Макс Мах - Хищник
— Наверное! — не стала спорить Дари. — Возможно… Может быть… Это ничего, если я тебя попрошу плеснуть и мне тоже?
— Дари! — Грета терпеть не могла этот нарочито «самоуничижительный» тон и не желала начинать «игру в условности» по новой.
«На субординацию, понимаешь, пробило, а мне что теперь, даму-наставницу из себя изображать?!»
— Ладно, не обижайся! — сдала Дари назад. Когда хотела, она умела быть покладистой, беда в том, что чаще — не хотела. — Налей, пожалуйста, и можешь продолжать называть меня Дарёной. Я устала с тобой бодаться!
— Вот и правильно! Ты — Дари! — Грета подхватила из ведерка со льдом бутылку Пол Роже и разлила шампанское по бокалам. — Была Дари, Дари и останешься. Во всяком случае, для меня.
— Это объяснение в любви?
Грета обернулась и смерила женщину взглядом.
«Красавица! Но не в этом дело, не так ли?»
— А если и так? — прищурилась, протягивая бокал.
— Вообще-то я предпочитаю мужчин.
«Отчего бы просто не сказать, нет?»
— Я знаю, но попытка не пытка, — усмехнулась в ответ Грета. — Возьми бокал, Дари, не стой, как соляной столб!
— А ты?.. — Дари все-таки подошла. Ступала мягко, двигалась грациозно — и неужели все дело в одних лишь «сказках» камней? — смотрела прямо в глаза.
— А я? Хочешь спросить, сплю ли я с мужиками? — Грета заглянула в глаза Дарёны так глубоко, как могла, буквально погрузившись в клубящиеся недра жемчужного тумана. — Сплю… иногда.
Говорить стало трудно, но контроля над собой Грета не утратила, а вот права на ложь или умолчание неожиданно лишилась. Сама так решила.
— Есть своя прелесть, знаешь ли…
— Знаю, — Дарёна приняла бокал, поднесла к губам. — Так ты хотела бы?..
— Переспать с Марком? — Грета больше не удивлялась, что понимает Дари с полуслова, таковы были их нынешние обстоятельства.
— Хотела бы, — призналась, отбрасывая обычную в этом вопросе щепетильность. — Даже воображала себе пару раз, как я и он… Я ведь знаю, как он выглядит, Дари. Видела в зеркале его отражение, но… Что ж, мне легче вообразить саму себя Марком, чем себя наедине с ним. Я, знаешь ли, «подглядывала» раньше, «подслушивала», пока он меня на этом не поймал. Весьма любопытный опыт: не отдаваться, а брать. Двойственные ощущения, если честно. Но я так и не знаю, что бы чувствовала, окажись он во мне на самом деле. Нам двоим это не дано.
— Зато дано мне, — голос у Дари вдруг опустился едва ли не на две октавы, и разом охрип.
— Я не он, — напомнила Грета, чувствуя на кончике языка горечь — предвестник безумия.
«Я не Марк, я Грета Ворм!»
И это была чистая правда: Марк и Грета, как, впрочем, и Карл, хотя он тут вовсе ни при чем, являлись симбионтами, но никак не одним и тем же человеком. Уже нет. Давно и навсегда.
— Ты не Марк, но хочешь меня с той же страстью, что и он.
— Что, он сам тебе сказал? — нахмурилась Грета, считавшая себя более решительной, чем Марк.
— Нет, разумеется, — отстраненно улыбнулась Дари. — В глазах прочла. В твоих тоже вижу. Одно и то же безумие. Ведь ты, и в самом деле, меня хочешь?
— А я и не скрываю, — Грета вспомнила вдруг, что все еще держит в левой руке хрустальный бокал на высокой тонкой ножке. Посмотрела на посверкивающие грани, усмехнулась мысленно, признавая, что чувства у нее почти всегда идут впереди разума, и снова взглянула на Дари. — Хочу… Прямо сейчас, прямо здесь. Но ведь и ты, как я слышала, склонна к разнообразию.
Прозвучало пошло. Но сказанного не воротишь.
«Да, и не за чем!»
— Разнообразие — это Феона? — опаловый туман в глазах Дари сгустился, потемнел на манер созревающих грозовых облаков.
— Скажешь, разок попробовала? — Сжало горло, толкнуло в виски, но Грета все еще держала себя в руках.
— Нет, конечно, — покачала головой Дари. — Не в этот раз, не с Феоной. Так что ты права, Грета. Извини.
— Ну, и ладно! — улыбка стоила ей труда, но приходилось надеяться, что получилась, как надо, а не абы как. — Я, пожалуй, пойду! — Грета поставила бокал, из которого так и не отпила, на ручку кресла и встала. — Увидимся за завтраком.
Она повернулась, оставляя Дари за спиной, и хотела идти, но Дарёна ее не отпустила.
