Далия Трускиновская - Феминиум (сборник)
И капитан Алонсо Диас, герой нижних чинов и вечная головная боль властей.
Гарсия Ремон не знал, кого из них он ненавидит больше.
Как-то принято считать, что индейцы и ростом, и сложением уступают белым завоевателям. Те, кто так считает, никогда не видели воинов мапуче. Дон Франциско, может, и утерял за годы оседлой жизни стать античного героя, но все равно выглядел довольно внушительно, даже в своем нынешнем жалком положении. А наемник-баск, невысокий, худой и жилистый, рядом с ним – весьма невзрачно. Тем не менее, судя по донесению, именно он в поединке сбил Киспигуанчу на землю и заставил просить пощады. Диас был из тех, что берут в бою не силой, а природной ловкостью, отличным владением оружием – а также исключительной агрессивностью.
Поразмыслив, дон Гарсия пришел к выводу, что Диас все же ненавистен ему больше. Хотя весьма сомнительно, что он и впрямь Диас: в Испании носить такую фамилию – все равно что не иметь никакой, а королевство Перу он покинул, явно спасаясь от правосудия.
Есть такая порода людей, что незаменимы на войне, но невыносимы в мирных условиях. Ибо понятия о дисциплине имеют весьма смутные. Если вообще имеют. И Диас – ее ярчайший представитель.
Выслужился из рядовых. Три года назад после битвы при Вальдивии получил звание альфереса[1], а после гибели капитана Гонсало Родригеса принял его роту и пребывает в капитанской должности, хотя приказ о назначении, который упорно подсовывает губернатору секретарь, уже полгода валяется на столе неподписанным.
Зерцало доблести, храни нас от таких пресвятая дева Мария.
– Диас! Что за беззакония вы творите! Или забыли приказ – проявлять милосердие к противнику, если он сдается?
– А нет у меня милосердия к предателям, – Диас говорил негромко, голос его скорее напоминал ворчание.
– Это не дает вам права нарушать приказ!
Диас повернулся к губернатору. Он был молод, но весьма внятно некрасив – резкие черты лица, длинный нос, шапка курчавых волос, глубоко сидящие глаза. И в них явственно читалось: «И что ты мне сделаешь? Дальше Насимьенто не пошлют, меньше полуроты не дадут…»
Дон Гарсия, пренебрегая этим наглым взглядом, обратился к пленнику:
– Дон Франсиско! Вам обещали пощаду, когда взяли в плен?
Лицо индейца, скульптурное, горбоносое, со следами ритуальных шрамов на щеках, было мрачно. Он, разумеется, сразу заметил ловушку, заготовленную губернатором для наемника. Однако утвердительный ответ ранил его гордость.
Но позволял остаться в живых.
– Да, – после промедления ответил он. – Я сдался при условии, что мне сохранят жизнь.
– Значит, Диас, вы не только пренебрегли приказом, но и нарушили слово испанского офицера?
К счастью для губернатора, Алонсо Диас в силу смутного происхождения и образования не был знаком с рыцарским кодексом и не мог привести в свою защиту его положение: «По отношению к простолюдинам, иноверцам и предателям никакие клятвы недействительны». Потому что Киспигуанча подходил по меньшей мере под два из трех определений.
Впрочем, баск нимало не смутился.
– Не помню такого, – процедил он. – А хоть бы и так. Или вы не слышали, дон Гарсия, что арауканы наших в плен не берут?
Солдаты подтянулись к своему командиру, явно готовясь его поддержать. Уж им-то слишком хорошо была известна судьба сотоварищей, не имевших счастья погибнуть сразу. Им вырезали сердца, но обычно этим не ограничивались. Говорили, что такой казни удостаиваются лишь самые знатные и храбрые. Остальным заживо отрезали острыми раковинами руки и ноги, а затем поедали, пока жертвы еще могли это видеть. Под ропот наемников Гарсия Ремон прикидывал, что делать дальше. Отпустить Киспигуанчу немедленно никак нельзя.
– Я забираю дона Франсиско с собой. До рассмотрения его дела он будет находиться в крепости Консепсьона. – Он, в противоположность баску, говорил громко, чтоб его слышали и свита, и наемники. – А вас, Диас, по совокупности ваших проступков лишаю командования отрядом. Он будет передан капитану Касадеванте. Вы незамедлительно отбудете в гарнизон Насимьенто – в звании альфереса, как и подобает.
Насимьенто на реке Био-Био из всех пограничных фортов имел наихудшую славу, не зря солдаты из «крепости Рождества» переименовали его в «крепость Погибели». Может, хоть там мерзавец свернет себе шею. Или мапуче сделают себе из его черепа пиршественную чашу, как они поступили с генерал-губернатором Лойолой. Хотя из этого черепа вряд ли получится большая чаша.
