Хольм Ван Зайчик - Дело Судьи Ди
– Так, – сказал он. – Разобраться, конечно, надо, и я в этом заинтересован более всех. Моя печать! – Он перевел взгляд с повеления, которое держал правой рукой, на листок письма, который трепетал в левой. Губы его опять затряслись. – Цюн-ну… если бы… если бы сразу… – Он умолк и снова постарался овладеть собой. Отложил оба документа. – Прежде всего, драгоценно-рожденный цзайсян, пока мы тут беседуем… в вашем присутствии я не могу распоряжаться сам… Я прошу вас дать мне разрешение повелеть незамедлительно найти и освободить незаконно задержанного ланчжуна Лобо. Пусть его приведут сюда, и недостойный юаньвайлан лично попросит у него прощения за это трагическое стечение пока непонятных нам всем обстоятельств. Испортить гостю Ханбалыка праздник – да разве я… О Аллах!
– С радостью даю вам такое разрешение, – проговорил цзайсян. Голос его чуть потеплел.
Да, Тайюаньский хоу не был похож на самодура. За эти минуты чувствительный Богдан даже симпатией успел проникнуться к нему: горе и потрясение Чжу Цинь-гуя были столь глубоки и неподдельны… ему нельзя было не сочувствовать.
Но если не он, тогда кто?
Об этом и о многом другом Богдан размышлял до того самого момента, когда в Зал выправления дел, сопровождаемый бравым гвардейцем, вошел Баг с котом под мышкой. А следом – в зал легко и неслышно, словно ступая по лотосам, вошла, овеваемая свободно льющимися шелками…
Принцесса Чжу!
– Ты-то какими судьбами здесь, сестренка? – увидев ее, удивленно спросил хоу.
Принцесса остановилась.
– Я знаю ланчжуна и его друга еще по Александрии, и их судьба… особенно судьба честного Багатура Лобо… – решительно подчеркнула она, – мне далеко не безразлична. Если здесь будет разбирательство, я не могу не присутствовать.
Хоу поджал губы. Цзайсян чуть усмехнулся, но, впрочем, сразу принял прежний беспристрастный вид. Посмотрел Богдану в глаза.
– Вы удовлетворены, драгоценный минфа? – спросил он. – До полуночи еще чуть более часа, и вы с другом вполне успеете присоединиться к празднующим. Наше же разбирательство затянется, я чувствую, не на день и не на два.
– Ничтожный минфа более чем удовлетворен – он счастлив тем, что справедливость вновь оказалась быстрой и щедрой, – сказал Богдан. – Но, пользуясь тем, что до полуночи, как милосердно заметил драгоценнорожденный цзайсян, еще более часа, сей минфа хотел бы поделиться некими незрелыми соображениями, которые у него возникли относительно странных событий, свидетелем коих он волею Провидения оказался… и которые, как ему кажется, непосредственно связаны с тем, что произошло здесь и сейчас.
Цзайсян не удержался – опять чуть поднял брови. Богдан бросил быстрый взгляд на евнуха юаньвайлана – тот по-прежнему был подчеркнуто безразличен к происходящему, но Богдан ощущал, что внутренне он напряжен донельзя. Это не могло быть просто так. Но что за этим стоит – Богдан не понимал. Не было фактов. И не было времени их добывать. “Если я сейчас попаду пальцем в небо, – мельком подумал он с какой-то странной отрешенностью, ровно не о себе, – карьере конец”.
– Не могу сказать, что ваша третья просьба представляется малоспособному цзайсяну столь же обоснованной, сколь первые две, но не могу и не пойти навстречу гостю столицы, проявившему незаурядное самообладание и даже самопожертвование ради друга и в целях торжества справедливости, – изрек цзайсян.
“Он что, видел, как я барабан бодал? – подумал Богдан и тут же сообразил: – Да нет, просто ему сразу доложили…”
– Ата, – тихонько проговорил минфа, наклонившись к беку. – Ты повторишь сейчас свой рассказ про хирку? Или мне?
– Выражаешься ты красно, – так же тихо ответил бек, – мне так с языком не совладать. Но, пожалуй, я.
– Сначала прошу выслушать рассказ этого достойного человека, – проговорил Богдан. – Ничтожный минфа не знает никого, кто так глубоко и тонко разбирался бы в учении Пророка Мухаммада и в современной жизни уммы, а для нас это может оказаться очень важным.
Хоу вскинул на бека пытливый взгляд. Бек поднялся. Огладил бороду.
– В суре “Соумышленники”, аяте сорок седьмом, – неторопливо и размеренно начал он, – сказано: “Не поддавайся неверным и лицемерам, но и не делай оскорбительного для них; положись на Аллаха – Аллах достаточен для того, чтобы на него положиться”. Именно поэтому малозначительный бек никогда не понимал тех, кто нарочно пытается найти утраченную плащаницу Пророка и даже таит на кого-то обиды из-за нее… Когда Аллах пожелает, чтобы хирка нашлась, хирка найдется.
