Брайан Олдисс - Вопрос математики
— Представь себе, что ты должен найти новый вариант для своей жизни. Ты должен четко знать все варианты, которые кто-то прожил до тебя, и суметь создать новый вариант. Раз за разом, пытаясь придумать, из кожи вон вылезти, но сделать что-то уникальное, особенное, неповторимое. Добавить новую линию в общий вектор развития. Если ты не смог придумать в некий отведенный срок что-то новое — ты погибнешь. Твоя дальнейшая жизнь не будет иметь смысла. Более того, ощущение приближающейся смерти, по мнению сородичей Хола, должно было подстегнуть творческий процесс. Все — или ничего! А когда сотворишь — живи до смерти. Почти бесконечно… — Это глупо…
— Это просто иной путь развития. — Лина поморщилась. — Вспомни, как на это смотрят люди. У нас творчество не является жизненно необходимым фактором. В итоге — мы имеем ноль. Человек, особенно современный, не способен сотворить что-то новое. Не для славы, денег, а просто — сотворить. Современным творцам до зарезу необходим сильный стимул. Признание, статус, деньги. Поэтому мы превратили творчество в поток ширпотреба.
— Тогда зачем это все?
— Люди — это ресурсы, которые приносят пользу населению. У нас всегда были прослойки созидателей и потребителей…
— У нас, людей, принуждение бывает внутренним.
— У этих существ принуждение к творчеству всегда было внешним. А теперь представь, что все люди начинают исключительно созидать. Тирания творчества, подхлестываемая жаждой существовать и развиваться. С огромной скоростью развиваться.
— И они погибли.
— Да, погибли. В конце концов все варианты были исчерпаны. Их цивилизация оказалась в тупике. Они были вынуждены повторять то, что уже было сделано их предками. Какая разница — бесполезная жизнь одного или миллиардов? Они объявили сами себе смертный приговор и привели его в исполнение в строго определенный срок.
Перед моими глазами возник Висельник.
Каждую ночь я пытался найти новое объяснение моему сну. Раз за разом, новый вариант… Чего от меня хочет получить Хол? Ждет, пока все варианты объяснения этого сна закончатся. И что случится, когда это произойдет?
— Хол — это послание, — подытожила Лина. — Может, чуточку больше, чем просто послание. Вспомни, в какой позе он сидел. Вспомни, где он сидел. Даже у землян есть символ жизни — дерево. Иггдрасиль.
— Он понимает, что мы говорим?
— Да. — Лина замешкалась. — Разглядывает наши мысли, как картинки, но слова не понимает. Знаешь, а они ведь наверняка ждали. Надеялись на чудо. Интересно, Орлиный Нос, что мы должны были доставить на их планету? Оружие? Вряд ли. Можно нарушить правила ассоциации и вскрыть груз?
— Я попробую. Для начала сделаю запрос. Завтра в любом случае откроем…
— Хорошо.
— И еще… Мне хочется поговорить с Холом. Думаешь, не будет проблем?
— Вряд ли.
В тот вечер я так и не поговорил с ним.
«Меркурий» готовился покинуть пространство Дома Знаков, и мое присутствие на капитанском мостике было необходимым. Всегда найдется сотня-другая неотложных дел — была бы причина. Честно говоря, глубоко в душе я хотел побеседовать с Холом. Хотя бы о Висельнике. Хотел — но боялся.
Запрос на вскрытие грузовых контейнеров я, согласно юридическим инструкциям, выслал в ассоциацию военной торговли. Связь была достаточно быстрой. Сутки — и ответ появится в нашей информационной базе.
В любом случае история подходила к концу.
Был ли мир, когда я закрывал глаза?
Я живу в своем собственном кошачьем ящике Шредингера. (экран мерцает, и сквозь помехи виден лишь силуэт Виктора)
Внутри меня есть только я. Здесь есть все, что мне нужно. Даже Висельник здесь есть. Может быть, это — я в будущем. Кто знает?
Кто способен с уверенностью заявить, что я еще жив, как та дурацкая кошка?
Мне придется понять, что находится за границами этих стен. Или придумать. Или создать. Какая, к черту, разница?
Сегодня все иначе…
Я опять видел этот сон.
Отключи мемокамеру, в глазах от тебя рябит. (экран гаснет)
Нужно собраться с мыслями. (пауза) Я стоял перед Висельником, смотрел на него и размышлял.
Висельник был всего лишь символом.
Я подумал, что этот символ — концентрат жизни некоего человека.
