Игорь Поляков - Доктор Ахтин. Бездна
В оставшиеся три месяца, пока была жива мама, я старательно прятал от самого себя простой факт — я непроизвольно мысленно считал уходящие дни, точно зная, когда мама уйдет навсегда. Я точно знал день её смерти, и не пытался что-то изменить. Да, тогда я еще не подозревал о силе своих рук. Но разве это оправдывает меня?! Для чего тогда дар предвиденья, если просто знать и ничего не пытаться изменить?
Я помню открытый гроб и белое лицо мамы. С одной стороны, я, по-прежнему, уверен в том, что это не моя мама, а посторонняя женщина, а с другой стороны, мне надо подойти и поцеловать её в лоб. Мне страшно сделать первый шаг к гробу. В сгустившейся тишине я стою, как столб, не замечая, как странно смотрят на меня люди. Они ждут от меня слез и безутешных рыданий, они уверены, что ребенок в моем возрасте должен показать всю глубину и невосполнимость утраты. Они ждут от меня всплеска эмоций.
Я бы так и стоял, не сдвинувшись ни на шаг, если бы не появилась Она.
Богиня появилась справа от меня. Я почувствовал тепло её ладони. Она сверху вниз посмотрела на меня и, поймав её взгляд, я вдруг начал беззвучно плакать. Слезы текли из моих глаз, словно я только сейчас понял, что мамы больше нет. Потом я подошел к гробу, положил левую руку на сложенные руки мамы и поцеловал её холодные губы.
Надо было в лоб, но Богиня сказала мне поцеловать в губы.
«Будь собой, если ты считаешь, что это посторонняя женщина, то целуй в губы».
Затем я отошел от гроба и остановился рядом с отцом. Он — слева, Богиня — справа. Отец положил мне на плечо руку, а Богиня просто держала меня за руку. Отцовская рука была тяжелой, а Её ладонь — нежной.
Маму похоронили, помянули в столовой, и мы с пьяным отцом вернулись домой. Он практически сразу уснул на диване, а я взял лист бумаги и карандаш. В тот вечер я нарисовал первый рисунок — белое лицо мамы в гробу. Нарисовал не совсем сам, — мне помогала Богиня. Иногда просто говорила, как вести карандаш, а порой накрывала мою руку своей и линия на бумаге получалась такой, какой нужно. И этот процесс — нанесения карандашных линий на бумаге — оказал на меня магическое действие, которое осталось со мной навсегда. Результат совместного рисования мне показался и красивым, и странным. На рисунке была мама. Да, не какая-то посторонняя женщина, а моя мама, та, которую я знал и любил. Она, как живая, лежала и, наверняка, просто спала. А та женщина, которую я сегодня целовал в холодные губы, действительно никакого отношения ко мне не имела. Похоронили не маму, а кого-то другого человека. Мама просто спит на рисунке.
Так мне сказала Богиня.
И я Ей сразу поверил.
Я иду быстрым шагом по лесу, который в сумерках кажется живым. Прямо передо мной в траве видны уши зайца. Вон тот густой куст, как медведь, который ждет, когда я подойду ближе. А в ветвях раскидистой ели затаилась рысь.
Я смело иду вперед, потому что знаю: самый страшный зверь — это человек.
Например, такой, как я.
6.Когда они вышли из густого ельника и, перейдя через большую поляну, вошли в сосновый бор, сержант Коротаев повеселел.
— Люблю сосны, — сказал он, — они такие красивые. Воздух здесь чище и вкуснее.
— Лучше смотри вперед, может, увидишь ублюдка, — хрипло сказал капитан. Он устал, — отсутствие регулярных физических нагрузок и кабинетная работа делали своё дело.
— Нет, Дориан спокоен, значит, Парашистай еще далеко.
— Сколько мы уже бежим? — спросил капитан.
— В пять утра вышли, сейчас двенадцать, значит, семь часов, — ответил лейтенант.
Дориан остановился и стал обнюхивать землю. Сержант, подбежав к нему, присел и осторожно раздвинул мох.
— Что там? — капитан Ильюшенков обессилено привалился к сосновому стволу.
— Здесь он срывал грибы. Причем, делал это аккуратно, старался не повредить грибницу.
— Какая разница, — аккуратно он это делал или нет?
— Ну, — задумчиво ответил сержант, — вообще-то, это говорит о том, что он в лесу не новичок. Он знает, как выживать, он не кружит по лесу, а ровно держит направление на север. Мы преследуем его уже семь часов, и, судя по поведению Дориана, мне кажется, что между нами расстояние такое же, как и в начале погони.
После минутного молчания, капитан отрывисто сказал:
— Отдых пятнадцать минут.
Он сидел, привалившись к сосне, жевал плитку шоколада и думал. Всё оказалось не так просто, как он полагал: сил хватит еще на пять-шесть часов бега, Парашистай оказался вовсе не раненым зверем, а вполне даже здоровым скаутом, способным и пищу найти, и ориентироваться в пространстве. Это, конечно же, не повод, чтобы прекратить погоню, но теперь понятно, что быстро ничего не получится. А, значит, надо рассчитать свои силы и продолжать погоню.
