Всеволод Бенигсен - Раяд
– Это-то и хреново. Поэтому Ленку лучше вывезти. И все-таки лишний раз лучше не светиться. Мало ли, какая у них там акция. А еще лучше, пускай ближайшие отделения милиции напрягутся. На всякий пожарный. Это будет выглядеть естественно.
– Можно. В 72-м отделении мой приятель работает. Это тебе не Хлыстов – это стопроцентно наш человек. Ну это ладно. Разберемся. Я не за этим тебя сюда вытащил.
Разбирин бросил сигарету и потер переносицу.
– Знаешь, вчера был у сына в гостях. У него пацан, внук мой, в третьем классе учится. Так вот, он мне дал посмотреть фотографию их класса. А там под каждой фоткой от руки дописаны клички каждого из учеников – ну, типа, если Крюков, «Крючок», и так далее. Некоторые, конечно, какие-то хитрые, не от фамилии образованы. Но в глаза мне бросился Красин, а кличка. Карась.
– И что?
– А то, что… тот Карась, о котором говорил Оганесян, это скорее всего. Красильников.
– Какой Красильников? – замер Костя.
– Да тот самый, которому я должен лично докладывать о ходе следствия. Ага. Тот самый префект округа и бизнесмен по совместительству. Наше начальство.
– Карась – Красильников? Ну, это еще не факт.
– Я тоже так подумал, но стал рыться в его деле и выяснил интересную вещь. А именно: Красильников и Хлыстов учились в одной школе. Правда, в параллельных классах. Но знакомы они, судя по всему, лучше, чем мы можем себе предположить.
Костя начал догадываться, куда этот разговор их приведет, и заранее ощутил растущее внутри раздражение.
– Хотите заполнить белые пятна биографии Хлыстова?
– Вот именно, – утвердительно кивнул головой Разбирин. – Так сказать, добавить интриги. В 2005 году Красильников баллотировался в депутаты в Мосгордуму, как раз от того самого района. В его предвыборном штабе работал Хлыстов. А в 2006 карьера Хлыстова резко пошла в гору. Но в том же году Хлыстов попадает под обвинения сразу по нескольким статьям – в том числе злоупотребление служебным положением, взяточничество, растрата государственных средств, уклонение от налогов и еще целый букет. Вскрывают его связи с криминальными структурами, и ему грозит малосимпатичное будущее в виде лишения свободы. Но спустя пару месяцев все обвинения вдруг оказываются снятыми. Дело закрывают за недоказанностью. А Красильников в этот момент уже на секундочку префект того самого района, в котором ты в данный момент роешь носом землю.
– И подполковника Хлыстова понижают в звании, однако переводят работать в местное отделение милиции.
– А ты откуда знаешь? – удивился Разбирин.
– Ну так пятна в деле затерли, а дырки остались, – усмехнулся Костя.
– Все верно. Хлыстова понижают в звании. И это после серьезного служебного расследования. Да тут могли бы и вовсе попереть из органов, ан нет. Хлыстов переходит в 69-е отделение и сидит там довольный, как будто его послом на Гаити отправили. Кроме того, прошлогодний отпуск Красильников с семьей провел на Маврикии.
– Ну и что?
– Ничего, – пожал плечами Разбирин и полез за новой сигаретой. – Каждый отдыхает в меру своей испорченности. Проблема в том, что отпуск этот день в день совпадает с отпуском скромного работника внутренних дел товарища Хлыстова, который вместе с семьей отдыхал от дел насущных.
– На Маврикии, – понимающе закончил предложение Костя.
– Именно, – щелкнул зажигалкой Разбирин и затянулся. – Нет, я, конечно, верю в совпадения, но не до такой же степени.
Повисла пауза.
– Ну и что это все доказывает? – первым прервал молчание Костя.
– Ни-че-го, – сказал Разбирин. – Кроме одного.
– Ну говорите уже, Василий Дмитриевич, – раздраженно сказал Костя, – иначе мы здесь закат с восходом встретим.
– То, что мы копаем под наше руководство.
– Так и знал! – рассмеялся Костя.
– Что ты знал?! – неожиданно вышел из себя Разбирин и закашлялся от попавшего не в то горло дыма.
– Бросьте, Василий Дмитриевич. Это ж чисто сериал про ментов. Когда не знают, чем закончить фильм, придумывают, что-то типа «нити следствия тянутся тааааак высоко, что все печально качают головами, разводят руками и на этом все заканчивается». Вы же к этому клоните?
– Я клоню к тому, – артикулируя каждое слово, сказал Разбирин, откашлявшись, – что пока мы не разберемся с Оганесяном, никто ничего заканчивать не собирается.
– Да, но знакомство Красильникова и Хлыстова ничего не доказывает и не объясняет.
– Тебе ничего не доказывает.
– А кому доказывает?
