Николай Удальцов - Что создано под луной?
Зависеть от себя, может только тот, кто твердо стоит на земле…
Как-то, во время очередного шторма, они с капитаном заговорили о непогоде:
– Шторм, – к тому времени бушевавший уже больше суток и порядком измучивший всех, – Шторм – это просто закон природы, – заметил капитан.
– А законы природы, по-твоему, допускают исключения?
– Конечно, как и всякие привычки.
– Привычки? – переспросил Риоль.
– Законы природы – это просто ее привычки…– Такие привычки как тайфуны и штормы запросто убивают людей.
Неужели ты не боишься смерти?
– Смерти? – капитан посмотрел на Риоля и отвернулся, – Боюсь.
Но не больше, чем смерти…– А в вечную жизнь ты веришь?
– Нет, – ответил капитан, вновь оборачиваясь к Риолю:
– Вечная жизнь – это надежда без цели……Последнюю ходку за косяком они сделали к самому краю моря, туда, где умирал океанский лед, вначале делясь на льдины, уносимые к югу, начиная очередной виток круговорота воды в природе.
Риоль впервые видел полярный лед так близко, и его поразила не слепящая глаза белизна, а его полное безмолвие.
И безжизненная пустота, на всю ширину, от горизонта до горизонта.
То, что до нее, казалось, можно было дотронуться рукой, так она была близка, делало эту пустоту отличной от космической пустоты – она манила сама собой, а не тем, что можно встретить, преодолев ее.
– Здесь, на краю можно стать философом, – проговорил Риоль. Капитан, сдвинув фуражку с крабом на затылок, провел ладонью по лбу и ответил:
– Философом нужно быть среди людей.
А на краю можно стать только маргиналом…Договорить им не удалось. На мостике появился кок:
– Кончились хлеб и мясо.
– Ничего, – вздохнул капитан, – До дома доберемся на одной рыбе.
– Может, сразу отправимся домой? – спросил Риоль, – Не станем метать сеть и терзать команду голодом.
– Голод плохой советчик, – ответил капитан. Потом помолчал и добавил:
– Зато – хороший учитель…* * *…Истинную меру усталости человек понимает только в самом конце пути.
Тот, кто начнет – обязательно узнает очарование финала.
Тот, кто не начнет никогда – всего лишь избавил себя от разочарований…
Легкий толчок в корпус, во много раз слабее, чем во время удара средней волны в океане, но прочувствованный каждым членом команды, последний голос рынды, и на причал полетели канаты. С уже береговым, наземным скрипом с палубы сейнера пополз трап, и судно воссоединилось с материком, создав с ним единое целое.
Каждый, кто уходил, знает, что делал он это ради того, чтобы вернуться…
Риоль и капитан спустились на берег последними, при этом Риоль шел впереди, безмолвно соблюдая морской принцип – капитан последним покидает свой корабль.
Отойдя на несколько шагов от своего сейнера, они оба оглянулись – уходя не оглядываются только те, кто считает себя виноватым.
Риоль махнул кораблику, и налетевший порыв ветра, расправив кормовой флаг, дал возможность кораблю ответить Риолю тем же.
– Тебе есть, где остановиться? – спросил капитан Риоля, когда они оба вошли в контору порта.
Риоль не успел ответить.
В дверях своего кабинета появился начальник порта, пожал обеим руки, обернувшись, посмотрел на Риоля, вздохнул и протянул ему пакет:
– Жаль, что наше общение оказалось не долгим, – кажется, начальнику порта этого действительно было жаль, – На ваше имя получено предписание.
Риоль сам не понял – почему, но почему-то этому не удивился:
– Куда?
– Куда-то в Среднюю Азию.
– Когда?
– Сейчас. Билеты на экспресс в пакете.
При этих словах начальника порта, вздохнул не начальник и не Риоль. Вздохнул капитан:
– Могло быть и хуже.
А так – хоть успеем посидеть в привокзальном ресторане.
– Но поезд отправляется через час, а еще нужно добраться до вокзала, – сказал начальник порта.
Капитан посмотрел на начальника и сказал тоже:
– Ты ведь можешь потерять этот пакет сегодня. А завтра найти.
Начальник порта сдвинул фуражку на затылок и стал удивительно похож на капитана, того, лежащего на песке в тот момент, когда Риоль увидел капитана впервые.
А, значит, и на капитана, способного потом не дрогнуть перед штормом:
– Я все могу…Большие, забранные в толстые рамы, квадратные внизу и полукруглые под потолком, окна вокзального ресторана «Мурманск» мылись не регулярно и давали так мало света, что электрические люстры жгли свои лампы с открытия ресторана до его закрытия.
