Орсон Кард - Тысяча смертей
Его ввели и в эту камеру. А когда масло остыло настолько, что к нему можно было прикасаться, заставили выудить куски своего собственного трупа.
Джерри во всем признался и покаялся снова, но публику, отобранную для теста, убедить не удалось.
– Этот человек насквозь фальшивый, – заявили слушатели. – Он и сам не верит ни единому своему слову.
– Судя по всему, – заметил прокурор. – После своей смерти вы очень хотите сотрудничать с нами. Но ваши слова идут не от сердца, у вас остаются оговорки. Придется помочь вам снова.
Джерри пронзительно закричал и замахнулся на прокурора. Когда охранники оттащили его, а прокурор поглаживал разбитый нос, Джерри закричал:
– Разумеется, я лгу! Сколько бы меня ни убивали, факт остается фактом: наше правительство – из дураков, избранное злобными лживыми ублюдками!
– Напротив, – возразил прокурор, стараясь сохранить хорошие манеры и бодрость духа, несмотря на то, что из носа у него текла кровь, – если мы убьем вас достаточное количество раз, ваш менталитет полностью переменится.
– Вы не в состоянии изменить правды!
– Изменили же мы ее для всех других, кто уже прошел через это. И вы далеко не первый, кому пришлось пойти в третий клон. Только на этот раз, мистер Кроув, постарайтесь, пожалуйста, быть героем.
С него сняли кожу живьем, сначала с рук и с ног, затем его кастрировали, сорвали кожу с живота и груди. Он умер молча, – хотя нет, не молча, всего лишь безголосо, – вырезали гортань. Он обнаружил, что, даже лишенный голоса, оказался в состоянии вышептать крик, от которого все еще звенело в ушах. Когда он пробудился, то его опять вынудили войти в камеру и отнести свой окровавленный труп в комнату для захоронений. Он снова исповедался, и снова публика не поверила ему.
Его медленно раздробили на кусочки. После пробуждения пришлось самому отчищать и отмывать окровавленные остатки с дробильни. Но публика лишь заметила:
– Интересно, кого этот подонок думает обмануть.
Его выпотрошили и сожгли внутренности у него на глазах. Его заразили бешенством и растянули агонию смерти на две недели. Потом распяли и оставили на солнце умирать от жажды. Потом сбросили с десяток раз с крыши одноэтажного дома, пока он не умер в очередной раз.
Однако публика понимала, что Джерри Кроув не раскаялся.
– Боже мой, Кроув, сколько же, по-вашему, я могу этим заниматься? – спросил прокурор. Вид у него был не очень бодрый. Джерри даже подумал, что он близок к отчаянию.
– Крутовато для вас? – сказал Джерри, благодарный за этот разговор, который обеспечивал ему передышку на несколько минут между смертями.
– За какого человека вы меня принимаете? Все равно мы оживим его через минуту, говорю я себе, но ведь я занялся этим делом вовсе не для того, чтобы находить новые, все более ужасные способы умерщвлять людей.
– Вам не нравится?! А ведь у вас прямо-таки талант по этой части.
Прокурор резко посмотрел на Кроува.
– Иронизируете? И вы еще в состоянии шутить? Неужто смерть для вас ничего не значит?
Джерри не ответил, а лишь попытался смахнуть слезы, которые теперь то и дело непрошенно набегали на глаза.
– Кроув, это недешево. Мы потратили на вас миллиарды рублей. Даже со скидкой на инфляцию – это большие деньги.
– В бесклассовом обществе деньги не нужны.
– Что это вы себе позволяете, черт побери? Даже теперь вы пытаетесь бунтовать? Корчите из себя героя?
– Нет.
– Неудивительно, что нам пришлось убивать вас восемь раз.
– Мне очень жаль. Видит небо, мне очень жаль.
– Я просил, чтобы меня перевели с этой работы. Очевидно, я не в состоянии сломать вас.
– Сломать меня! Можно подумать, мне не хочется, чтобы меня сломали!
– Вы нам слишком дорого обходитесь. Раскаяния преступников в своих заблуждениях приносят определенную выгоду. Но вы обходитесь нам слишком дорого. Сейчас соотношение «затраты-выгода» просто смехотворно. Всему есть предел, и сумма, которую мы можем потратить на вас, тоже небезгранична.
– У меня есть один способ, сэкономить вам деньги.
– У меня тоже. Убедите эту чертову публику!
– Когда будете убивать меня в очередной раз, не надевайте мне шлем.
Прокурор, казалось, вконец шокирован.
– Это был бы конец. Смертная казнь. У нас гуманное правительство. Мы никогда никого не убиваем навсегда.
Ему выстрелили в живот, он истек кровью и умер. Его сбросили с утеса в море, и его съела акула. Его повесили вверх ногами, чтобы голова как раз погружалась в воду, и, когда он устал поднимать голову, он утонул.