Комната — граница его жизни. Возможно, тогда-то, в пределах этой комнаты, этой маленькой спичечной коробочки, когда-то существовал целый мир Висельника, где он мог спать, есть и общаться с людьми. Но в конце концов он умер, пускай даже таким страшным образом. Встал и повесился.
И после его смерти исчезло все, что его окружало.
Даже стул исчез… (пауза)
В этом поступке выразилась вся суть его жизни.
Именно об этом я подумал сегодня во сне. А потом… (пауза)
Он посмотрел на меня сверху вниз, с высоты своей петли, и прошептал, едва перебирая губами: «Прежде чем рассуждать обо мне, подумай, как здесь оказался ты?»
Запись от 452.8, Виктор Кальвин, 4:57 мемокам
В то утро я проснулся от вопля тревожных сирен. Наспех оделся и побежал на мостик. Лина проводила меня обеспокоенным взглядом. Она понимала, что в подобной ситуации может помочь только тем, что не вмешивается.
В караульной трое дежурных офицеров тупо пялились на мониторы слежения.
Экраны демонстрировали записи нескольких камер, размещенных в переходах «Меркурия».
Вооруженный отряд был уже на полпути к каюте Хола, но остановить пришельца они вряд ли смогли бы. Двух своих охранников он, судя по всему, просто ослепил — они терли глаза и натыкались на стены в переходе.
Самого Хола в каюте не было.
Черт знает, как этот деревянный человечек сумел открыть дверь с электронным замком;
Он возник на одном из экранов — темный, бесстрастный, сжимающий что-то в руке. Только потом, когда все закончилось, наши специалисты сказали, что чужак вырезал себе сердце.
С помощью своих светящихся знаков он открыл несколько шлюзов, ведущих в двигательный отсек, и благоразумно закрыл их за собой. Это было странное зрелище, будто всех нас пригласили на выступление древнего мага из волшебной страны эльфов. Несколько магических пассов — и все двери распахивались перед ним.
Один раз он остановился.
Равнодушно посмотрел прямо в камеру своими сочно-зелеными глазами и начертил в воздухе очередную диковинную закорючку. Эту запись потом прогнали через автопереводчик.
«Только одна жизнь», — написал Хол.
Это был его последний иероглиф.
В конце концов, когда двери, которые он с такой легкостью открывал перед собой, закончились, Хол вылетел в черную, мерцающую миллиардами звезд бесконечность. С полсекунды его силуэт маячил на фоне бушующего потока пламени наших двигателей, а затем Хол вспыхнул и сгорел дотла.
Даже пепла не осталось.
Свой нож он оставил на полу, в самом центре каюты.
«Возьми важадхава, человек-птичий-нос, — сказал Хол автопереводчику перед тем, как выйти оттуда. — Теперь ты — иероглиф».
Вот таким незатейливым был его прощальный подарок. Лина плакала.
Вечером мы вскрыли контейнеры с грузом, который должны были доставить на Дом Знаков. Я только головой покачал, когда увидел их содержимое.
Там были скульптуры. Тысячи копий различных картин. Там было все, что считается символом развитого человечества. Дешевые копии а-ля эпоха Возрождения. Настенные календари с улыбкой Моны Лизы. Маленькие карманные календарики с копиями русских икон. Подсвечники в форме древнегреческих храмов. Часы, повторяющие обольстительные формы Венеры и Афродиты и причудливо стекающие по стене в лучших традициях Дали. Бог ты мой, чего там только не было! Еще ни разу я не видел столько плагиата в одном контейнере.
Я приказал сжечь все.
Мы, твари-вторые, прекрасно научились справляться с подобными проблемами.
У нас, тварей-вторых, еще много жизней впереди.
Он больше не снится мне.
Запись от 452.9, Виктор Кальвин, 5:00 мемокам
Он больше не снится мне.
Запись от 452.9, Элейн Кальвин, 4:00 мемокам
Спустя год «Меркурий» попал в магнитную воронку на планете Джабраил.
Кажется, так звали одного из ангелов Судного дня — отличное название для подобной планеты.
Я встретил ангела, он бросил меня в грязь, и я стал как прах и пепел…
Наш крейсер разнесло на мелкие кусочки. Я не помню, как выжил сам. Просто очнулся среди искореженного железа, изрезанный, с огромными ожогами на руках.
Я не нашел тела Лины.
Может, кто-то другой и счел бы такое спасение чудом, но тогда оно превратилось для меня в проклятие. Я пытался плакать, но задыхался, потому что среди бесформенной массы раскаленных обломков корабля не было ни одного кислородного баллона. Только тела… Сотни изувеченных тел в острых лепестках раскаленного металла. Тот запах я не забуду никогда.