Лейтенант задумчиво смотрел на низко висящие белые тучи. Кроны сосен под порывами ветра раскачивались, словно подметали белую неровную поверхность неба. Теперь, когда стало понятно, что к вечеру они не вернуться, он перестал думать о девушке по имени Эвелина, и просто и бездумно созерцал движение облаков по небу.
Рядовой съел половину шоколадной плитки, задумчиво посмотрел на вторую часть, и, пересилив себя, спрятал её в карман рюкзака. Вытащив флягу с водой, он сделал один глоток и завинтил колпачок. Он подумал о том, что у них есть нормальная пища и вода, а у Парашистая только то, что он сможет найти в лесу. И пусть он не новичок, у них больше шансов догнать, чем у него — уйти от погони.
Сержант Коротаев гладил Дориана по холке. Он думал о том, что им вряд ли удастся догнать Парашистая. Если он правильно понимает противника, то скоро беглец должен сделать всё, чтобы сбить преследователей со следа. И тогда им с Дорианом делать будет нечего.
— Всё, подъем! Вперед!
Капитан дождался, пока пес возьмет след и убежит вперед, и затем, вяло переставляя ноги, побежал за сержантом. Чтобы не думать о боли в мышцах и нежелании двигаться, он попытался вспомнить всё, что знал о Парашистае.
Убийства наркоманов, которые начались летом две тысячи шестого года. Он тогда был старшим лейтенантом в следственном управлении, и занимался делами значительно проще. Однако разговоры в курилке и слухи, гуляющие по управлению, давали достаточно пищи для ума. Маньяк убивал только ножом, выдавливал глаза и не оставлял никаких следов.
Вилентьев, тогда еще капитан, работал, как проклятый, но — убийства продолжались, а он не имел никаких версий. Они тогда со старлеем Ануфриевым поспорили на бутылку коньяка, поймает или нет Вилентьев маньяка. Пришла осень, убийства прекратились, Вилентьев никого не поймал, и Ануфриев принес бутылку коньяка, которую они вдвоем распили.
Затем следующим летом всё началось снова. И теперь маньяк не просто убивал и выдавливал глаза, но и извлекал из трупа какой-нибудь орган. Вилентьев рыл носом землю, жил в Управлении, но — помог, как всегда, случай. Убийство наркоманов в Москве, в котором одна из жертв, выжила. Этот парень и опознал по фотографии доктора Ахтина. Группа спецназовцев недооценила противника, и в результате — трое раненых, причем, один из них остался инвалидом. И Парашистай после огнестрельного ранения в коме. Теперь уже он, Ильюшенков, поставил коньяк.
Через несколько месяцев неожиданная новость — обезноженный маньяк сбежал из тюремной больницы. Что это было? Опять недооценили состояние здоровья убийцы или злой умысел?
Потом до лета две тысячи восьмого тишина, и снова начались убийства. Пусть вначале был подражатель, но после его поимки Парашистай снова вышел на охоту. И как оказалось после, доктор Ахтин преспокойным образом жил и работал в городе.
Капитан Ильюшенков внезапно подумал о том, что слишком много везения у маньяка-убийцы. Или в этом виноваты они, те, кто охотится на него. Сами о том не подозревая, мы даем ему шанс, которым он пользуется. Фортуна всегда благосклонна к тому, кто ищет выход из безвыходной ситуации.
Тогда возникает вопрос — что он сделал не так, когда задержал преступника рядом с санаторием? После удара по голове, Парашистай казался беспомощным и не способным к сопротивлению. Они погрузили его в автомобиль, причем, он сам проверил, как закрыты дверцы. А вот были ли у Ахтина наручники на руках?
Капитан споткнулся об ветку, но не замедлил движение. Неожиданная мысль застала его врасплох. Он не мог вспомнить, надел ли он наручники или убийцу просто закинули в машину? Когда прошлым вечером он писал рапорт, то этот нюанс даже не возник у него. Что было бы, если бы у Парашистая на руках были наручники, когда произошло столкновение с железнодорожным составом? Смог бы он сейчас быстро бежать по лесу?
Если бы, да кабы…
Скорее всего, ни он, ни сержант даже не подумали надеть на маньяка наручники, тем самым дав ему тот самый шанс, которым он воспользовался.
И еще один вопрос — почему микроавтобус остановился именно на железнодорожных путях? Почему именно там заглох двигатель, и водитель не смог завести мотор? Ни в поле, ни на повороте от санатория, ни вообще где-либо в другом месте, а именно на рельсах? Это игры Фортуны, или какое-то влияние Ахтина на водителя? Почему бы и нет? Он ведь слышал о каких-то необычных способностях доктора. Наверное, надо было внимательно присмотреться к тому, что по этому поводу писал Вилентьев в деле, а он махнул на это рукой, дескать, чушь всё это. После того, как Вилентьев был убит, он получил дело Парашистая и бросился в бой, размахивая шашкой.
