Анатоль Имерманис - Пирамида Мортона
Выходит, я громко смеялся. И как-то машинально раскрыл при этом книгу.
— А что? — я впервые взглянул на обложку и вздрогнул: Ноа Эрквуд — “День между субботой и воскресеньем”. Написанный Мефистофелем в юности философский роман, за который я прощал ему многое.
Однажды утром герой, заглянув в календарь, обнаруживает лишний день. День, когда он может быть не таким, каким жизнь вынуждала его быть, а каким хотел — любящим и любимым, отзывчивым и благородным, прощающим и непреклонным… Двадцать часов он упивается этой возможностью. Три — тяготится. А в течение оставшегося часа никак не может дождаться минуты, когда сумеет надеть удобную, тесно облегающую смирительную рубашку привычки. Наутро приходит Судьба: “Продержись ты последний час, вся твоя будущая жизнь была бы, как этот день между субботой и воскресеньем”. Герой отвечает: “Будущая жизнь? Много ты знаешь! Ее бы вообще не было. Почему? Да потому, что у меня уже за полчаса до твоего прихода была заготовлена петля…” Сейчас, с полувекового расстояния, мне начинало казаться, что Мефистофель писал о себе.
Недаром он в молодости был и религиозным проповедником, и социалистическим оратором… Грустный роман!
Я опять рассмеялся. Забрести в пьяном виде в библиотеку и наугад схватить именно его книгу! Какая ирония!
— Сколько вам осталось до анабиоза? — мужчина сочувственно заглянул мне в глаза. — Бывает, у некоторых в последние дни начинается нечто, вроде опьянения: хохочут до слез и без всякой причины.
— Я только вчера пришел.
— Тогда непонятно… Мне лично, когда я читал книгу, хотелось скорее плакать, чем смеяться. Ноа Эрквуд был провидцем…
Мы познакомились. Его звали Виктором Тэллером.
— Давайте выпьем по этому поводу, — предложил я.
Меня мучило похмелье. Кроме того, вид намагниченных книг наводил на меня уныние. В свое время я сам не очень дорожил ими. Сейчас они стали величайшей ценностью для немногих, потому что для многих уже перестали быть ценностью.
Он согласился, хотя видно было, что ему жаль покидать библиотеку. Уходя, он запрятал роман за другие тома.
— Опять кто-нибудь вроде вас возьмет наугад, а я так и не дочитаю до конца. Нарочно не заглядывал в последнюю страницу. Но меня всю ночь мучил вопрос — выдержит ли герой все двадцать четыре часа?
Ресторан был тот самый, куда я ворвался вчера в поисках выхода. Виктор хотел забраться в угол, но я выбрал столик поближе к вертящейся сцене. Любая из танцовщиц в мое время могла бы стать “Мисс Америкой”.
Тут были и просто танцы, и танцы со стриптизом, и просто стриптиз. Но когда одежды одна за другой сбрасывались с классически прекрасного тела движением, которому позавидовала бы величайшая звезда классического балета, забывались все остальные мерзости XXI века.
— Отличные куклы! — сказал Виктор, глядя вслед убегающему столику. На танцовщиц он не обращал никакого внимания.
— Куклы? — меня поразил его пренебрежительный тон. — В мое время… — опомнившись, я осекся.
— Ну да, отличные биокуклы! Я ведь больше десяти лет проработал на Телемортоне. Даже принимал участие в их усовершенствовании. Вы бы видели первые лабораторные образцы — улыбались, как третьеразрядные шлюхи. Пришлось изобретать особо эластичные лицевые мускулы. А те, которые сразу же после Стены использовались в фильмах, — те уже были настоящие. Мы им даже человеческие имена присваивали, чтобы отличить, а потом вставляли в титры… Все тогда думали — живые актеры, многие и теперь не знают… Ведь только в гравидомах и биодомах вы можете любоваться ими в натуре!
Столик почему-то замешкался. Пришлось ждать больше десяти минут.
— Это уже другой, — Виктор наметанным глазом осмотрел пластмассовую поверхность. — Слишком уж много названий вин вы надавали за раз… А ведь как мудро придумано — полуживых обслуживает полуживой персонал! Сколько трагедий удалось избежать таким образом!.. Представьте себе, вы влюбляетесь в танцовщицу, официантку или горничную, и она тоже, а через три месяца вас — в капсулу!
Я усмехнулся и заговорил о романе — ослепительные красавицы уже не будили во мне желания.
— Чертовски актуален! — он вздохнул. — После Стены государство было в положении человека с лишним днем, который мог превратиться в годы и века. Но остались богатые, остались нищие, правда, с недавнего времени они, благодаря анабиозу, имеют хотя бы надежду на будущее…
— Ну, если бы вы видели нищих моего… — я проглотил слово “времени” и заменил его осторожным “поколения”.
