Аркадий и Борис Стругацкие - Испытание «СКИБР»
«Кентавры» снова собрались вместе и выстроились перед стеной в ряд. «Оранг» неторопливо подполз к ним и остановился рядом. Танк сиротливо торчал в стороне, всеми покинутый и забытый.
– Берегите глаза, – сказал Акимов.
Что-то треснуло, и по серому граниту скользнула ослепительная фиолетовая молния. Стена дрогнула. Друмм! Друмм! Над стеной взлетел фонтан серого дыма вперемешку с гранитной щебенкой. Друмм! Друмм! На граните вспыхивали малиновые пятна, и было видно, как разлетаются циклопические глыбы и стена оседает, разорванная широкими уродливыми трещинами. Друмм! Дррах! «Кентавры» и «Оранг» стояли перед стеной и по очереди расстреливали ее крошечными ампулами с замкнутыми в магнитные кольца струйками дейтериевой плазмы. Расстреливали спокойно, деловито, не торопясь.
Через минуту все было кончено. Стрельба прекратилась, стало очень тихо, слышно было, как что-то шипит и трещит в раскаленном щебне. «Кентавры» двинулись в широкий пролом, окутанный серым облаком дыма и пыли. «Оранг» подождал немного, пропустил вперед себя танк и тоже нырнул в горячее облако.
– Хорошо! – коротко сказал Быков.
Но Акимов снова поймал в зеркальце его взгляд – странный, какой-то напряженный, словно межпланетник хотел и не мог себя заставить сказать что-то. Прославленный Быков был чем-то встревожен, и эта тревога была непонятным образом связана с ним, Акимовым, рядовым инженером-программистом. Это было очень странно.
Вездеход, тяжело скрипя по гранитным обломкам, миновал пролом. Стена была толстая, очень толстая – не менее двух метров.
– Фот, фитите, Нина Ифанофна, – торжествуя сказал Сермус. – Фот тот столпик. Это конец маршрута. Но сначала путет очень интересно.
Нина нашла глазами белый столбик, и в тот же момент «Оранг» остановился. «Кентавры» бежали еще некоторое время, потом тоже остановились и начали пятиться. Они пятились очень осторожно, остановились рядом с «Орангом» и медленно налились красным светом.
– Глядите, – шепнула Нина. – Покраснели! Засмущались…
– Неушели он почуял? – благоговейно проговорил Сермус.
– Что почуял? – спросила Нина.
Видимо, «Оранг» принял решение. Покорный и утихший танк вдруг ожил. Взревел двигатель, комья грязи рванулись из-под гусениц, и огромная машина, грохоча и лязгая, кинулась вперед к заветному столбику. Никто не успел сказать ни слова. Раздался громовой удар, из-под гусениц танка взлетел оранжевый веер огня, чудовище подпрыгнуло и застыло на месте, перекошенное, почерневшее, искалеченное. Густой черный дым повалил от него, пачкая топь жирной копотью.
– Опнарушил! – крикнул Сермус. – Опнарушил! Сейчас путет расминирофать!
– Имитация икс-обстановки, – торопливо пояснил Акимов.
– Имитация чего? – спросил Быков.
– Икс-обстановки. Обстановки, которую невозможно предвидеть. Минное поле.
– Час от часу не легче, – пробормотал Быков. – Как в историческом фильме…
– «Оранг» обнаружил мины? – спросила Нина.
– Та, та, – сказал Сермус нетерпеливо. – Сейчас путет расминирофать.
Но «Оранг» не стал разминировать. Во всяком случае, не стал разминировать так, как ожидал Сермус. «Кентавры» не полезли на минное поле, не стали выкапывать мины и вывинчивать их взрыватели. Они взобрались все трое на горящий танк и открыли пальбу. Прежде чем оглушенные и ослепленные наблюдатели успели прийти в себя, через минное поле к белому столбику – теперь уже не белому, а черному от огня и пыли – протянулась широкая полоса перевороченной земли и булькающей кипящей воды. «Кентавры» – на этот раз нежно-голубые – торопливо приблизились к столбику, обнюхали его, окрасились в серо-стальной цвет и вернулись к «Орангу». Испытание окончилось.
– Вот и все, – сказал Акимов устало. – Теперь можно домой.
Нина счастливо улыбнулась.
– Вместе и навсегда, – прошептала она.
И тут Быков обернулся.
– Мне нравятся ваши машины, – сказал он. – Они нам нужны. И вот что… – Он помолчал. – Мне нужно поговорить с вами, Акимов. Если нетрудно, зайдите ко мне после обеда.