Однако на протяжении всех этих испытаний Джерри все больше и больше приучал организм к боли. Разум его, наконец, усвоил, что ни одна из этих смертей не является постоянной. И теперь, когда наступал момент смерти, по-прежнему ужасный, Джерри переносил его лучше. Он уже не так голосил и умирал с большим спокойствием. Он даже научился ускорять сам процесс: намеренно вбивая в легкие побольше воды, намеренно извиваясь, чтобы привлечь акулу. Когда охранники приказали забить его до смерти ногами, он до последнего вопил: «Сильней!»
Наконец, когда провели его пробу, он с пылом и страстностью заявил аудитории, что русское правительство – это самая ужасная империя, которую когда-либо знал мир. На этот раз русские сумели удержать власть – нет внешнего мира, откуда могут прийти варвары. Прибегнув к соблазну, они заставили самый свободный народ в мире полюбить рабство. Слова шли от сердца – он презирал русских и дорожил воспоминаниями о том, что некогда, пусть очень давно, в Америке были свобода, закон и даже какая-никакая, но справедливость.
Прокурор вернулся в комнату с мертвенно-бледным лицом.
– Ублюдок, – выдохнул он.
– О-о. Вы хотите сказать, на этот раз попалась честная публика.
– Сто верноподданнически настроенных граждан. И вы разложили всех, кроме трех.
– Разложил?!
– Убедили их.
Наступило молчание. Прокурор уткнулся лицом в ладони.
– Вы потеряли работу? – спросил Джерри.
– Разумеется.
– Мне жаль. Вы хорошо ее выполняли.
Прокурор посмотрел на него с отвращением.
– На этой работе еще никто не срывался. А мне никогда не приходилось умерщвлять дважды. Вы же умерли с десяток раз, Кроув. Вы привыкли к смерти.
– Я этого не хотел.
– Как вам это удалось?
– Не знаю.
– И что вы за животное, Кроув? Неужто вы не можете придумать какую-нибудь ложь и поверить в нее?
Кроув усмехнулся. В былые дни в данной ситуации он бы громко рассмеялся. Неважно, привык он к смерти или нет, но у него остались шрамы, и ему уже никогда громко не рассмеяться.
– Такая уж у меня была работа. Как драматурга. Волевое временное прекращение неверия.
Дверь отворилась, вошел весьма важный с виду человек в военной форме, увешанный медалями. За ним четыре солдата. Прокурор вздохнул и встал.
– До свиданья, Кроув.
– До свиданья, – попрощался Джерри.
– Вы очень сильный человек.
– Вы тоже, – сказал Джерри.
И прокурор ушел.
На этот раз солдаты увезли Джерри из тюрьмы в совершенно иное место. Во Флориду, на мыс Канаверал, где размещался большой комплекс зданий. До Джерри дошло, что его отправляют в изгнание.
– Каково оно? – спросил он технического работника, который готовил его к полету.
– Кто знает? – вопросом ответил техник. – Никто ведь оттуда еще не возвращался…
– После того как самек перестанет действовать, будут ли у меня проблемы с пробуждением?
– Здесь на земле, в лаборатории – нет. А там, в космосе – кто его знает?
– Но, вы полагаете, мы будем жить?
– Мы отправляем вас на планеты, которые по всем параметрам должны быть обитаемы. Если нет – весьма сожалею. Тут вы рискуете. Худшее, что с вами может случиться, это смерть.
– И это… все? – пробормотал Джерри.
– Ну ложитесь и дайте мне записать ваши мысли.
Джерри лег, и шлем – в который уже раз – записал его мысли. Тут, разумеется, ничего нельзя было поделать: когда осознаешь, что твои мысли записываются, обнаружил Джерри, просто невозможно не пытаться думать о чем-то важном. Как будто играешь на сцене. Только на этот раз публика будет представлена одним-единственным человеком – самим собой, когда ты проснешься.
Но он подумал вот о чем: и этот и другие звездолеты, которые будут или уже отправлены колонизировать миры-тюрьмы, не так уж и безопасно для русских. Правда, заключенные, отправленные на этих гулаг-кораблях, будут находиться вдали от земли много веков, прежде чем совершат посадку, а многие из них наверняка не выживут. И все же…
Я выживу, подумал Джерри, когда шлем подхватил импульсы его мозга и стал заносить их на пленку. Там, в космосе, русские создают своих собственных варваров. Я стану Аттиллой, царем гуннов. Мой сын станет Магометом. Мой внук станет Чингис-Ханом.
Один из нас когда-нибудь разграбит Рим.
Тут ему ввели самек, и тот разлился по телу Джерри, забирая с собой его сознание, и Джерри с ужасом узнавания, понял, что это смерть, но смерть, которую можно только приветствовать, и он не возражал против нее. На этот раз, когда проснется, он будет свободным.
