Песах Амнуэль - Двадцать миллиардов лет спустя
Купер достал из левого нагрудного кармана бумажник и вытянул из него личную карточку с шифрами. Крэмптон услужливо положил свой дипломат на колени президента, протянул трубку радиотелефона. Купер откашлялся.
— Говорит президент, — начал он. — Подтверждаю…
…Подтверждаю прошлое лишь аналогиями. Только по аналогии я могу понять, что было в моей жизни до взрыва. Но разве есть аналогия между жизнью и смертью? Я знаю, что все было пронизано разумом, но какими они были, разумные?
Когда я думаю о прошлом, что-то во мне меркнет. Чаще — хотя я вовсе не желаю этого! — умирают звезды, и даже кажется, что галактики разбегаются быстрее, ускоряя мой конец. Это, конечно, невозможно — разбегание галактик не зависит от моей воли. Все расширяется, все распадается…
Не надо об этом. Моя мысль опять сосредоточилась на…
…Машина свернула на улицу Ветеранов и помчалась вдоль трамвайной линии, обгоняя красно-желтые вагончики.
Сейчас шофер повернет направо — вот повернул, и через два дома откроется дощатый забор — вот открылся, но уже не дощатый, а сплетенный из тонких чугунных прутьев, обвитых плющом. Машина медленно въехала в аллею. Скрипел гравий, в парадном строю стояли ели.
Генерал Сахнин вошел в сумрачный холл. Он оробел. Он всегда робел в больницах и госпиталях, сам не зная почему. Натянув халат, он поднялся на второй этаж.
Отец лежал в палате один, кровать стояла у окна. Внешне отец почти не изменился — даже морщин не прибавилось. Сахнин хотел наклониться, поцеловать его, но раздумал, вспомнив несентиментальный его характер, и сел на стул у изголовья.
— Форма твоя что ли действует? — сказал отец.
Сахнин удивленно поднял брови.
— В такое время не пускают, — пояснил отец. — Спят все.
Сахнина пропустили, потому что главврачу позвонил сам министр. Тихим своим голосом он объяснил, что сын больного Сахнина прибыл в Москву по делам службы на несколько часов и нельзя ли в виде исключения…
— Не беспокойся обо мне, — сказал отец. — Врачи здесь прекрасные, а я послушный больной. Выкарабкаюсь. От инфарктов сейчас помирают редко…
— Я пришлю Жанну, — сказал Сахнин. — Она побудет с тобой.
— Жена должна быть при муже, а не при свекре… Что-нибудь случилось?
— Что? — не понял Сахнин.
— Ты явился в Москву на считанные часы. Не из-за меня же?
— Обычный отчет, — Сахнин пожал плечами.
Это не был обычный отчет. Было совещание в Генштабе, и все слушали его, Сахнина, доклад. Он говорил странные и страшные вещи.
— Слава, — сказал отец, — ты там у себя читаешь газеты? Телевизор смотришь?
Отец попытался повернуться на бок, чтобы лучше видеть сына, и Сахнин мягко удержал его. Он знал, о чем пойдет разговор.
— Что за представление устроил Купер в пятницу? Это ведь по твоей части.
— А что пишут? — осторожно спросил Сахнин.
— Ерунду. Ты что, не знаешь? По одним сообщениям американцы устроили крупную тревогу с имитацией нападения советских ракет, по другим, — это была не имитация. В общем, бред. Атомные взрывы в космосе — это тоже утка или факт?
— Говорят, вроде факт…
— Ну ладно, — рассердился отец. — Вроде говорят… Напускаете туману.
— Не сердись, — миролюбиво сказал Сахнин. — Я действительно мало знаю. Это ведь не у нас было, а там. Не волнуйся. Поговорим о другом.
Знал он, конечно, много. Однако только сейчас, после совещания, ход событий стал ему ясен окончательно. Начиная с того раннего утреннего часа, когда домой позвонили из штаба ПВО округа. На станции дальнего обнаружения было ЧП. Металлическое тело, хорошо отражающее радиоволны, двигалось из дальнего космоса под большим углом к эклиптике. Обогнув Землю над Тихим океаном, оно должно было удалиться восвояси. «При чем здесь ПВО?» — сказал он, еще не представляя, что начнется в ближайшие часы. «Тело меняет орбиту, — сказали ему, — высота расчетного перигея уменьшается. Значит, тело искусственное. Ракета». Тогда он оделся и поехал в штаб.
