Александр Дыбин - Маятник веков
Но недолго, правда, с этими еретиками поглумился над народом нашим православным да над верой нашей святоотеческой: почитай, через полгода вся Москва поднялась по набату, ворвались наши удальцы в покой охальника: зарубили его топорами, а труп – то его окаянный в торговых рядах у кремлевской стены долго – долго валялся, и все подходили, плевали в него! А потом разложили костер да сожгли его мерзкую плоть, ну, а пепел оставшийся всыпали в пушку, да бабахнули в сторону польской земли!
А когда ж это было? – спросил Александр. – Да всего ничего: года нет! – Эге, – подумал Александр, – теперь понятно: как раз в "смуту" угодил! Только – только Шуйского в цари избрали, а тут вскорости и Болотников со своею крестьянской войной подоспеет!
Вот так – то, милай: долго не было у нас законного царя, а нынче – появился: бояре – то нашли любезные своего, боярского государя поставили: Шуйского! А он – известный прохиндей, промолвил поп, понизив голос: – сам ведь сперва поставил над Москвой этого проходимца Отрепьева, а потом сам же его сковырнул: самому, видать, на царство захотелось! Только какой он там царь! Боярского гонору много, а по хитрости – так всех чертей перехитрит, а вот государского ума ему Бог не дал: будто бы и вовсе нет у нас теперь царя – бояре что хотят, то и творят, и не найдешь на них управы: доведут народ до бунта!
А, может, лучше вовсе не иметь царя, чем таких царей, как этот Грозный, или ирод Годунов, или тот же Шуйский? – нерешительно промолвил Александр. Поп опасливо взглянул на собеседника и гневно – наставительно отрезал: – Бог с тобой, еретик неразумный: что несешь?! Кто мы все без царя? Аки стадо без пастыря: волкам того и надо – те же самые бояре с потрохами всех сожрут, да разбойные люди начнут баловать во всю прыть! Да еретики – соседи живо явятся воевать нас и обращать в свою нечестивую веру! Да и не по Божьему это закону: один Бог на небе, один царь в державе! А если немилостив – это за наши грехи: молиться надо и смиряться!
Ведь любая власть – от Бога!
А самозванец – еретик тоже Божьей милостью на царство сел? – вопросил лукаво Александр.
Вору этому, видать, сам дьявол помогал, но опять же – по Божьему попущению: без Божьей воли – то и волос с головы не упадет'! Эх, паря! Темный ты еще, видать, да глупый! Да и в вере, должно быть, не тверд! – проговорил поп с озабоченным видом. – В геенну захотел? Аль на дыбу?
Александр спохватился – и вовремя: собеседник начинал поглядывать на него довольно подозрительно. – Да что ты, Отче, Бог с тобой! Кому же хочется туда попасть? Это так, в народе бают -слышал краем уха. – А ты поменьше слушай всяких дураков: народ – то у нас темный, неразумный!
А ведь сказано в Писании: "глас народа – глас Божий!"- не удержался снова Александр. – Молод ты рассуждать о Писании! Я, слуга Божий, и то не решаюсь: на то богословы нам дадены, да соборы церковные, да патриархи! Да и о государских – то делах не нам с тобой судить: на всё Его святая воля – понял? Все одно нас не спросят: рылом мы с тобой не вышли! И, помолчав, добавил: – а ты прямо как мой кум – из приказных: любит языком молоть – того гляди отрежут: за крамольные – то речи у нас это частенько бывает… Так вот он мне то и дело говорит, что нынешний – то царь ему не нравится: порядка, мол, совсем не стало… А вот, мол, при Иване – то царе порядок был! А я, грешный, всегда с ним собачусь: для такого – де порядка ни уменья, ни ума не надо. – лишь бы головы летели! Так любой мясник бы мог порядок навести!
Как знакомо! – подумалось Александру. – Мы ведь тоже именно об этом постоянно спорим – чуть ли не до драки! – Ну, а народ – то московский как думает? – спросил он у попа. – Да народ – как когда: как бояре ему насолят, так и вспомнит: "нет на них царя Ивана!" А как Годунов какой начнет хватать баламутов, да беглых, да строптивцам ноздри рвать, тогда сразу: – кровопивец, Грозный ему кланялся! Оно – то конечно: без строгости с нашим народцем не сладишь… Только разум – то нужнее! Да и сердце должно быть не каменно!
Вот ведь излагает! Молодец какой! – подумал Александр. Его в нашу бы Думу: он бы многих, наверно, и там научил уму – разуму! Не говоря уж о наших мещанах озлобленных, что тоскуют по "твердой руке"!
А я ведь даже его имени не знаю! – вдруг подумалось ему: всё "отче" да "батюшка" – нехорошо! Поп снова укоризненно прищурился: – Ты ведь так и не ответил мне, Лександр: ведь спрашивал – не вспомнил ли чего? Так сказывай: чей сын, откуда родом, что с тобой случилось – приключилось? А то, неровен час, стрельцы нагрянут – что им скажем? Александр замялся: – Ох, батюшка! Вспоминать – то порой вспоминаю, да странное что – то: боюсь – не поверишь! – Ты сказывай, сказывай, а там – что Бог даст!
