Эрнст Юнгер - Гелиополь
— Подождите минуточку, я хочу поздороваться с Горным советником.
Луций отдал Костару поводья и пошел по узкой тропинке, ведущей к его обители. Дверь, которую, как вход в шахту, украшали два скрещенных молоточка, была без ручки, из металла, с выгравированным на нем плющом, гармонировавшим с зеленью цветущего бальзамина. Луций нагнул голову, нырнув под нависшие цветы, и тихим, но хорошо натренированным голосом воспроизвел крик дятла. В ответ раздался звонкий зуммер домофона — дверь открылась.
Из грота-передней, где при появлении Луция зажегся свет, ступени вели в просторный холл, утопленный в скале. Здесь царила прохлада, в камине полыхал огонь. Перед камином сидела Стаси — эльфообразное существо в белом газовом платье. Перед ней на столике стоял фонофор, из которого неслись позывные сигналы весьма далеких станций. Слышались названия портов, посадочных и разгрузочных площадок, складов, перечислялись минералы и драгоценные металлы, сообщались цифры — Стаси непрерывно стенографировала. При виде Луция по лицу ее пробежала улыбка, она помахала ему, но закончила сначала работу. Потом подала ему руку и спросила:
— Вы хотите повидаться с Горным советником, господин де Геер? — И тихо добавила: — Сегодня он странный, сегодня его трудный день.
Было известно, что на этого славившегося ясностью своих диспозиций интеллектуала нападали порой причуды и капризы, делавшие его недоступным для общения и систематически повторявшиеся у него, как приступы мигрени. Поэтому Луций подумал сначала, что лучше было бы уйти. Но тут дверь наверху отворилась и к балюстраде подошел сам Старик. Он крикнул вниз:
— А-а, командор! Вы наверняка пришли посмотреть на агаты. Поднимайтесь наверх.
Луций взобрался по винтовой лестнице, вырубленной в скале и наполовину нависавшей над холлом. На Горном советнике был серый домашний костюм, а на голове зеленый шлем, как у горняков в шахте. Он повел Луция в свой скит, освещенный мягким невидимым светом. Луций сказал, что заскочил на минутку.
— О, очень жаль, я выстроил для агатов новую галерею. Тогда могу предложить вам на пробу один лакомый кусочек — блюдо с морскими лилиями.
Горное жилище было просторным, гладкие стены сходились наверху и образовывали крестообразный купол. Вдоль стен шли стеллажи с минералами и книгами. Шкаф с папками, посредине круглый стол с креслами вокруг, конторка для работы — вот и вся мебель. В глубине, от стены до стены, широкая полка, заваленная рукописями и ручными поделками. Помимо фонофора и аэроионизатора, как на любом рабочем месте, Луций увидел еще целый ряд микроскопов под стеклянными колпаками. Над ними висел портрет юного Фортунио на фоне магических знаков. Три двери вели в глубь скита — «Музей» стояло на одной, «Лаборатория» — на другой, а на третьей, самой узенькой, было выгравировано «Золотая казна».
Блюдо с морскими лилиями было превосходным. Оно стояло на подставке из дуба. Хотя на его зеркальной поверхности не было ни пылинки, Горный советник взял тряпку и тщательно протер. Это была глыба из цельного мрамора, размером с сажень. Слегка выпуклая полированная поверхность отливала темно-фиолетовым, почти черным цветом. Бархатно-коричневый край окаймлял более густую по цвету сердцевину. Донные животные смотрелись на фоне кристаллического мрамора как ледяные цветы. Гранение по вертикали придало им форму бутонов магнолии, а поперечное выгодно подчеркнуло струящийся блеск лучистых стеблей. Морские лилии изящно изгибались, разбросав вокруг свои подвижные отростки, словно рассыпав плавающие монеты.
Луций смотрел на окаменелость с удивлением, всегда охватывавшим его при виде таких удивительных природных образований — тайнописи первородных грамот земного бытия. К этому удивлению еще примешивалась робость. В математичности, лучистости композиции таилось нечто непреложное, неумолимый свет нерукотворных мастерских, уникальность возвышенных игр, как бы отражение первого дня творения, еще до создания Левиафана. Здесь проявлялся характер первобытного письма, еще не знавшего ни букв, ни шрифтов, контуры зарождающейся жизни, ее замурованный в кристаллы закон. Такие находки позволяли взглянуть через щелочку в преддверие мастерской зодчего, где свет слишком ярок. Развивающиеся науки каждого подводили к этой щелочке, давая заглянуть туда. И тогда восхищение вытесняло познание.
