Влада Воронова - Муж и муз
Муж закрыл лицо ладонями, застонал. Я обняла его, стала утешать. Сначала словами, а после и действиями.
Когда муж заснул, я тихонько скользнула на кухню и достала с антресоли выбивалку для ковров. Зашла в зал.
Муз свернул из одеяла плотный кокон, и определить, где голова, а где ноги, было невозможно. Да и неважно, где что, главное — задница совершенно точно посередине. Я половчее перехватила выбивалку и приступила к воспитательной акции.
Прыгучесть у муза оказалась прямо-таки олимпийская, взвился он под самый потолок.
Едва муз приземлился, я приложила его ещё разок, покрепче.
«— Телепат хренов! — рычала я. — Убью!!!»
Рык был мысленным, но громкость получилась не хуже, чем от голосового крика.
Муз зажал уши и спрятался за кресло.
«— А что мне оставалось делать? — возопил он плачуще. — Если творец отвергает музу, это означает смерть. И подыхать в мучениях придётся вовсе не творцу!»
«— И ты решил спасти свою шкуру за счёт мучений моего мужа. Порву гадёныша!»
Муз удрал в ванную и заперся изнутри.
«— Я буду хорошим братом, — пообещал он. — Клянусь Олимпом и Парнасом! Ну сама подумай, зачем твоему мужу такая боль? А так, сдох какой-то наркоман и сдох. Зато брат вылечился, наркотики не употребляет, работает. С их родителями я тоже всё улажу. Никто ничего и не заметит. Если, конечно, ты правду доказывать не примешься».
«— Да что ты там наработаешь?» — возмутилась я.
«— На сытый прожиток хватит, — ответил муз. — Я очень хороший штукатур и кафельщик, обои клеить умею».
«— Ты что, серьёзно?»
«— Клянусь Олимпом и Парнасом. Чтобы сохранить рабочую форму, музы должны время от времени жить человеческой жизнью. Иначе невозможно создать достоверное художественное произведение. А в человеческой жизни надо как-то зарабатывать на питание, жильё и одежду».
«— Ну не знаю, — сказала я. — Как-то это всё…».
«— Твой муж будет рад возвращению брата. Он действительно очень любит своего младшенького. И винит себя во всех несчастьях этого тупого, эгоистичного, донельзя избалованного недородка. Я… Ты не бойся, творчиня, я не подведу того, кто подарил мне имя. Я буду очень хорошим братом».
«— А своя семья у тебя есть?»
«— Я что, чем-то похож на человека?» — зло спросил муз.
«— Извини», — смутилась я.
Муз немного помолчал.
«— Мне можно выйти?» — спросил он осторожно.
— Выходи, — сказала я вслух.
Муз скользнул на диван, завернулся в одеяло. Лицо грустное, обиженное.
И как будто моложе, чем было утром. Да, лет на десять моложе.
— А… — начала было я.
— Ерунда, — ответил муз. — Возраст нашей внешности легко варьируется от семи лет до ста семи. Творцы разные бывают, кто-то хочет получать помощь от умудрённых сединами старцев и стариц, другие ищут истину в устах ребёнка. Сейчас я в возрасте твоего деверя.
— Ты действительно на него похож? — усомнилась я.
— Не совсем. Но сказал же — внешний облик можно варьировать. К утру поменяются и черты лица.
— Зачем тебе это? Только из-за рассказа? Да напишу я тебе его, чёрт с тобой!
— Нет! — вскинулся муз. — Не надо. — И прошептал беспомощно: — Пожалуйста.
Я забралась в кресло, прикрыла думками замёрзшие ноги.
— Почему хочешь остаться? — спросила его. — Земная жизнь, она ведь тяжёлая. А там у вас Парнасы, Олимпы, Парадизы…
— Я долго был один, понимаешь? — проговорил муз. — Все только или выгоняют, или используют как вещь. На Парнасе тоже невесело. Там каждый видит только себя. Почему, думаешь, у меня имени не было?
Мне стало его жаль.
— Тебя никто и не гонит, — сказала я. — Только пообещай, что когда тебе надоест земная жизнь, ты уйдёшь так, чтобы не причинить боли моему мужу.
Муз отвернулся.