— Вот именно! Нищие духом. А разве иначе может быть? Синтетическая пища — настоящая только для богатых. Никаких путешествий — на это пособия не рассчитаны. И, главное, никаких перспектив!.. Но даже с этим можно было бы смириться, — Виктор залпом выпил стакан виски. — Тут все, конечно, натуральное — каждый анабиозник на три месяца превращается во владельца гравидома…
— А с чем нельзя смириться? — спросил я, вспоминая подземную лабораторию, где Мефистофель дал мне одним глазком заглянуть в грядущее. Так вот во что вылилось великое изобретение! Гравистена — для отгородившегося от остального мира государства, гравидома — для избранных.
— С ответственностью! В наше время мало кто думает, но если хорошенько подумать — ради чего погибла большая половина человечества? Нам говорят — ради безопасности и благополучия меньшей половины. Но я так не могу жить. Жена считает меня безумцем! А я все думаю — за мою жизнь кто-то по ту сторону Стены тридцать три года назад заплатил своей. А что, если его жизнь была значительно ценнее? Может, на мою долю пришелся гений, великий художник, мудрец? Или просто очень добрый человек… Это, пожалуй, даже ценнее, чем быть гением…
— И от этих мыслей ты бежишь в анабиоз? — Незаметно для себя я перешел на “ты”. Он тоже.
— Едва ли ты поймешь, — он покачал головой. — У тебя другие причины, как почти у всех… Четыре огромных континента, где можно будет начинать жизнь заново, это все же не сравнительно благоустроенная тюрьма за гравитонной решеткой… Но я и сейчас жил в прекрасной квартире, мог бы иметь все, что недоступно другим… Моя жена — кибернетик, так что сам понимаешь, — аристократия рабочего класса. На один миллион — полсотни работающих, уж на них государству не имеет смысла экономить… Жена не хотела меня пускать… Для нее это целая трагедия: она, кажется, не очень доверяет анабиозу.
— А ты? — спросил я, вспоминая собственные сомнения.
— Не знаю, — он задумался. — Может быть, именно потому и согласился… Знай я стопроцентно что оживу…
— Что тогда? — не понял я.
— Это не было бы искуплением, — сказал он очень тихо. А возможно, и не сказал.
В эту минуту оркестр биокукол, заглушая человеческие голоса, взорвался бешеным каскадом синкоп. Танцовщицы скинули с себя все до последнего, анабиозники бешено зааплодировали, а потом на потолке появилась светящаяся надпись:
Следующее биоревю в 22 часа
Вскоре после этого Виктор ушел обратно в библиотеку. На прощание он сказал мне номер своей комнаты.
Но я был уже настолько пьян, что цифра сразу же выскочила у меня из головы.
Я его больше никогда не встретил. Может быть, потому, что рай для полуживых был слишком велик, а может быть, ему уже вышел срок. Но мне уже тогда казалось, что он — один из немногих, которые уйдут, не использовав путевку до конца.
А я все пил и пил. Кажется, даже допился до такого состояния, что орал в мембрану столик то ли свое мнение об Эре Стены, то ли страшные ругательства. В сущности, это было одно и тоже. Тем более для моего четвероногого официанта, не знавшего ничего, кроме ста названий светового меню, на которые был настроен его звуковой рецептор. Он весь дрожал под шквалом крепких словечек, а потом, не выдержав, попросту удрал, как это сделал бы на его месте любой официант.
Но, возможно, все это мне только почудилось. Ведь недаром я уже не отличал живых людей от кукол. Потом я бессмысленно петлял по коридорам, временами останавливался и, прислонившись к стене, чтобы не упасть, пытался понять, куда делась моя комната. О том, чтобы повернуть стрелку на браслете, не могло быть и речи.
Даже световое пятно то раздваивалось, то совсем изчезало. Я уже приготовился заночевать на полу, когда опять увидел Тору. Она была далеко, на том конце, а рядом с ней похожий на Гарри Купера долговязый парень.
— Тора! — хотел я крикнуть, но язык не слушался.
Где-то вдали стена раздвинулась, она исчезла за ней, парень завернул за угол и тоже пропал.
Я добрался до конца коридора и принялся искать ее комнату. Мне показалось, что я нашел место, где она исчезла, и я долго стучал в стенку, уговаривая ее впустить меня.
Она не открыла.
Мне было уже на все наплевать, я поставил стрелку циферблата на “ДВАБ”, стена почему-то сразу раскрылась, мне навстречу выбежали цилиндры и уложили в готовую капсулу. Все-таки лучше, чем ночевать на полу! — подумал я и тут увидел склонившуюся надо мной Тору. Она была прекрасна, как никогда, ее пламенные волосы волнами падали на белый комбинезон с золотой надписью “Биомортон”.
