Карл-Юхан Хольцхаусен - Цвет надежд – зеленый
– Для такого человека, – говорил адвокат, – для человека, привыкшего бродить по дремучим лесам, тюремное заключение будет более тяжким, чем для любого другого, кем бы тот другой ни был.
Поэтому он просит, чтобы срок Густафссону был дан условно. Если же суд сочтет необходимым все-таки лишить Густафссона свободы, он ходатайствует, чтобы его подзащитный был отправлен в такое место, где заключенные содержатся без конвоя, и чтобы срок приговора не превышал одного года.
Аргументы защитника оказались бумерангом, который прокурор подхватил и с завидным проворством пустил обратно.
Для человека такого типа бесконвойное содержание будет соблазном бежать, ведь он не заблудится даже в самом глухом месте. К тому же закон не должен считаться с тем, как наказание подействует на того или иного преступника. А то каждый божий день придется приспосабливать разные статьи и параграфы закона к разным преступникам. Взять, к примеру, холостяка, жениха и семейного человека: каждый из них по-своему воспримет наказание, а что касается последнего, то это наказание вообще затронет всю семью; случалось, что женам осужденных приходилось оставить работу из-за сложившейся там недружеской атмосферы. Возмущают ли нас такие факты? Безусловно! Но закон не должен принимать это во внимание. Закон суров, на то он и закон, говорили древние римляне. Параграфы не дифференцируются, мы, разумеется, можем учитывать обстоятельства, но дифференцировать параграфы мы не можем.
– Дело Густафссона совершенно ясное, – сказал прокурор и погрозил подсудимому пальцем. – Я ни минуты не верю, будто Густафссон считал себя вправе взять эти деньги, но если и так, он не имел никакого права решать этот вопрос самолично. Общество должно защищать себя от насилия. Мы должны пресекать любые попытки людей поставите себя над законом, нарушить договор. В данном случае мы имеем дело с самым обыкновенным грабежом, ибо применение насилия против человека, который пытается, вернуть себе свою собственность, с точки зрения закона и есть грабеж.
Густафссон, не дрогнув, выслушал приговор. Его жена тоже не шелохнулась. Она словно застыла на своем месте. И лишь когда все покинули зал суда, она медленно, с сухими глазами поднялась со стула.
«Итак, этот маленький дом разрушен», – думал доктор Верелиус, лежа на спине со сплетенными под головой руками. Может, жене и удастся кое-что сохранить – раньше она работала в конторе полдня, теперь ей придется работать полный. Но смогут ли дети продолжать учение, она не знала, все произошло в середине учебного полугодия, и теперь учение детей зависело от того, сумеют ли они получить пособие или ссуду... Впрочем, ссуды надо возвращать, а в их семье никто не привык жить в долг.
– Старомодные предрассудки, – пробормотал доктор Верелиус себе под нос. Будучи тюремным врачом, он сумел сохранить человеколюбие, и склонность к цинизму, характерная для большинства студентов, не пустила ростков в его сердце.
Но Густафссону он ничем помочь не мог. Для него этот случай был уже перевернутой страницей. Все свершилось без его вмешательства.
Ему пора спать. Ничего не поделаешь. Он закрыл глаза и снова увидел перед собой темные глаза несчастной женщины, они были полны растерянности и недоумения, непостижимым образом они сливались с глазами убитой косули.
– Он этого не выдержит, – сказала, она ему. – Пер не привык жить в заточении, не привык быть под надзором... Скажите, доктор, неужели правда, что за заключенными наблюдают с помощью телевизионных установок? За всеми их действиями?
Доктор Верелиус прекрасно понимал, что для Густафссона это будет трудное время, но тут он был бессилен. Как говорится, этот стол он не обслуживает. Вот выписать лекарство – другое дело, это его работа. Но не в его власти приказать тюремщикам предоставить Густафссону больше свободы, чем ему положено на получасовой прогулке по затянутому сеткой тюремному дворику, который заключенные прозвали куском коврижки. Доктор выписал Густафссону транквилизаторы, но тот отказался от них. Он никогда прежде не принимал лекарств и теперь тоже не намерен прибегать к их помощи.
Доктор Верелиус зажег лампу, чтобы посмотреть на будильник, в темноте он всегда путал светящиеся стрелки. Шел третий час, он провалялся без сна несколько часов, это безобразие. С возрастом его все больше и больше донимала бессонница. Довольно, хватит с него косули, фру Густафссон и всех их вместе взятых!
Он перевернулся на другой бок, выбросил из головы все мысли, закрыл глаза и несколько раз зевнул, внушая себе, что ему очень хочется спать. Наконец он почувствовал, как медленно погружается в безмолвное царство сна.