– Оганесяну. Раз он упомянул Карася и Хлыстова в одном предложении.
Костя обхватил голову ладонями и резко потер щеки.
– Все равно. Какое все это имеет отношение к району?! Почему Хлыстов сливает Гремлина? Почему Геныч сливает Гремлина? Почему Геныч и Хлыстов друг друга не любят? Откуда берутся все эти свидетели, которые грудью становятся на защиту Гремлина? Что за акция? У меня просто крыша едет!
– Только без истерик, – сухо сказал Разбирин. – Кстати, по поводу нападения в электричке ты меня спрашивал по телефону, помнишь?
– Ну...
– Так вот, заявления по поводу избиения или нападения в это время не поступало. Тут, собственно, несколько вариантов. Либо ничего особенного не было – ну, может, стукнули разок-другой, вряд ли человек сразу побежит в милицию. Либо они кого-то замочили, что совсем неприятно, ясен пень – жмурики заявлений не пишут. Либо человек, на которого напали, по каким-то своим соображениям не захотел светиться – мало ли, допустим, у него прописки московской нет, – Гремлин со своей кодлой наверняка били какого-то хачика.
– Это уже не имеет значения, – махнул Костя рукой. – Убийство Оганесяна – это тупик, понимаете? Мы убийство раскроем, но механизма-то все равно не поймем, понимаете? Оганесян никуда не ведет, и в этом вся фишка. Нас сознательно подталкивают к этому тупику.
Разбирин задумался, и в весеннем воздухе повисла угрюмая пауза.
– Интересно все-таки, почему Оганесян в тот день в кино пошел, – сказал Костя, меняя тему.
– А что такого-то? – как будто обиженно пожал плечами Разбирин, – Ну пошел и пошел. Сыну давно обещал. Он же в нем души не чаял.
– А после кино?
– После кино собирался в управление поехать.
– В 9 вечера?
– Ну да. В 9 вечера должен был мэр подъехать для обсуждения.
– Мда… не надо было ему в кино идти. Но любовь к сыну, похоже, все перевесила. Кстати, о детях, – сказал Костя, глянув на часы и вставая, – мне пора.
– Ленка? – спросил Разбирин, тоже вставая со скамейки. – Ну ладно.
Костя пожал подполковнику руку и пошел прочь.
– На рожон только там не суйся, – крикнул ему вдогонку Разбирин.
– Не буду.
Тут Костя обернулся и неожиданно добавил:
– Интересно, если бы Оганесяна не убили или, точнее, если бы он нашел поджигателей или кто там буянил, надел бы на них наручники и уехал, кто-нибудь вообще заинтересовался бы этим районом?
– Это ты к чему? – прищурился Разбирин.
– Да к тому, что большинству в этом районе, если не сказать всем, очень неплохо живется.
– И что?
– Ничего, – пожал плечами Костя и поправил сумку на плече. – У нас же демократия, власть народа… то есть большинства.
Он усмехнулся и, отвернувшись, зашагал прочь по хрустящей грунтовой дорожке.
XXIX
– Константин… э-э-э…
Костя вздрогнул и обернулся.
По школьному коридору к нему переваливающейся утиной походкой неспешно шла Ленкина учительница.
Помогать ей с собственным отчеством почему-то не хотелось.
– Да? – спросил он, все еще находясь в дверях – Лена уже выбежала во двор и там ждала Костю.
Учительница медленно подошла ближе.
– У вас есть минутка?
– Ну… в общем, да.
Он выглянул на улицу. Ленка прыгала по расчерченному мелом асфальту.
– Никуда не уходи, я сейчас! – крикнул Костя.
Та кивнула, продолжая самозабвенно прыгать.
– Я вас слушаю, – сказал он, отпустив дверь и обернувшись.
– Видите ли, – сказал учительница с напускной озабоченностью на лице, – я хотела поговорить по поводу Леночки.
Кажется, она даже печально качнула головой.
– Что-то случилось? – забеспокоился Костя.
– Нет-нет, не волнуйтесь. Мне просто кажется, что вы… ну-у-у… недостаточное, что ли, уделяете внимание ее воспитанию.
– В каком смысле? – удивился Костя – внимания он Лене уделял не то чтоб очень много, но уж побольше, чем некоторые родители. Ему только ужасно не понравилось слово «воспитание» – от него веяло чем-то замшело-совковым.
– Понимаете, я рассказывала детям о татаро-монгольском иге… – продолжила учительница. – О том, как Россия сбросила с себя это иго, потому что русские – дружелюбный, терпеливый, честный, но все-таки свободолюбивый народ.
Всем своим видом учительница показывала, как ей неловко говорить все это взрослому человеку, словно она стыдится чего-то.
– Ну и?..
– А сегодня меня Лена спрашивает, почему же тогда триста лет русские терпели, понимаете? Что же за такой терпеливый народ, что целых триста лет терпел?
