Виктор Колупаев - Сократ сибирских Афин
— Точно! — поддержала его Каллипига. — Когда стола на моем теле сгорела от жара Солнца, Иммануил прилип ко мне, как банный лист, и говорит: “Все неподвижные звезды, мол, доступные глазу в неизмеримой глубине неба, где они кажутся рассеянными с какой-то расточительностью, представляют собой солнца и центры подобных же систем. По аналогии, мол, нельзя сомневаться, что и эти системы возникли таким же путем, как и та, на которой мы находимся, возникли и образовались из мельчайших частиц первичной материи, которая наполняла, мол, пустые пространства, это бесконечное вместилище бытия божьего”.
Я возревновал к прилипшему к телу Каллипиги Иммануилу. И Межеумович возревновал, но уже к Иммануилиному богу.
— Ну сколько вам нужно повторять, что никакого бога нет! Мать вашу за ногу! И талдычат, и талдычат одно и то же, черт вас побери!
— Тогда и черта нет, — сказала Каллипига.
— И его нет, конечно!
— Тогда кто нас поберёт?
— Куда?
— В Аид, наверное…
— Опять ты за свое. С ума можно сойти!
Симпосий молчал, даже котилы и кратеры как бы в некотором страхе куда-то попрятались. Межеумович, это было видно, сжал всю свою волю в кулак, напрягся, усилился внутренне, успокоился диалектически и продолжил, все так же расхаживая перед триклинием и помахивая ковшичком для разбавления вина водой.
— Затем некий Ламберт в своих “Космологических письмах” повторил идеи Канта о структуре этого задрипанного мироздания. А потом и астроном Лаплас сформулировал космогоническую гипотезу, аналогичную кантовской. Характерен следующий эпизод из жизни Лапласа. Когда Лаплас преподнес Наполеону свою книгу “Изложение системы исключительно коммунистического мира”, тот сказал ему: “Ньютон в своей книге говорил о боге, в вашей же книге, которую я уже просмотрел, я не встретил имени бога ни разу”. Лаплас ответил: “Господин Первый секретарь Самой Передовой партии в мире, в этой гипотезе я не нуждался”. Вот ответ, достойный истинного материалиста!
Симпосий явно трезвел и чувствовал себя от этого все более и более неловко. Каллипига щелкнула пальцами, и служанки весело запорхали меж столиков, что-то унося, а что-то, напротив, принося. И в результате этого, на первый взгляд хаотического, как при возникновении Вселенной, движения на столиках все чудесным образом упорядочилось, а котилы, кратеры, киафы и металлические кружки оказались в руках участников симпосия, да еще и наполненные до краев неразбавленным, как мне показалось, вином.
— За материализм! — торжественно провозгласил Межеумович и тут же, нисколько не сомневаясь, что его поддержат, опрокинул котил. Прошло, видать, легко, так как диалектик тут же деловито похлопал себя по карманам, что-то обнаружил нужное, развернул его и сказал: — Список материалистов. Стихийных, конечно, но все же… Так что, Анаксимен, записываю тебя первым почетным стихийным материалистом? Фалес и Анаксимандр отказались. Туда им и дорога! В идеалистическое болото! А вот ты будешь первым.
— Запиши лучше меня, — сказал Сократ, — если там бесплатными обедами будут кормить.
— Ишь ты, бесплатными… Бесплатно только Каллипига кормит. А вот для чего, я и сам пока не пойму.
— Тогда не записывай, — легко отказался Сократ. — Я уже отобедал.
— Так как, Анаксимен? Ты ведь согласен, что материю никакой бог не сотворил, что была она вечно?
Анаксимен непонимающе уставился сначала на Межеумовича, а потом на всех остальных по очереди.
— О чем это он толкует?
— В материалисты вербует, — сказал Сократ. — Не слышал, что ли?
— В какие такие материалисты?
— В стихийные, — пояснил Сократ.
— Не понимаю, — сдался Анаксимен.
— Да и никто не понимает, — успокоил его Сократ. — Тут только ум Межеумовича все понимает. Не даром он диалектический, да, в придачу, еще и исторический материалист.
— Ну, тупые, ну, тупые! — зашелся Межеумович. — Как с такими начало материализму положить? Ладно… Давай вот так. Ты ведь, Анаксимен, согласен, что этот твой воздух никакой бог не сотворял, что был он вечно?