Да вспоминаю, батюшка, дома высотою с Ивана Великого, а в них – по две дюжины окон – что в высоту, что в длину – как пчелиные соты! В них люди живут. А между домами кареты железные ездят: быстро – быстро и без лошадей. А по небу железные птицы летают: большие – большие, и громко ревут, а в них люди сидят…
Поп, слушая, всё больше округлял глаза, а потом замахал на него: – Свят, свят, свят! Что несешь! Ты всерьез ли?
– Видишь, Отче: я предупреждал…
– Ну, так вот что я тебе скажу: молись почаще! Дьявольское это наваждение! Не могут люди строить те домины, про которые ты тут болтал: Бог этого не хочет: Он и Вавилонскую башню построить не дал! А карета без лошади как может ездить? А железо как может по небу летать?
– Ну, птицы – то летают…
– Птицы! Птицы крыльями махают! А железную хреновину ты как заставишь это делать?
– Э, батюшка! Сильный ветер подует – и ты полетишь! Можно сделать такие винты, чтоб они очень быстро вертелись и делали ветер; и большие, широкие крылья, которыми даже не надо махать, если ветер силен… И тогда лети себе!
– Эх! Шалапут ты, шалапут! – Поп укоризненно вздохнул. – Башка у тебя непотребством забита: раз уж Бог сотворил человека без крыльев, то и летать ему, значит, не след! Гляди, не держи таких речей нигде, ни с кем: враз еретиком объявят да сожгут!… Помолчали…
– Женить тебя надо, пожалуй, – вдруг произнес поп. – Чтоб от суемудрия отвадить!
У меня средь прихожанок есть невесты – да какие! – А ты, случаем, не обвенчан ли с кем? – Александр в замешательстве помотал головой, но порядком струхнул: этого еще не хватало вдобавок ко всем чудесам! Вот уж действительно есть от чего умом тронуться!
А поп, явно довольный осенившей его идеей, увлеченно продолжал говорить на эту тему. А в заключение сказал: – Только ты уж будь так ласков – вспомни, вспомни: кто ты, чей ты да откедова? А то ведь так и будешь, аки шпынь ненадобной!…
– Ну, уже, однако, вон – слышишь – петухи кричат? А нам рано к обедне вставать…
– Храни тебя Господь! – он истово перекрестил "Лександра" и задул свечу.
Александр нашарил в потемках свободную лавку и лег, не раздеваясь – как здесь было принято. Кругом храпели и сопели, кто – то что – то бормотал спросонья, все тело горело: наверно, клопы… Где – то вдалеке брякали колотушки ночных сторожей и заливались лаем псы. И душно, смрадно было в тесной, людной комнатенке. В общем, не спалось. Он чувствовал, что, если заснет, то проснется уже в другом времени.
Но как же так?! – пронзила мысль: – ведь я же почти целый месяц жил в "своем" – двадцатом – веке! А послушать их – так никуда не отлучался с прежнего полнолуния! Раздвоился я, что ли? Но тогда я должен был бы помнить обе линии своей двойной жизни, а ведь этого нет: я всегда или там, или здесь… Чудеса!
Хотя само перемещение во времени – не чудо разве? Пора перестать удивляться!
Интересно: попаду ли я, как в прошлый раз, еще и в будущее?
Глава 7.
Он уснул уже под утро, а, проснувшись, почувствовал под собой не жесткую лавку и не свой продавленный диван, а мягкую, упругую опору. – Ну, ясно: все, как и тогда: неумолимый маятник!
Как и в прошлый раз, вокруг посветлело, и он увидел то же помещение. Но созерцать его пришлось недолго: часть стены напротив его куда – то исчезла, и в проеме появилась женская фигура. Лицо у "феи" было миловидное, довольно молодое.
Что касается одежды, это был комбинезон: элегантный, ладно пригнанный, слегка кокетливый.
Посетительница располагающе улыбнулась и, обратившись к нему по имени – отчеству, поведала, что она – сотрудница какого – то там института. Александр толком не понял – какого, но сообразил, что явно имеющего отношение к исторической науке.
Зовут ее Наташа – так и называйте: отчества у нас не приняты. – Вы хорошо понимаете мою речь?
– Да, вполне, – ответил он. (Речь ее, действительно, была очень понятной, но в ней чувствовалось нечто вроде акцента. Впрочем, сам этот "акцент" был довольно приятен.) – Вы хотите меня изучать? – вопросил напрямик Александр.
– Если Вы не против, то конечно: Вы, наверно, тоже бы не упустили случая… А, впрочем, мы Вас уже неплохо изучили: как говорится, дело техники… А вот та эпоха, где Вы только что гостили, представляет для нас немалый интерес: ведь ваш XX век, как Вы его называете, мы неплохо знаем и по книгам, и по фильмам, и по прочим документам. Другое дело – тот, "семнадцатый": ведь не было тогда кино, звукозаписи, да и архивы были редкостью… Скажу Вам больше: Вы там очутились не без нашей помощи! Вы для нас – как бы посредник: особенности этого эксперимента таковы, что "нашего" человека невозможно послать в ту эпоху, зато можно это сделать с обитателем эпохи, находящейся как бы на полпути… Понятна Вам эта механика?
