Павел Корнев - Сиятельный
Покинув дом, мы вышли за ограду особняка, и полутьму раннего утра немедленно разорвала ослепительная магниевая вспышка. Пока все пытались избавиться от мельтешивших в глазах серебристых отблесков, газетчик сгреб в охапку штатив громоздкого фотоаппарата и перешел на новое место. Ассистент насыпал на полку очередную порцию горючего порошка и поспешил вслед за ним.
– Вы и в самом деле очень предусмотрительны, детектив-констебль Орсо, – высоко оценил Бастиан Моран мою идею оповестить о случившемся не только полицейское руководство, но и редакцию «Атлантического телеграфа». Он закурил и многозначительно добавил: – Но, к вашей беде, еще и непомерно тщеславны…
Я пропустил это замечание мимо ушей.
Быть может, я действительно самую капельку тщеславен, да только кто из нас без греха?
2Вот каким я не был, так это наивным. Рассчитывать на поездку в самоходной коляске больше не приходилось, поэтому, откланявшись, я с обреченным вздохом захромал по переулку в поисках свободного извозчика. Но тщетно; увы, улицы были пусты.
Нестерпимо разболелась отбитая при прыжке нога, и подъем на Кальварию стал представляться мне деянием, равным посмертному проклятию Сизифа, поэтому при всем желании поскорее очутиться в постели я смалодушничал и отправился в греческий квартал. И хоть «Прелестная вакханка» в столь ранний час была заперта, колотил в дверь до тех пор, пока ночной сторож не выглянул на шум и не запустил меня в зал, где после вечернего представления еще стоял дух разгоряченной толпы, сигаретного дыма, терпких благовоний и перегара.
Пошатываясь, я поднялся на второй этаж и толкнулся в апартаменты поэта с опасением застать там пьяную оргию, но нет – на Альберта снизошло вдохновение. Склонясь над залитым вином столом, он будто в горячечном бреду что-то часто-часто бормотал себе под нос и торопливо переносил переполнявшие его рифмы на писчую бумагу. Многочисленные черновики громоздились на краю стола, валялись на полу и в мусорном ведре.
На шум распахнувшейся двери поэт даже не обернулся, а я не стал его отвлекать, да и вряд ли сумел бы это сделать, не прибегая к выстрелу в потолок. Молча снял пиджак, повесил его на ручку одного из ящиков секретера и устроился на оттоманке.
Спать!
Проснулся ближе к полудню. Зуд вдохновения к этому времени уже оставил Альберта, он развалился в кресле у распахнутого окна и поправлял здоровье содовой и апельсиновым соком.
– Извини, Лео, – повернулся поэт, заслышав скрип пружин, – я не помню, как ты пришел. – Он потеребил цепочку карманных часов, которую по-прежнему оттягивало увесистое студенческое кольцо, и спросил: – Так где все же ты умудрился отыскать мой перстень?
– Ерунда, – отмахнулся я и, памятуя о сдвинутой поэтом со своих мест мебели, не стал врать о глубокой щели в полу. – Кто-то сдал его в ломбард. Один мой товарищ опознал кольцо по описанию.
– Вот пройдохи! – восхитился Альберт мастерством выдуманных мной жуликов. – На ходу подметки режут!
– Если только ты сам не снял его на спор, – пошутил я и, желая поскорее закрыть скользкую тему, спросил: – Не пора ли нам подкрепиться?
Поэт откровенно позеленел.
– Не думаю, – покачал он головой. – Проклятье! Куда подевалась Кира? Она делала лучший в моей жизни сорбет!
Я поднялся с оттоманки, снял с ручки секретера пиджак и не удержался от усмешки:
– Полагаю, не только сорбет.
Альберт досадливо поморщился:
– Зря смеешься. Сорбет был просто исключительный.
– Я оценил, да. Выходи, буду ждать на улице.
– Тебе разве не надо на службу? – удивился поэт.
– Не сегодня, – покачал я головой.
Вообще, стоило бы прямо с утра повидаться с Исааком Левинсоном и ввести его в курс дела, но я решил отложить визит в Банкирский дом до вечера, когда на руках уже будут предварительные результаты расследования.
Внизу я заказал кофе, яичницу и тосты, занял один из столиков перед варьете и поудобнее устроил отбитую ногу. Глядя на канал, мутную воду которого время от времени рассекали тяжело груженные лодки, без лишней спешки позавтракал, потом стал пить кофе с бисквитным печеньем.
Альберт Брандт соизволил спуститься лишь через час. Он с недовольной гримасой глянул в пасмурное небо, надвинул шляпу и заявил:
– Обыкновенно я не имею привычки появляться на людях в столь раннее время.
