме этого, сложный набор химикатов и лабораторных инструментов. После многочисленных опытов он изготовил несколько бесцветных смесей, а еще — ровную белую «фараонову» змейку, которая могла развиваться, как нитка, и после определенного смачивания выполнять необыкновенно быстрые швы, что позволило ему достичь просто-таки сферических успехов в шитье.
Прибегнув к умело построенным расспросам, Кантрель нашел разгадку и этих действий. Луций время от времени начинал думать, что у него вот-вот должна родиться дочь. Мысль эта — от совершившихся в его мозгу нарушений — была такой навязчивой, что он начал готовить ребенку «приданое», а нетерпеливость, влиявшая на научные способности лица, которым он себя мнил, привела к замечательному изобретению.
Начатое им непрерывное производство химическим способом твердых ниток, которые им быстро расходовались, вызвало интенсивный процесс окисления, а за ним — ржавление решетки и ее петель, пришедших в конце концов в негодность.
Были сделаны попытки заменить петли, изготовив их из другого металла, но все они также ржавели, за исключением золота, которое в итоге и было выбрано Кантрелем для петель. Луций же получил для работы с тканью острые золотые ножницы.
Флорина регулярно наведывалась узнать о состоянии здоровья мужа, но встречаться с ним ей не позволяли. По настоянию Кантреля она в один из дней принесла диковинные аппараты, истребованные накануне Луцием. Он часто держал их в руках до рокового отъезда в Англию и пытался использовать их для искусственного создания речи или пения.
Доставленная передача, однако, не удовлетворила его, и безумец настойчиво повторил несколько раз слово «туаза».
Флорине сообщили об этом, и она вспомнила, что в те моменты, когда Луций подолгу возился с этими приборами, он говорил, что хочет соорудить из пока еще не выбранного материала такую меру длины, которая, чтобы отвечать некоторым тонким арифметическим расчетам звука, имела бы такую же разбивку на деления, как и старинная туаза, но в очень мелком масштабе.
На следующий день безумец вырезал лезвием ножниц из принесенного по его просьбе и хорошо просохшего куска сала небольшую линейку, превращенную им в игрушечную туазу с помощью красных делений, нанесенных кисточкой на одну из сторон.
Посредством этой туазы и последних полученных им предметов Луций принялся за кропотливый труд, основанный на тяжелейших расчетах расстояния и тепла, с тем, чтобы получить на имевшемся у него зеленом воске метки для извлечения звука речи или пения.
Результат тонкого выбора, служившего еще одним подтверждением возвращения разума, — сало благодаря своей определенной упругости обладало в большей степени, чем любой другой материал, именно теми свойствами, которые требовались для задуманного дела.
Единственная цель несчастного, как можно было судить по его бессвязным речам, заключалась в том, чтобы воспроизвести голос его дочери таким, каким он воспринимался внимательным ухом отца в последние дни ее жизни, когда она уже начинала говорить. Меняя до бесконечности тембр и интонации, он создавал всевозможные голосовые оттенки из фрагментов речи или мелодий в надежде волей случая найти тот звук, который поведет его в нужном направлении.