Впрочем, люстры тоже были не мытые, и их искусственный хрусталь не искрился, а лишь испускал матовый свет.
В зале всегда было много народу, среди которого люди в морских кителях составляли едва не половину. Как эти люди составляли едва не половину населения Мурманска и его окрестностей, занимавших площадь приблизительно с половину Германии, треть Франции или полную Испанию.
Так, что на те пол квадратных метра, что занимали в ресторане «Мурманск» Риоль и капитан никто не обращал внимания, тем более, что пропорции в их паре были соблюдены полностью – капитан был в морском кителе, а Риоль в обыкновенном пиджаке.
И заказ они сделали без претензий, самый обычный: салат из морских гребешков, крабьи ноги, ассорти с мясом кита, суп из зубатки, отварная оленина и литровая бутылка спирта «Северное сияние».
В Мурманске так делали все, кто не хотел поставить себя выше остальных и не заказывал заливного судака и говяжьи котлеты.Капитан и Риоль понимали, что больше никогда не увидятся.
– Ты хочешь меня о чем-то спросить? – прощание уже началось, и капитан говорил, не глядя на Риоля, не выдавая своих чувств.
– Я хочу тебя спросить об одном.
– О чем?
– Ты не выходил в плаванье, как будто дожидался меня.
– Дожидался.
– Зачем? Ведь в плаванье я был тебе почти не нужен.
– Это нужно было тебе…– О тебе говорят, что ты отказался рисковать жизнью за Родину, – Риоль видел мужество капитана и не понимал, откуда взялись эти слухи.
Но эти слухи были.
– Понимаешь, Риоль, нормальный человек понимает Родину как свою мать, сестру, детей, свой дом и дома своих друзей – и именно это идет разрушать враг.
Любой порядочный человек без страха пойдет воевать с этим врагом.
Но социализм понимает под родиной социальную систему и берет на себя право требовать воевать не за Родину, а за систему.
Так было и в Венгрии, и в Чехословакии, и в Польше.
Тогда я и ушел из армии.
Стыдно было перед их народами.
Астрашно не за себя, а за СССР…– А это трудно умереть за Родину? – Не трудно умереть за Родину, за которую не стыдно умереть…
– Ты ждал меня для того, чтобы рассказать об этом.
– Не только.
Еще я должен был показать тебе, как работают люди.
Ведь – это, тоже история твоей страны.– Все верно, капитан.
Не зная истории, люди будут вновь и вновь делать одни и те же ошибки.
– Это вопрос спорный.
Может, одни и те же ошибки делают те, кто знает одну и ту же историю…– Скажи, а если бы тебе пришлось прожить жизнь снова, у тебя хватило бы мудрости прожить ее по-другому?
– Мудрость?
Мудрость – это доктор, который приходит уже после болезни…– Интересно, какой я должен сделать вывод из той истории, которую увидел за последнее время, и, наверное, еще увижу?
– Не знаю.
Но, по-моему – главный вывод – это вот что: потомки должны становиться непохожими на своих предков…– Ты, капитан, не веришь в Бога, но у меня такое чувство, что ты работаешь на него. – Может, на Него работают даже те, кто в Него не верит…
…На утро, громыхнув для начала колесными парами, электровоз увез Риоля в Москву, на Ярославский вокзал столицы, где Риоль пересел на поезд «Москва-Андижан». Для этого ему пришлось перейти площадь по длинному, темному, грязному подземному переходу и выйти под надписью «Вокзал Казанский»…
* * *Для того, кто никогда не был в пустыне, пустыня – это самое мертвое место на земле.
Это происходит оттого, что песок не оставляет следов.
Ни маленькая ящерица, ни огромный верблюжий караван не увидят своего пройденного пути, если вернутся на него через день или два.
Песчаные барханы проходят по земле своей непрерывной чередой, сменяя друг друга, похожие и непохожие как однокровные братья.
Как братья-разбойники или разрушители.
И лишь вечная бродяга – растение перекати-поле, не имеющее корней, не держащееся ни за что, подгоняемое ветром, круглый год ищет свою долю среди песчаных холмов.
Воздух пустыни прокален и нечист.
Он заполнен мельчайшими останками перемолотого песка, и эта мыть создает в лучах солнца свой собственный, рассеянный, немигающий свет, в котором рождаются миражи – обманчивые призраки надежды.
Не зависимо от того, как называется пустыня – красными, белыми или черными песками – единственный цвет в ней – охрянно-желтый, правда, самых разных оттенков.
И эти оттенки, наплывая и перемежаясь друг с другом, завораживают и лишают последних сил одиноких путников.
