Роман Злотников - Руигат. Схватка
Тэра вздохнула. Что ж, значит, так тому и быть. Она попробует еще раз. А если не получится – разделит свою судьбу с остальными. Так будет честно. Слава богам, или, как говорят здесь, на Оле, Небесным, за Ук теперь можно не опасаться. «Руигат» ее в обиду не дадут…
Пламенная горько усмехнулась, Да уж, жизнь любит все переворачивать с ног на голову. Она, твердо знающая, что насилие – это зло, испытывает облегчение от того, что этот маленький человечек, который стал ей так дорог, находится рядом с теми, кто, не стесняясь, практикует это насилие…
Что ж, надо идти собираться. Особо много вещей у нее нет, но стоит попросить Ивана заказать ей копию концертного костюма. И какой-нибудь портативный мелодикей. Танцевать без сопровождения музыки – это не то. Хотя ей уже приходилось это делать, но… лучше все-таки с ним. Так что даже мелодикей с урезанным частотным диапазоном и мощностью это все равно лучше, чем ничего. Ибо как там дальше все сложится – неизвестно, но она обязана сделать еще одну попытку достучаться до душ «желтоглазых»…
Иван отыскался в «зале рукопашки», как называлось это помещение. Когда Тэра появилась на пороге, ее слегка замутило. Потому что в спортзале творилось странное и… и отвратительное действо, которое Иван называл «схватки». То есть Деятельные разумные, разбившись на пары, применяли друг к другу насилие, пытаясь заставить своего соратника упасть, вскричать от боли, потерять ориентацию или просто лишиться сознания. Так что квинтэссенция насилия буквально висела в воздухе…
– Костам, ну что ты как вареный! На противоходе его цепляй, на противоходе!.. – орал Иван кому-то. – Тпол – спишь! Тебя же сейчас в захват поймают и… Ну что я говорил!
Пламенная подошла к нему, протянула руку и осторожно коснулась ладонью любимого, старательно отводя взгляд от происходящего на толстых веревочных матах.
– Тэра! – просиял тот, обернувшись. – Погоди минуту, я сейчас закончу.
– Я подожду снаружи, – едва сдерживая тошноту, тихо отозвалась она.
С Иваном все было… сложно. Там, на Киоле, где Тэра была самой знаменитой танцовщицей планеты, членом Симпоисы, главой Избранных, самой лучшей, самой светлой части киольского общества, их взаимоотношения представлялись ей немного в другом свете. Иван был… сильным, с ним ей всегда было как-то спокойно и надежно. Он мало чем напоминал ее прежние связи из числа людей творчества – талантливых, но нервных, сильных духом, но ранимых, отдающихся любви полной мерой, но в первую очередь ориентирующихся на свои чувства и эмоции. Иван же был не таким. Спокойным. Добрым. Уравновешенным. Ему никогда не пришло бы в голову как, например, Острэйну, вознестись вместе с ней на ледяную вершину Эминтрелы, самой высокой горы планеты, включить трансляцию и кричать всем и вся, кто может услышать:
– Люблю! Люблю! Люблю… – а спустя всего полгода, после наполненной страстью ночи, сообщить ей, что «к сожалению» они должны расстаться. Потому что вот этой ночью он окончательно убедился, что из их отношений ушло нечто, что делает любовь человека «равной богам». И что он не хочет обманывать ни ее, ни себя. Ибо только высокая и безбрежная любовь, когда страсть сжигает мысли, когда тело вздрагивает от простого прикосновения, когда даже просто случайный звук, отблеск, запах заставляет возбуждаться, гореть и бросаться на предмет твоей страсти, придает совместному проживанию мужчины и женщины хоть какой-то смысл… Он много тогда наговорил. И если бы он был у Тэры первый – она бы, скорее всего, ушла бы к богам… как, по слухам, сделали уже пятеро из бывших любовниц Острэна. Но к тому моменту она успела пройти уже через многое. Поэтому удержалась…
Иван был не такой. Он мог краснеть, мямлить и даже когда от чего-то загорался, то предпочитал хранить это в себе. Молчал и хмурился. Похоже, сердясь на то, что не может удержаться и у него все-таки прорывается все то… что другие считали страстностью, искренностью, эмоциональностью и почитали достойным и естественным. Более того – выигрышным. А он – нет. Но зато если он сказал «люблю», то…
И ей это нравилось. Но в этом «нравилось» была и некоторая доля… снисходительности, что ли. Ибо там она была общепланетной величиной, а он – пусть странным, загадочным и любимым, но обычным и… все-таки… немного больным человеком.