Когда они отъехали подальше, губернатор приказал развязать Киспигуанче руки. Предупредил:
– Не вздумай бежать. Я обещал, что доставлю тебя в крепость, и обязан это сделать.
Дальше их лошади пошли голова к голове.
– А ты обещал, что меня не тронут!
– Ты сам виноват. – Гарсия Ремон оглянулся, чтоб убедиться – никто из свиты не подслушивает. – Незачем было нападать на отряд Диаса. Это же первый отморозок на всю армию!
– Мне говорили, что он перерожденный шаман. Я хотел его испытать.
– Шаман… – дон Гарсия не сразу вспомнил значение слова. – Брухо? Про Диаса много можно сказать плохого, но колдовство не по его части. Вот карты и поножовщина – другое дело…
Киспигуанча не стал отвечать. Как можно вообще иметь дело с человеком, не знающим самых простых вещей?
Но приходится.
Индеец-ренегат и губернатор провинции ненавидели друг друга, но были прочно связаны узами крепче кровных. Оружие и золото – вот имя этих уз. Если быть совсем точным – золото и серебро. Месторождения их находились во владениях касика Киспигуанчи, именно это и сделало его самым влиятельным среди своих сородичей в Чили. Где точно – губернатор не знал, но в местах труднодоступных – в пустынях и горах. Пытать Киспигуанчу и его людей было бы бесполезно, дон Гарсия достаточно знал, что представляют собой мапуче. Но оказалось, что с ним можно договориться. Слитки менялись на оружие и порох. Обмен держался в тайне, посвящены в него были только самые верные люди, ибо иначе и дона Гарсию, и дона Франсиско могли счесть предателями. Причем каждый из них был свято уверен, что помогает своему народу и своей стране.
Несколько месяцев назад Киспигуанча предупредил губернатора, что прочие вожди стали относиться к нему с подозрением и, чтобы вернуть их доверие, он должен перейти на сторону мятежников. Для вида, сказал он. Но, конечно же, увлекся. Арауканы не зря считались самым воинственным народом Новой Испании.
Теперь приходилось пожинать плоды этого увлечения.
И так они прибыли в Консепсьон, еще с прошлого столетия имевший статус благородного и законного города. Статус сей не помешал арауканам во время очередного восстания полностью разрушить город, но во время предыдущего губернатора – де Риверы – он был заново отстроен. Теперь де Риверу перевели в Тукуман, а дон Гарсия занял его резиденцию. Туда он и направился, а дон Франсиско – в крепость. Как ему было обещано, ненадолго.
Когда губернатор пришел навестить Киспигуанчу, он был в крайне дурном расположении духа. Тому было две причины, и одна вытекала из другой.
Первая – индейцы в долине Пурен снова перешли в наступление. И вторая – навстречу им перебросили значительную часть гарнизона Насимьенто. И Диас пробыл в ссылке всего лишь несколько дней. Опытных кавалерийских офицеров у нас, видите ли, не хватает, заявил командующий операцией Альваро Нуньес де Пинеда. И верно – не хватает…
И ведь всегда у мерзавца находятся заступники. То дон Альваро. То Хуан Понсе де Леон. Ну, с этим все ясно – такой же сумасшедший, как все в их роду, все лавры покойного деда, спутника Колумба, завоевателя Пуэрто-Рико, а главное – искателя источника вечной молодости, спать не дают, и с Диасом они одного поля ягода.
Когда-нибудь я его повешу, пообещал себе дон Гарсия. Диаса, конечно, Понсе де Леон сам себе погибель обеспечит, как дедушка. Вот получит мерзавец увольнительную, вернется в Консепсьон, и тут без драки или поединка не обойдется. Тогда я ему петлю на шею и наброшу.
Мечты, мечты… Пока предстояло решать более насущные проблемы. В первую очередь, объяснить Киспигуанче, что его нельзя выпускать из крепости до тех пор, пока арауканы не будут отброшены. И это не единственная причина…
Киспигуанча, разумеется, ничего не желал понимать. Вел себя так, будто дон Гарсия не спас его от верной гибели, а нанес ему глубочайшее оскорбление. В камере вообще отказался разговаривать – мол, он должен видеть солнце (губернатору чилийское солнце, невыносимо палящее летом и совершенно не греющее зимой, осточертело до крайней степени, впрочем, собственно в Консепьоне с его гнилым климатом немудрено запутаться). Пришлось позволить ему прогулку. Не без осторожности, конечно. Киспигуанчу держали без кандалов, а со свободными руками, даже без оружия, он на многое был способен. Но потом Гарсия Ремон решил, что во дворе и на стенах достаточно солдат – и все они стараниями губернатора и на средства того же Киспигуанчи хорошо вооружены.