— А как же тренировки?
— Я тебе для этого больше не нужна, — Грета все-таки сделала шаг прочь. Казалось, ей приходится прожимать телом силовое поле. — Захочешь потанцевать — другое дело. Я всегда…
— Позови меня с собой!
«Что?»
Грета повернула голову и посмотрела через плечо. Лицо Дарёны пылало, глаза светились, излучая жемчужное сияние.
«Вот черт!»
— Идем! — Простое слово, но это оказалось единственным, что она смогла произнести.
3. Дарья Телегина
3 февраля 1930 года, борт торговца «Лорелей»
Их разбудил зуммер.
На «Лорелее» телефонов не было. Вернее, не было аппаратов, похожих на знакомые Дарье телефоны. Зато было другое. Много. Разного. Причудливого вида или вовсе «безвидное». Однако инженера не обманешь — технические принципы меняются, изменяется и дизайн, но вот назначение прибора зависит не от «многого знания», в котором, как известно, «многие печали», а от природы человека. В конечном счете, не так уж важно, орешь ли ты благим матом с одного берега реки на другой, семафоришь корабельным прожектором, или используешь для связи электромагнитные волны. Дело в целях, а не в методах. Так что, все правильно — зазвонил телефон.
— Да! — раздраженно откликнулась Дарья, не открывая глаз. — Мог бы и поделикатнее как-нибудь…
— Это не управляющий, — голос Егора Кузьмича Дарья узнала даже сквозь сон, потому, наверное, и проснулась. Притом сразу. Без перехода.
— Что-то случилось?
— Что-то всегда случается, на то и жизнь, — вздохнул Кормчий. — Лучезарная привезла «груз» и лоцмана, — сказал он тем тоном, каким обычно перечисляют маловажные факты, — желает лично убедиться в соблюдении условий сделки…
— Но? — Дарья уже проснулась и села в постели, одновременно потянувшись к папиросам, оставленным с вечера на прикроватном столике.
— Скорее, «и», — снова вздохнул Кормчий. — Она хочет, чтобы вы, княгиня, сопровождали ее лично.
— И поэтому вопреки протоколу вы звоните мне прямо в постель? — За спиной шевельнулась Грета, но Дарья вдруг поняла, что уже не вполне уверена в том, кто теперь находится в ее постели. Ночью это была Грета, тут и спорить не о чем, но вот сейчас… Запах изменился, психический фон, то да се…
— Вопрос деликатный! — возразил Егор Кузьмич. — Зачем нам лишние свидетели?
— Я не одна.
— Я знаю.
— Вы контролируете всех на борту?
— И за бортом, — усмехнулся в ответ Кормчий.
— А как же тогда Либерте, Эгалите, Фратерните? Свобода, равенство, братство…
— Одно другому не мешает, — Было очевидно, Егора Кузьмича голыми руками не возьмешь. — Вам же сказано, княгиня, «Первый среди равных». Вы акцентируете слово «равных», а я — «Первый». Чувствуете разницу?
— Значит, есть хозяин и у вольного народа, — Дарья закурила, но оборачиваться не стала.
— Теория не всегда совпадает с практикой. Впрочем, Дарья Дмитриевна, вы же знакомы с теорией и практикой коммунизма, и как вам оне?
— «Оне» разные бывают, — Дарья действительно лично знала довольно много коммунистов, и с одним из них — между прочим, бывшим партизанским комбригом, — даже спала какое-то время. Встречались среди них разные люди, как и всюду. Попадались и идейные, но численно преобладали все-таки реалисты. Однако не в этом дело. И над идеалистами, и над прагматиками всегда кто-нибудь стоял. Партия — это иерархия, и коммунисты в этом смысле на много круче всех остальных. У них это называется демократический централизм.
«Вы акцентируете слово „демократический“, а я — „централизм“… Н-да… Жизнь прекрасна и удивительна!»
— «Оне» разные бывают, — сказала Дарья, — но вы, командарм, верно, перепутали коммунистов с анархистами.
— Вообще-то, «товарищ командарм», — с отчетливой интонацией сожаления произнес Кормчий. — Впрочем, вам не понять, товарищ княгиня, да и незачем. А разницу между теми и этими я хорошо знаю. Был у меня, представьте, когда-то друг — Лев Николаевич Зодов, так он как раз был идейный анархист. Но это, увы, к делу не относится. Жду вас через полчаса на Хрустальном мосту, Марка можете взять с собой, если ему не лень будет…
— Тебе не лень? — она все еще сидела к нему спиной, хотя и знала, что он там, в ее постели. Голый, как и Дарья, поскольку одежда в комплект обращения не входит.
— Нет, — ответил Марк и сразу же заговорил с управляющим.
— Ты здесь, Берримор? — спросил он.