Но это было там, на Киоле. Здесь все было по-другому. Здесь, на Оле, она была никем. Здесь, на Оле, она жила среди людей, которые сделали насилие своей профессией. Здесь, на Оле, она была полностью зависима от них. И это угнетало ее больше всего. Нет, Иван ни в малейшей доле не изменил своего отношения к ней. Он был так же нежен и надежен. Но на Киоле у нее была иллюзия (да-да, иллюзия, уж теперь-то она могла себе в этом признаться), что она сможет изменить его, переделать, убедить в том, что насилие неприемлемо. Здесь же, на планете, до краев переполненной жестокостью, это было недостижимо! И возможно, эта осознанная Тэрой на подсознательном уровне недостижимость послужила дополнительным стимулом ее решения уйти к остальным Избранным…
– Привет, малыш, заждалась? – Иван был возбужден и весел. Тэра грустно улыбнулась. Все то время, которое она ждала его, она прощалась с ним. Молча. Мысленно. Думая, что так и не сможет сама сказать ему о том, что уходит. Но это было неважно. Конечно, ему расскажут обо всем другие. Но пока… пока она вообще ничего не будет говорить. И костюм она, пожалуй, тоже попросит заказать кого-нибудь другого.
– Что случилось? – встревоженно спросил Иван, склоняясь над ней, беря ее лицо в ладони и разворачивая к себе. – Ты какая-то прям сама не своя сегодня. Что произошло?
– Ничего, – слабо улыбнулась Тэра и, не в силах больше смотреть в любимые глаза, которые вскоре придется оставить, потому что долг и… разочарование уведут ее навстречу смерти… или чего-нибудь еще хуже этого, прикрыла веки. – Просто я… я еще раз убедилась, что ненавижу насилие.
Иван отпустил руки и медленно разогнулся. Сжал губы. Они очень много разговаривали об этом. Он пытался ей объяснить, что все не так просто, что насилие насилию рознь, что иногда нет другого способа остановить насилие, чем ответить на него таким же насилием. Но сейчас она не хотела говорить об этом. Хотя… может быть, как раз эта тема и поможет ей скрыть от любимого все то, что так ее гнетет?
– Иван, прости, но… – несколько покаянным тоном начала Тэра, – я не хочу тебя обидеть, но пойми, все твои аргументы уже когда-то были озвучены в нашей истории. И отвергнуты. Неужели ты думаешь, что у Белого Эронеля были глупые оппоненты? Просто ваша цивилизация еще не доросла до понимания их ничтожности. Насилие не бывает и не может быть допустимым. Насилие – это абсолютное зло. Всегда. Как только ты допустил хотя бы малую возможность насилия – ты начал свое падение. Ибо насилие убивает все светлое, что есть в человеке – любовь, верность, способность к самопожертвованию… – Тэра говорила мягко, но убежденно, а затем, увидев, что ее любимый все больше и больше мрачнеет, замолчала, просто смотря на него влюбленным и извиняющимся взглядом.
Иван некоторое время сидел, задумавшись, а затем хмыкнул.
– Любовь убивает, говоришь? Способность к самопожертвованию? Тогда послушай… – Он чуть откинул голову назад и начала тихим голосом:
– Был у майора Деева товарищ – майор Петров[6],
Дружили еще с Гражданской, еще с двадцатых годов…
Его голос звучал хрипло, глуховато, но, несмотря на это, к ним стали подтягиваться со всех сторон. Сначала подошли несколько человек, стоявших совсем рядом, затем еще один, потом еще двое, трое. А потом народ повалил валом.
…Бывало, Ленька спасует, взять не сможет барьер,
Свалится и захнычет – понятно, еще малец!
Деев его поднимет, словно второй отец.
Подсадит снова на лошадь:
– Учись, брат, барьеры брать!
Держись, мой мальчик: на свете два раза не умирать.
Ничто нас в жизни не может вышибить из седла! —
Такая уж поговорка у майора была…
Иван прикрыл глаза. Стихи звучали непривычно, чуждо, выбиваясь из обычных для уха киольцев размеров и ритмики – ну еще бы, эти стихи изначально были продуктом другой культуры, другого языка, другой цивилизации, в конце концов… но от этого они звучали еще более завораживающе.
– Идешь на такое дело,
Что трудно прийти назад.
Как командир, тебя я
Туда посылать не рад.
Но как отец… Ответь мне:
Отец я тебе иль нет?
– Отец, – сказал ему Ленька
И обнял его в ответ.
– Так вот, как отец, раз вышло
На жизнь и смерть воевать,
Отцовский мой долг и право
Сыном своим рисковать,
Раньше других я должен
Сына вперед посылать…
Тэра почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы. В этом тексте не было ни возвышенного, ни пафосного, ни разу не прозвучало слово «любовь», не было одухотворенных стенаний по поводу «твои глаза», «твоя душа» или того, как тяжелы даже минуты «без тебя», как расцветает мир, лишь только я подумаю «о тебе», то есть совсем ничего того, чем были полностью, до отказа, под завязку наполнены стихи, песни, скульптура, танцевальные композиции, да вообще все искусство Киолы! Простая жизненная история… из другой, совершенно чуждой ей жизни.