3
Вероятно, Быков просто не знал, с чего начать. Он щурился на серое небо за прозрачной стеной, кряхтел, гладил колени и барабанил по подлокотнику кресла толстыми, сильными пальцами. Пальцы были коричневые, в неправильных белых пятнах – следах космических ожогов. «Интересно, долго он будет молчать?» – подумал Акимов. Потом он подумал, что турболет в Новосибирск улетает через два часа. Потом он вспомнил, что оставил в мастерской подарок Нины – букет «вечных» цветов. Потом он подумал, что Нина, вероятно, уже упаковала чемоданы и теперь болтает с Сермусом. Сермус оставался в мастерской еще на неделю, и Акимову было немного неловко перед ним.
– Так вот, – сказал Быков бесцветным голосом. – Дело вот в чем…
После этого он опять замолчал на минуту, хрустнул пальцами и пожевал губами. Акимов нетерпеливо заерзал в кресле.
– Да. Дело вот в чем… – повторил Быков. – Скажите, Акимов, вы… Вы ведь работали над системой около двух лет, так?
– Так, – согласился Акимов.
– Сложное это дело – тонкое программирование?
Тонкое программирование «мозга» нового типа потребовало строжайшей изоляции места работы от всех внешних влияний. Поэтому работы пришлось проводить не в исследовательском центре, а здесь, вдали от крупных предприятий, от мощных линий силовых передач, от шума и гула большого города, в изостатических помещениях на глубине пятидесяти метров под холмом с пластмассовым колпаком. И поэтому Акимов провел здесь два года почти безвыездно, в напряженной ювелирной работе.
Но Акимов не стал говорить об этом Быкову. Он сказал только:
– Да, довольно сложное.
– Чем вы думаете заниматься дальше? – спросил Быков.
Акимов неохотно сказал:
– Буду работать в Новосибирском университете. Нельзя тратить по два года на каждую систему. У нас с Сермусом есть кое-какие идеи. Программирование программирования.
У них были «кое-какие идеи», и эти идеи очень увлекли их: рассчитать криотронные кристаллизаторы, выращивать готовый, запрограммированный «мозг»… привлечь к этому делу математиков, физиков, в первую очередь «гения кибернетики» профессора Сунь Си-тао из Кайфына. Но он не стал говорить и об этом.
Впрочем, Быков не настаивал. Он помолчал, побарабанил пальцами по подлокотнику и с трудом произнес:
– Дело, собственно, в том, что… Да. Видите ли, две недели назад наш кибернетист сломал позвоночник. Спортивные игры, несчастный случай. Да. Он лежит в госпитале… Говорят, он уже никогда не сможет летать.
«Турболет улетает через полтора часа», – подумал Акимов. И вдруг он понял, о чем говорит Быков.
– Сломал позвоночник? – спросил он. – И никогда уже не сможет летать?
Быков кивнул, не поднимая глаз:
– Никогда. А мы стартуем через неделю.
Тогда Акимов вспомнил ночь, многие ночи, яркий спутник «Цифэй» над горизонтом. И маленькую, хрупкую Нину, которая так счастлива, что они будут вместе и навсегда.
– Я понимаю, – сказал Акимов.
Быков молчал, глядя себе в колени.
– Я понимаю, – сказал Акимов. – Я тоже кибернетист. Вы хотите, чтобы я…
– Да, да, – сказал Быков. – Мы стартуем через неделю. У нас совсем нет времени… Да, конечно. Я тоже понимаю, это тяжело. Шесть лет туда и шесть обратно… И большой риск, конечно… Только… – Он растерянно взглянул на Акимова. – Вы понимаете, экспедиция немыслима без кибернетиста.
Акимов медленно поднялся.
– Что касается работы, – поспешно заговорил Быков, – пожалуйста. Вы можете работать во время рейса. Книги, микрофильмы, консультации… У нас есть отличные математики… Я понимаю, это слабое утешение, но…
Не год, не два, а двенадцать. Это будет двенадцать лет без Нины.
Акимов не знал, как он скажет ей. Он знал только, что в его глазах сейчас то же выражение мучительного напряжения, какое он видел сегодня в глазах Быкова.
Он повернулся и пошел к двери. На пороге он обернулся и сказал с горьким удовлетворением:
– Вы, оказывается, совершенно обыкновенный человек.
Быков стоял лицом к прозрачной стене, глядел на серое небо и думал: «Сколько лет говорили и писали о конфликтах между чувством долга и тягой к личному счастью. Но кто говорил или писал о человеке, который заставлял сделать выбор?»