Я с усмешкой кивнул:
– И в самом деле, еще только первый час дня…
– Что у тебя на уме? – спросил поэт, усаживаясь напротив.
– Не знаю, – пожал я плечами. – Просто надо как-то убить время. На четыре часа у меня назначена встреча, решай сам, что можно предпринять.
Альберт поморщился.
– Куда пойти с человеком, который не пьет? В музей?
– Может, сходим на ипподром? – произнес я неожиданно даже для самого себя.
Поэт только головой покачал.
– Лео, если ты настолько стеснен в средствах, что готов положиться на благосклонность Фортуны, со следующего гонорара могу ссудить тебе немного денег.
– Брось, Альберт! – отмахнулся я. – Ты же знаешь, я не терплю азартных игр.
– А еще тебе не нравятся большие скопления людей, – напомнил приятель. – С чего тогда тебя потянуло на ипподром?
– Не знаю, – сознался я. – Но в городе совсем дышать нечем, а с океана хоть немного веет свежестью.
Из-за безветрия над крышами домов сегодня растеклось настоящее облако гари, небо затянула туманная пелена, и солнце едва-едва проглядывало через нее бесцветно-белым пятном.
Поэт задумчиво потер песочного цвета бородку и сдался.
– Твоя взяла! Едем! – А когда я достал бумажник, великодушно махнул рукой: – Оставь, угощаю.
Не став спорить, я поднялся из-за стола и поморщился от пронзившей ногу боли.
– Проклятье! – выругался, опираясь на край стола. – Альберт, придется отрядить кого-нибудь за извозчиком.
– Что такое?
– Отбил ногу, спрыгнув со второго этажа. Ты бы только видел, какие высокие там потолки!
Альберт удивленно присвистнул:
– Как это тебя угораздило?
Я опустился на стул и напомнил:
– Что насчет экипажа?
Поэт свистнул, подзывая уличного мальчонку, сунул ему мелкую монету и велел отыскать свободного извозчика.
– Так что стряслось? – повторил он вопрос, когда посыльный убежал.
Я в двух словах поведал о налете на банк, и поэт покачал головой в непритворном удивлении:
– Ну надо же! А я вчера целый день проработал и даже не читал газет!
Он принялся выспрашивать у меня подробности, а потом мы уселись в подъехавшую к варьете коляску, и я скомандовал:
– На скачки!
Ипподром своим неприступным внешним видом напоминал береговой форт. Это массивное и огромное сооружение возвели на мысу, пару ему на другом краю гавани составляла столь же колоссальных размеров башня маяка.
Странное место для амфитеатра, скажете вы?
Что ж, пути падших неисповедимы.
Здесь не всегда располагался ипподром – некогда песок арены обагряла кровь гладиаторов, а лошадиные бега стали устраивать, лишь когда тогдашним властителям города наскучило зрелище убивавших друг друга людей, животных и инфернальных химер. Впоследствии амфитеатр намеревались перестроить в крепость, но дело так и не сдвинулось с мертвой точки; да и не нашлось врага, способного угрожать столице всемогущей Второй Империи.
Когда коляска остановилась на площади перед ипподромом, я выбрался на красноватый гранит брусчатки и запрокинул голову, обозревая мрачное сооружение, чью серую строгость нарушали лишь многочисленные флаги и пестрые вымпелы.
Каменные башни, арки, переходы, высоченные стены – амфитеатр не был крепостью, но ни в чем древним оборонительным строениям не уступал. И неизвестно, как бы сложилась его судьба, не сделай развитие артиллерии создание подобных фортификационных сооружений занятием неблагодарным и лишенным всякого смысла.
Еще одной особенностью ипподрома было отсутствие у него названия. Своеобразная шутка падших – возвести грандиозное сооружение, по всем статьям превосходящее знаменитый римский Колизей, и оставить его безымянным.
Альберт расплатился с извозчиком и направился к кассам, я поспешил следом, шипя сквозь зубы из-за боли в отбитой ноге.
– Один мой знакомый держит лавку со всякими диковинами, – сообщил тогда поэт, – думаю, отыщется у него и трость.
Долговязый молодой человек в модном костюме со старинной тростью представлял бы собой зрелище без всякого преувеличения комичное, поэтому я категорично мотнул головой.
– Не стоит!
– Как скажешь, – не стал настаивать Альберт и указал на зависший над ареной дирижабль. – Возьмем места на самом верху?
– Ценю твое чувство юмора, – проворчал я в ответ, – но сегодня оно начинает меня утомлять.