— А тебе на мой уход плевать… Ещё и порадуешься… Я без обид, все вы, творцы, одинаковы, и с этим ничего не поделаешь. Те, кто может нас слышать, не хотят слушать, а те, кто хочет слушать, не способны слышать. Все, кто смог зажечь в себе искру творения, присутствия муз на дух не переносят. Едва на порог сунешься, поганой метлой гонят. Те же, кто норовит творить без искры, вцепляются в нас мёртвой хваткой и выжимают до капли. Я до тебя у одной творчини был… Жуть какая до музов охочая. Все наши от неё стоном стонут. Дама детективы с элементами любовного романа строчит. Продуктивность конвейерная. Но в довесок к такой расторопности воображение крольчихи, помноженное на львиные амбиции и полное отсутствие чувства языка. Без музов этой творчине и строчки не написать. Но она нас не слышит! Точнее, слышать-то слышит, но не понимает. Когда наши слова проходят через её уши и мозг, они искажаются в такую низкопробщину, что от обиды за разрушенный замысел в петлю впору. В принципе, детектив — не мой профиль, однако сейчас в моде смешение жанров, и я очень старался… Пережёг себя в этом замысле не хуже феникса. Но знала бы ты, во что она превратила мой сюжет!
— Во что превратила, мне неинтересно, — сказала я. — Но первоначальный вариант послушаю.
— Ты скажи ещё, что будешь его записывать.
— Сам не безрукий, — ответила я.
— Что? — не понял муз.
Я вскочила с кресла и включила компьютер.
— Иди сюда. Садись. Вот это твоя папка, вот файл. Сохраняются изменения вот так… А так создаются новые документы…
— Да знаю я! — огрызнулся муз. — Компьютером пользоваться умею.
— Тогда и вопросов нет. Садись и пиши. А вздумаешь влезть в мой текст — убью. Дай-ка я свои папки для надёжности запаролю. Всё, компьютер к твоим услугам.
— Ты мне что, самому по клавишам стучать предлагаешь?! — возмутился муз. — Для технических работ есть творцы! А я — Создатель Замысла. Моё дело вдохновлять на творчество. Барабанить по клавиатуре — удел более примитивной составляющей творческого процесса, именуемой писателем.
— А не пошёл бы ты на Парнас, высшая составляющая? — ласково поинтересовалась я. — Напутствие метлой дать не получится, ввиду отсутствия таковой, однако могу предложить кое-что на замену, — потянулась я за выбивалкой.
Муз мгновенно скрылся в ванной.
— Да не могу сам текст гнать! — жалобно проскулил он из-за двери. — Нельзя это музам! Наше творчество может приходить в мир только через посредничество человека.
— Если творишь чужими руками, — сказала я, — то и не жалуйся на искажения творений. Тоже мне, искусство! Союз творца и музы, гибрид бездарности и лени. В книжный магазин уже зайти нельзя, на полках такое стоит, что блевать хочется, а тут разные, якобы литературно одарённые умники заявляют, что набор текста для них низменное занятие. Если бы твои замыслы действительно хоть чего-нибудь стоили, ты не по творцам бы метался, а нанял бы секретаршу с высокой скоростью набора. Достоевский, кстати, свои произведения надиктовывал стенографистам. И ничего, стал классиком.
Муз молчал.
— Чтобы утром тебя тут не было, — велела я. — И всем остальным передай — музам вход воспрещён!
— А твой муж? — тихо спросил муз. — Как он переживёт смерть брата?
— Лучше один раз оплакать беспутного брата, чем всю жизнь с ним маяться. Ты ещё никчёмней этого дохлого наркомана.
— Неправда! — выскочил из ванной муз. — Я…
— Что? — перебила я. — Что конкретного ты сделал, кроме того, что норовил на халяву пристроиться к одержимым графоманией наборщикам текста? Ты даже собственную душу им на подтирку отдавал, лишь бы только самому не работать.
— Нет!
— Разве? А как же тогда назвать твои искажённые замыслы? Твоими чувствами и мыслями, всей твоей душой задницу вытерли и выбросили. Только ради того, чтобы пальчики свои сиятельные прикосновением к низменной клавиатуре не осквернить, ты столетиями позволяешь окунать себя в дерьмо по самую макушку.
Муз с треском захлопнул за собой дверь в ванную. Зашумела вода.
Я вернулась в зал, села в кресло.
Вскоре пришёл муз. Глянул на меня волком, шагнул к компьютеру. Мгновение поколебался и сел за клавиатуру.
Набрал абзац.
— У тебя словарь Даля есть? — спросил муз.
— И Даля, и Ожегова. Но только в бумажном виде. Полка рядом с компьютером. Там и все остальные словари — орфографический, орфоэпический. Электронным вариантам я не доверяю, пока они слишком скудные.
— Нашёл, — сказал муз. — Ага, у этого слова два значения. А синоним… Угу…
Муз вернулся за компьютер.
Я сделала музу чай и пошла спать.
Разбудил меня мужнин ор. Голоса шли со стороны кухни.
— Где тебя, урод, носило целых полгода? Мать с ума сходит! Вчера в морг похожий на тебя труп привезли. Ты хоть представляешь, что с ней было бы?
— Так сообщили о нём только тебе!
Судя по увесистому хлопку и пронзительному визгу, муж пустил в ход забытую мной выбивалку.
— А на меня, значит, можно наплевать?! — взревел муж.
