Александра Седых - Башня континуума
А Дэниэл перестал спать.
Он выбрался из перекрученных, влажных от пота, простыней, сел на постели, покачиваясь из стороны в сторону, будто сломанный метроном, схватился за больную голову и застонал. Хацуми дал совет решить проблему кошмаров методом старых добрых вырубонов и снабдил Дэниэла пузырьком сине-красных капсул, велев принимать по одной перед сном. Вырубоны полностью оправдывали свое название, ибо вырубали мгновенно и надолго. Кажется, это помогло. На две недели. Только потом все началось заново, и куда хуже, чем прежде.
Дэниэл встал, на ходу подтягивая пижамные брюки, прошлепал босыми ногами в ванную и поглядел в зеркале на свое взъерошенное отражение.
Вообще, он был хорош собой. Высокий, худой почти до болезненности, но крепкий и ловкий, с на редкость смазливым лицом, очень светлыми, коротко стрижеными волосами, твердым подбородком, мягким ртом и глазами, зелеными, как листья мяты, унаследованными от матери.
В его двадцать три чудесных года в Дэниэле еще оставалось много мальчишеского, мягкого и щенячьего, и время от времени он все еще бывал маленьким славным мальчуганом, но такие моменты случались все реже. Порывы человечности Дэниэл глушил алкоголем, наркотиками, случайными связями и потаенными, но сладостными мечтаньями о величественном, глобальном катаклизме, который однажды испепелит мир к чертовой матери. По большей мере, Дэниэл бывал саркастичным, разочарованным, усталым и скучающим.
Если что приходилось не по нему (а не по нему приходилось все), Дэниэл обычно презрительно улыбался, но мог и врезать, молча, без затей, а понадобится — без сантиментов и надрыва добить лежачего.
Сейчас, пялясь на свое лицо, бледное, отекшее от бессонницы и вырубонов, Дэниэл как раз раздумывал, что делать — то ли презрительно улыбнуться, то ли врезать от души. Но кому? Ничего толком не придумав, он смачно выбранился, отвернул кран на полную мощность и сунул белокурую голову под ледяную воду. Дэниэл фыркал, как сердитый морской котик, отплевывался и плескался, когда в ванную заглянул толстый, невероятно пестро разодетый, азиат. Собственно, это и был Хацуми.
— Доброе утро. Как спалось, парень.
— Отвали! Придурок! Косоглазый!
Хацуми вовсе не обиделся. Он и впрямь был малость косоглаз.
— Опять кошмары?
— Отвали!
— Чашечку кофе?
— Я хочу умереть. Какая, твою мать, чашечка кофе?
— Значит, чашечка кофе, яичница, тосты, бекон. Отлично. Все готово.
Завтрак — яичница с сыром и беконом, поджаренные ломти хлеба, запотевшая бутылочка ледяного пива и горячий, сладкий, крепкий кофе — слегка примирил Дэниэла с жизнью, но, едва он взялся за еду, за окнами раздался душераздирающий вой слившихся воедино сотен голосов, многократно усиленный мощными динамиками. Челюсть у Дэниэла отвисла, бекон и сыр вывалились изо рта.
— Что за…
— Не обращай внимания, похоже, у этих ублюдков обострение, они там с утра пляшут и поют, поют и пляшут.
Не обращать внимания было дельным советом, но, увы, трудновыполнимым. Сектанты столь громко и воодушевленно орали, что натянутые нервы Дэниэла зазвенели, как струны.
— Так, с меня хватит. Я сейчас как раз в подходящем настроении для решения твоей маленькой проблемки, Бенджамин. Сейчас поем, пойду и укокошу их скопом. Я просто приду туда и перестреляю их к черту. Я вышибу им мозги.
Хацуми забеспокоился. Едва ли Дэниэл буквально намеревался осуществить свой великий план. И, тем не менее, лучевая винтовка лежала у него в комнате, а стрелять Дэниэл умел поразительно неплохо, как убедился Хацуми, когда они… впрочем, неважно.
— Нет, не вздумай, Дэнни. Эти ублюдки опять попадут на первые полосы всех газет и в выпуски новостей. Нечего создавать им паблисити. Кушай. Скоро они должны закончить свои… богослужения.
— Надеюсь. Что ты теперь намерен делать?
Физиономия Хацуми подернулась непритворной печалью. Если бы приверженцы Культа только мусорили у него под окнами, орали и вваливались к нему в книжную лавку, он бы это как-то пережил. Но дело в том, что книжная лавка была для Хацуми дополнительным источником дохода, а на жизнь Хацуми зарабатывал, содержа сеть шикарных и эксклюзивных опиумных салонов. Дела у Хацуми шли неплохо, в прошлом году он попал на страницы Справочника Туристической Ассоциации Луизитании, но тут началась вакханалия с Культом. Экзальтированные неофиты хлынули на Луизитанию широким потоком. Мало того, что сектанты отпугивали добропорядочных туристов, создавали проблемы владельцам отелей и магазинов, так еще их нисколько не интересовали обычные достопримечательности Луизитании — игорные дома, притоны и так далее. Неофиты желали одного: поглазеть на ту самую статую, отведать Священный Гамбургер и поучаствовать в оргии пения, совокупления и обжирания.