— Не завидую твоей службе, — сказал отец. — Постоянное напряжение, даже когда мир. Среди генералов, наверное, тоже много инфарктников? Эта мысль, к слову, как-то примиряет меня с твоей профессией. Поздно, конечно…
Сахнин улыбнулся. В свое время отец и слышать не хотел о том, чтобы Славка пошел в военное училище. Но тут был вопрос принципа. Сахнин был воспитан в твердости, отец сам же и учил его стоять на своем до конца. Сказав «нет», отец потом не вмешивался, делал вид, будто ничем, кроме своей астрофизики, не интересуется. Но с тех пор между ними был холодок. Сахнин вел кочевой образ жизни, за первые десять лет они с Жанной переменили не меньше дюжины городов и поселков — служба, ничего не поделаешь. С родителями виделся редко. Мать умерла давно, еще не старой, отец вдовствует четверть века, с головой ушел в работу, что-то публиковал и, говорят, был добрейшим экзаменатором. С его мнением считались. В чем это мнение состояло, Сахнин не знал, устройство Вселенной было слишком далеко от его сугубо земных забот. С отцом виделся один-два раза в год во время наездов в Москву. Беседовали дружески, но что-то оставалось недосказанным и невысказанным.
— Папа, — Сахнин запнулся. Отец взглянул с усмешкой, и Сахнин повторил: — Папа, я знаю, что ты имеешь в виду, когда говоришь об инфарктах у генералов. Конечно, лучше, когда военные умирают в постели, а не в бою. Наверно, у нас единственная на земле профессия, в которой чувствуешь себя счастливым, если не представляется случая применить знания на деле.
— Слишком много у вас знаний, — сказал отец, — и слишком еще много возможностей их применять… Помнишь, как я злился, когда ты в детстве играл в войну? Я всегда думал, что нет ничего хуже, чем автомат в руках ребенка. Пусть игрушечный.
— Ты бы не волновался… папа, — торопливо сказал Сахнин.
— Не перебивай, я сам знаю, что мне можно. Хочу объяснить. Было это весной сорок пятого, — отец говорил, отвернувшись к окну, будто для себя. Вспоминал и рассказывал: — Мы тогда прошли Верхнюю Силезию, и меня ранило в плечо. Госпиталь был в небольшой польской деревушке. Два десятка дворов. Передовая недалеко, когда били пушки, то стекла звенели… Весна. Лес рядом, за домами. Сосны в основном. Деревья частью сожжены, но лес жил. Зайдешь в чащу и теряешься. Я не лежал, рана была пустяковой, я ходил и ныл. Просился в часть… Да, дети, ребятишки. Они играли на опушке, между домами и лесом. Вдруг выстрелы. Мы не сразу поняли. Подбежали — двое ребят уже мертвые. Остальные разбежались. Только девочка лет восьми. Над братом. Плачет. Шальные выстрелы? Откуда? Не шальные. Обе очереди в голову. Точный прицел. Какая-то, думаем, сволочь, не удравшая со своими. Ребята из охранения прочесали лес. Ничего… На другое утро одного пацана наповал уложило прямо у двери дома. Одной очередью. Из леса. Стрелок был отменный… Пока искали, он застрелил девочку, ту самую, что убивалась по брату. В детей стрелял! Только в детей… К вечеру мы его взяли. Не живым. Ребята били наугад по соснам. Попали случайно. И он упал. Это… Мальчишка. Из гитлерюгенда. Лет десять, не больше. Как он только шмайссер поднимал? Почему он стрелял в детей? Я долго думал. Тогда и потом. Может, он воображал, что это игра? С тех пор, если я видел мальчишку с автоматом или пистолетом — конечно, это были игрушки, — что-то подступало, я не мог… Я сжег бы все игрушечное оружие… Когда ты начал копить деньги и покупал себе тайном пистолет с пистонами или ружье… Если бы не мама, я бы тебя лупил. Она тоже ничего не понимала, бедная… А на фронт я больше не попал. Сразу после войны всерьез занялся космологией. Из-за того мальчишки, представь. Сейчас трудно объяснить связь. Мысли, ассоциации, с пятого на десятое…
Сахнин слушал — это был первый на его памяти монолог отца.
— Второй день, — говорил отец, — как меня из реанимации перевели, я лежу и думаю. Думать не запрещают. А запретят — не проверят. О работе думать трудно. Думаю о причинах. Да… Помню, мысль была такая. Игры детей с оружием разрушают их мир. Их вселенную. Вселенную сказок со своими законами. Особую вселенную детства. И игры взрослых с оружием тоже разрушают мир. Реальную вселенную. Каждый наш выстрел нарушает что-то в гармонии мироздания и законах природы. Убивая друг друга, мы убиваем Вселенную. И все идет от порядка к хаосу… Смешно?
Сахнин не смеялся, он только удивился наивности этой мысли.
— От наивности я и пошел учиться на астронома, — сказал отец. — От наивности и желания понять мир, чтобы исправить его… Я тебя спрашивал о пятнице. Тогда, ночью, я тоже думал об этом. Лежал дома без сна, читал газеты. Кризисы, горячие точки… Я подумал: мы ведь часть Вселенной, может, ее единственная разумная часть. И что станет со Вселенной, если мы уничтожим себя? Тут меня и прихватило.
«Ну и ассоциации, — подумал Сахнин. — Действительно, космология».