— Согласен, конечно.
— Ну и молодец! Ну и материалист, хотя и стихийный! А то бог, бог! Какой вам, в жопу, бог, если одни воздуся вокруг?!
— И верно, — согласился ослабевший Анаксимен. — Не богами создан воздух, но они сами возникли из воздуха.
— Как?! — очень сильно огорчился Межеумович.
— Да вот так. Начало всего есть беспредельный воздух, так как он есть источник возникновения всего, что существует, существовало и будет существовать, в том числе и богов и божеств, остальные же вещи возникают из того, что произошло от воздуха.
— Анаксимен, — ласково заговорил Межеумович. — Отринь богов, и я вручаю тебе удостоверение первого материалиста, пусть даже и стихийного.
Но Анаксимен заартачился.
— И человек есть Воздух!
— Материален, то есть…
— И душа воздушна!
— Ну, какая к е… ядреней, то есть, Фене, еще душа?
— Подобно тому, как душа наша, будучи Воздухом, сдерживает нас, так дыхание и Воздух объемлют весь мир!
— Тьфу, тебе, Анаксимен
— Воздух — единое, движущееся, беспредельное начало всего сущего!
— Ну, ну…
— Воздух близок к бестелесному. И так как мы возникаем через его истечение, то он необходимо должен быть бесконечным и изобильным, так как он никогда не иссякает!
— Но бога-то нет?!
— Воздух и есть бог, — рассердился Анаксимен. — Единое и вечное, непреложное и божественное начало, — дышащий Воздух, — наполненное силами и божественными энергиями, через сгущение и разрежение рождает из себя различие и противоположности, лежащие в основе конечных вещей.
— Тьфу тебе, Анаксимен! — харкнул Межеумович. — Тьфу на ваш сраный симпосий! Разлеглись! Умничаете! А на самом-то деле ни хрена не понимаете и не знаете.
— Да ты бы, Межеумович, разъяснил нам, что такое это за материализм? — сказала Каллипига.
— А вот затащу тебя в темный чулан, да отдеру! Вот и будет тебе самый настоящий материализм.
— А… — сказала Каллипига. — Так тогда я самая первая материалистка. Причем, иногда и стихийная.
— А… — сказали философы и фисиологи. — Так тогда мы самые первые материалисты.
— А… — сказал Сократ. — Было по молодости.
Надо бы и мне хоть на время окунуться в материализм, подумал я.
Межеумович сел на пол и заплакал.
Глава двадцатая
— О чем идет речь в твоем безутешном плаче? — ласково спросила Каллипига убитого горем материалиста.
И другие тоже спросили:
— О чем плачешь-то?
— О чем слезы льешь?
— Ах, — сквозь рыдания сказал Межеумович, — да как же мне не плакать, как слезы не лить?! — И припустил еще пуще.
Тут уж было не до шуток. Все начали сползать со своих лежаков, окружать исторического диалектика плотным кольцом доброжелательства, образовав тем самым своего рода группу поддержки. Только я остался на своем месте, чтобы не создавать толчею, да еще Пифагор, который как бы и вообще своею мыслью не присутствовал на симпосии. Он ведь до сих пор ни слова не проронил, хотя иногда все же прикладывался к киафу и опускал в рот то лепешку с медом, то гроздь сушеной красной рябины.
— Выскажи нам причину такого громкого рева, — попросил Сократ.
— Не выскажу, — заупрямился материалист.
— Тогда, может, знаками покажешь, — продолжал настаивать Сократ.
— И знаками не покажу!
— А если просто успокоиться?
— Ага! Я успокоюсь, а вы и не спросите, почему это я плакал!
— Спросим, спросим, — сказала Каллипига. — Постоянно будем спрашивать.
— Вы спросите, а славный Агатий все узнает.
— Не узнает он! Откуда ему знать! — раздалось в плотном кольце.
— Да я же и расскажу…
— Тогда тебе беспокоиться не о чем, — сказал Сократ. — Если ты сам все расскажешь славному Агатию, то он, ясное дело, ничего и не поймет.
— Да? — не поверил исторический материалист, но уже с некоторой надеждой в голосе.
— Точно! Ничего он не поймет! Он же тупой! — Снова раздалось в ближайшем окружении Межеумовича.