Бизнес Хацуми терпел значительные убытки. Зато, надо думать, Синдикат и таинственные вдохновители Культа снимали жирные сливки с внезапно обрушившейся на Культ популярности. Неведомо, что за безвестный гений придумал трюк с танцующей статуей, но фокус-покус сработал безотказно.
— На днях я обратился в профсоюз и в местную ячейку НТА, камрады велели мне потерпеть, — наконец ответил Хацуми угрюмо.
— То есть, власти думают, это ненадолго, и намерены ковать железо, пока горячо?
— Надолго, ненадолго — не знаю, но, похоже, никто не ожидал такого крутого поворота. Посмотри, только в нашем районе отели сплошь забиты сектантами, а казино и бордели стоят полупустыми. Невероятно! С другой стороны, профсоюз согласился оплатить мне и другим пострадавшим издержки, стало быть, раздача Священного Гамбургера, пока не остыл, дело настолько прибыльное, что каждому достанется кусочек. Но что за люди! Опиума, борделей и шампанского им недостаточно! Чудеса им подавай и знамения! Танцующие статуи им подавай!
— Безмозглые, несчастные выродки, — проговорил Дэниэл с тягостным отвращением к сектантам в частности и к человеческому роду в принципе.
— Безмозглые — не спорю, но несчастные? Едва ли. Выглядят они вполне счастливыми. А счастье — это ли не конечная цель нашего бренного существования?
— Старый маразматик, ты еще скажи, что все, что нам нужно — любовь.
Хацуми расхохотался.
— А что? Любовь, малыш! Я действительно думаю — любовь это все, что нам нужно, а? Немного любви с лихвой решит все наши проблемы, а? Все люди братья, я так считаю, а?
— Еще бы ты так не считал. Ты ведь наркоторговец. Кстати… чуть из головы не вылетело, что там тебе написал Даймс? Стряслось что-то?
— А? Ты про его письмо? Нет, нет. Сам почитай, если времени не жаль. Так, ничего интересного, видно, просто решил напомнить о себе старому другу, мне, то бишь, чиркнуть пару строк. Обычные его сентиментальные бредни. Все зовет меня приехать в Коммуну, слиться в экстазе с матушкой-природой, вкусить идиллической, первобытной жизни без электричества, водопровода и горячего кофе по утрам…
Дэниэл поморщился. Он провел в луддитской Коммуне почти год. Пас овец. И коров. Убирал за ними навоз. Работал в поле. И на рыбофермах. Стал подмастерьем кузнеца и выковал меч. Научился стрелять из арбалета. Бесценный опыт. Спал с девушками… со множеством девушек, поскольку луддиты практиковали свободную любовь, и, наверное, какую-то из них осчастливил своим генетическим материалом. Он также участвовал в церемониях Слияния и вместе с луддитами ловил кайф, принимая галлюциногенные грибочки. Наверное, из-за этих самых грибочков, в конце концов, Дэниэлом начала завладевать паранойя. Он стал подозревать, что тут, в Коммуне, все далеко не то, чем кажется. Однако прежде, чем его подозрения переросли в стойкую уверенность и успели навредить кому-нибудь, особенно ему самому, к Дэниэлу обратился мэр Даймс.
— Дэнни, ты славный паренек и всякое такое, но тебе пора уходить.
— Вы меня выгоняете, да?
— Нет. Всего лишь забочусь о твоем благополучии, а также моральном и физическом здоровье. Полагаю, тебе следует отдавать себе отчет в том, что эти грибочки далеко не безвредны и безобидны. Я до сих пор не могу понять, что это за дрянь такая. Могу лишь предполагать, что это некая мутировавшая разновидность Psilocybe semilanceata. По-видимости, мутация произошла восемь веков тому назад во время Последней Мировой из-за массированного применения ядерного, химического и биологического оружия. Да что с тобой, парень. Ты вообще слышал о Последней Мировой? Чем ты занимался в школе? Ты умеешь читать и писать хотя бы?
— Что? Я, по-вашему, какой-то придурок? Я читал Шекспира и… всякое такое. А Последней Мировой в военной академии, где я учился, были посвящены триста тридцать семь часов Дабл-Ви-симуляций. В тринадцать лет я убил и покалечил многие сотни… да что там — тысячи узкоглазых солдат армии Демократического Китая… и этих… как их там? Мерри-канцев.