Сперва его мозг был свободен от мыслей, а сон от сновидений. Но постепенно перед ним возникла страна грез. Доктор перенесся в давние годы своей жизни: он только что закончил учение и приехал на пасху в Копенгаген, сверкало солнце, утро было ослепительно прекрасным. Он вышел на главную улицу, там в светлых пальто и светлых платьях прогуливались светлые девушки из приличных семей. «Странно, – подумал доктор, – чем больше город, тем привлекательней в нем девушки. А может, так и должно быть?.. Наверно, это естественно: чем больше основание у пирамиды, чем выше ее вершина, тем красивей выглядит элита».
Перед одной из витрин, заняв весь тротуар, толпился народ, Верелиус остановился с краю и напрасно тянул голову, стараясь хоть что-нибудь разглядеть из-за шляпок и шапочек.
Наконец несколько человек, стоявших перед ним, отошли и доктор увидел витрину.
Она изображала сад, В глубине стояла маленькая беседка, к которой вела песчаная тропинка, вокруг росла трава и цвели тюльпаны. И там, среди травы и тюльпанов, бродили пушистые цыплята и клевали зерно. Цыплята имели непосредственное отношение к пасхе, так что в этом смысле витрина никого не удивила. Но цвет цыплят был необыкновенным. Одни были синие, целиком синие. Синие гребешки, синие перышки, синие ноги, синие коготки, синие клювики. Другие были целиком красные, третьи – желтые, четвертые – фиолетовые.
«Наверно, их просто выкупали в краске», – подумал доктор Верелиус. Разве можно так мучить животных?
– Их выкрасили? – спросил он у стоящего рядом мужчины.
– Нет, – ответил тот. – В том-то и дело, что их не красили. Они такие и есть. Такими вылупились. Им что-то ввели, пока они были еще в зародыше. Об этом писали в газетах.
Верелиус зашел в магазин. Он купил два шоколадных яйца и марципан. Снаружи людей было больше, чем внутри, и ему представилась возможность поговорить с хозяином.
Он узнал, что цыплята и в самом деле такими родились. Хозяин магазина приобрел их в инкубаторе, где яйца особым образом обработали, зародышам была сделана инъекция красящего вещества Цыплята и внутри тоже были цветными. Даже мясо было у них синее, фиолетовое, красное и т. п. Если такой цыпленок убежит, его легко найти и вернуть владельцу. Он купил их ради оригинальной пасхальной витрины.
– Похоже, им это нисколько не мешает, – заметил Верелиус.
– Конечно, мучительством это нельзя назвать. Цыплята нормально растут и развиваются. Они ничем не отличаются от обычных, с таким же аппетитом клюют зерно и так же отлично его переваривают.
– Интересно, а сами они видят, что не такие, как все?
– Почему? В любом курятнике есть черные, белые и рябые куры. Боли окраска не причиняет. Вы же не думаете, – хозяин похлопал Верелиуса по руке, – что альбиносам причиняют боль их белые волосы и красные глаза. Если их что и мучает, так только внимание, которое они к себе привлекают. Белой вороне или белой золотой рыбке не больно от их цвета. Так и моим цыплятам. Они живут в обычном курятнике, разве что их курятник почище других.
Неожиданно хозяин магазина исчез из сна, вместе с ним исчезла песчаная тропинка, трава и тюльпаны, одно мгновение цыплята еще клевали зерно, потом их засосало вращающееся колесо всех цветов спектра, оно вращалось все быстрей и быстрей. Наконец все цвета слились в одно ослепительно белое сияние, проникшее сквозь закрытые веки доктора Верелиуса, он даже ощутил, его прикосновение. Приподнявшись во сне, доктор громко произнес одно слово, потом он проснулся и снова воскликнул:
– Вертотон!
Вертотон. Обычному человеку это слово ничего говорило, для доктора же означало юношеские мечты и великое открытие, реформу, которая должна была в корне изменить всю нашу систему правосудия. Нечто новое. Выдающееся.
Доктор окончательно пробудился. Оказывается, он уснул, не погасив лампу, и, когда повернулся на другой бок, свет ударил ему прямо в лицо.
Было около четырех. Он мог бы поспать еще несколько часов, вероятно, так и следовало поступить. Но легче сказать, чем сделать. Мысль о вертотоне завладела им без остатка. Тело его реагировало быстрей, чем сознание. Еще не приняв никакого определенного решения, он уже сел в постели, нашарил тапочки, вышел из комнаты, миновал прихожую, вызвал лифт, нажал на верхнюю кнопку и почувствовал, как этаж за этажом лифт заскользил вверх.