Луций провел кончиками пальцев по выпуклой отшлифованной поверхности.
— Это такой экземпляр, господин Горный советник, место которому скорее в «Золотой казне», чем в «Музее». Аметист?
— Аметист сине-фиолетовой разновидности, халцедон как породообразующий материал. Лилии были извлечены из первоначального камня и вплавлены заново в мрамор. Вы правы — это нужно, пожалуй, рассматривать как ювелирное изделие, как красивую безделушку, достойную украсить мощную грудь одной из прекраснейших титанид. — Он добавил, показывая на лабораторию: — У меня там в работе еще инталия, рисунок повторяется в виде лунок.
Он наклонился вперед и прошептал:
— Залив лунки чистым золотом, я преподнесу ее Князю в качестве почетного дара в день, когда по улицам Гелиополя будут носить голову Ландфогта.
Луций отошел к письменному столу, чтобы убедиться, что фонофор стоит на предохранителе. Похоже, Стаси была права: Старик был сегодня явно не в себе. Луций услышал, как тот мурлычет старую любимую мелодию джинго:[38]
We have the ships and the men
And have the money, too.[39]
— У вас есть золото и солдаты, командор; вы можете выступить и ударить.
Встреча будет короткой и ужасной, но исход ее однозначен.
— Ландфогт тоже не с голыми руками. Он ведет за собой демос и контролирует на больших площадях энергию. Да и Проконсул, хотя и большой любитель тепличной среды, однако не любит ее, перефразируя Талейрана, в политике. Он хотел бы дать плоду созреть в естественных условиях.
— Да, конечно, если он только не перезреет. Как все оптиматы,[40] он не чувствует момента, когда нужно прыгать. Он мог бы повести за собой массы ко всеобщему счастью.
— Это, пожалуй, так. Однако массы обычно предпочитают этому несчастье, уготованное им их собственными тиранами и технократами. У них глубокое отвращение к законной власти, ко всему, что исходит из Страны замков. Это печально, но факт. Поэтому мы не можем предаваться грезам Шатобриана.
— Не следует недооценивать Шатобриана, командор. Он все же знал и понимал прерогативу счастья.
— Безусловно, он внес свой нюанс в Просвещение. Однако что такое счастье, господин Горный советник? Нет другой такой темы, относительно которой так не расходились бы мнения.
— Но только до момента, пока в умах разброд. Поэтому при демократии счастье более редкий гость, чем при монархии. Оно любит также и периоды крушений и распада — романтики это отлично поняли. Нельзя упрекать массы в том, что они программируют счастье на свой лад, — у них есть на то право. Что может быть естественнее того, когда человек хочет улучшить свою жизнь? Прискорбен лишь дилетантизм, из-за которого терпит крах любая из зачастую хорошо продуманных программ. Понятию о счастье, бытующему в народных массах, импонируют сильные личности благодаря их умелой аргументации в пользу ad necessarium,[41] именно они и составляют потом программу сильной власти. И тут их подстерегает ошибка. Им следовало бы выработать программу всеобщего счастья и осуществлять ее на основе своей авторитарной власти.
Луций справился, который час, и поднялся.
— Значит, вы уповаете на утопию?
— Совершенно справедливо. Каждое государство обречено на утопию, как только рвется его связь с мифом. В ней оно обретает самосознание стоящих перед ним задач. Утопия — проект идеального плана, которым определяется реальная действительность. Утопия — закон нового государственного устройства, ее невидимкою вносят на штыках солдаты. Горный советник еще раз погладил мраморное блюдо с морскими лилиями.
Он только добавил:
— В этом и кроется причина, почему чистые вояки всегда терпят крах: потому что одной только воли к порядку мало. Это остается, как в случае Дона Педро и ему подобных, всего лишь l’art pour l’art.[42] Не хватает веры, которая дает отпор пушкам. Поэтому мы так часто и наблюдаем провал генерала во время государственного путча, объяснить который можно только осознанием пустоты, охватившим его в решающий момент. В планах генеральских штабов всегда не хватает немножко фантазии.
Он подошел к рабочему столу:
— Вы спешите, командор. Я хорошо знаю, что вы из тех, кто задумывается во Дворце, и я ценю также вашего Патрона. Но и мы здесь, в своих скитах, не сидим сложа руки — ведь мы ничуть не меньше заинтересованы в конечном результате.