От глаз Богдана, пытливо следящего за всеми, кто сидел напротив, не укрылось, что юаньвайлан вздрогнул, едва бек произнес слово “хирка”. А его евнух из последних сил старался не выказать никаких чувств и потому сидел с совсем уже неестественным лицом, буквально закаменевшим от усилий остаться неподвижным.
Вот только на таких мелочах, ничего, в сущности, не доказывавших, приходилось строить умозаключения. Иного выхода не было.
Когда бек закончил свой рассказ, Богдан четко и без лишних слов, но во всех подробностях поведал о том, что произошло в воздухолете, затем – то, что ему раскрыл заморский человекоохранитель Дэдлиб. Скупые слова падали в тишину, словно небольшие, но тяжелые камни.
– Теперь, драгоценнорожденный хоу, – закончил Богдан, – ничтожный минфа смиреннейше просил бы вас огласить те отрывки письма вашей яшмовой младшей супруги, какие поддаются прочтению. Минфа понимает, что просит о неслыханной милости с вашей стороны, ибо это в высшей степени частное письмо – но дело тут государственное.
На мужественном лице хоу снова отразилось замешательство. Он мрачно зыркнул глазами налево, направо – все смотрели на него и явственно ждали, что он выполнит просьбу Богдана. Тогда хоу Чжу Цинь-гуй снова взял в руку листок письма и громко стал читать, тоном давая понять: что ж, вот вам, но стыдитесь того, к чему вы меня принудили.
– “Не слушал моих увещеваний. Я говорила и раз, и два, ты не внимал. Но, может быть, если в тебе нет уважения к речам любящей женщины, то хоть уважение к письменному тексту… Никому не могу рассказать – так велит долг верной… Случайно услышав, поняла, что ты принял ислам не по велению души, но по неким политическим соображениям, после тайных свиданий с этими странными… Принимать такие подарки! Иначе в Поднебесной непременно случится большая смута… Еще Конфуций учил: „Любишь кого-то – так разве можно не утруждать себя ради него? Предан кому-то – так разве можно не наставлять его?” Сердце мое готово разорваться от горя…”
Голос хоу к концу письма заметно дрожал. Похоже, юаньвайлан снова с трудом сдерживал слезы.
Когда он умолк, повисла тяжелая, теперь уже совсем ничем не нарушаемая тишина.
– И что из всего этого следует? – спросил цзайсян, когда молчать стало уже вовсе несообразно.
– У ничтожного минфа нет доказательств, – честно признался Богдан. – Слишком все внезапно и быстро произошло… да еще праздник… Только домыслы. Но меня очень настораживает, как это все одновременно приключилось. Предположим, в коллекции графов де Континьяк действительно в течение более чем полутора веков таилась от мира драгоценная плащаница Пророка, найденная и присвоенная во время завоевания Алжира предком умершего в этом году последнего в роду графа. Предположим, секретарь покойного – тот, кто летел в Ордусь и прикинулся, будто тут исчез без следа, – решил ее продать, прекрасно отдавая себе отчет, каким значением она обладает, Возглавить весь мусульманский мир! Всех приверженцев Аллаха, в какой бы из стран те ни жили! Это же верный шанс нарушить великое постоянство, мирными плодами коего человечество пользуется уже так долго! Даже Ордусь могла бы зашататься. Какой соблазн для честолюбцев! Кто возглавит эту громаду и сумеет обратить ее против остальных – тот получит случай сделаться безраздельным владыкой мира.. И, если решится этим случаем воспользоваться, зальет, разумеется, мир кровью – но разве при столь многообещающих обстоятельствах это может остановить кого-либо, кроме тех, кто истинно человеколюбив… – Богдан глубоко вздохнул. – Тут и проходит первый слух о крупнейшей сделке, которую иноземные человекоохранители из французского бюро Интерпола по привычке связывают поначалу с наркотиками. Но в сделке оказывается замешана американская разведка. Можно ее понять. Поднести своему президенту или кому-то из его приближенных, кто исповедует учение Пророка, эту плащаницу – и сразу тем самым поставить их во главе уммы! Это сразу едва ли не миллиард новых подданных и новых воинов – да притом половина из них живет на территории Ордуси! Но агент был немедленно убит, и хирка у него была похищена. А секретарь графа де Континьяк тут же улетел в Ордусь и притворно исчез здесь – знал он о гибели связавшегося с ним американца или нет, покамест можно только гадать, но, во всяком случае, все было рассчитано так, чтобы в присвоении хирки – либо на случай неудачи этого деятельного мероприятия американской разведки, либо на какой-то иной случай – могла быть обвинена Ордусь. Однако из-за обыска в воздухолете ясно: хирки с секретарем графа не было. Значит, ее отобрали у американца люди некоей иной силы. Это не могла быть та сила, представителями коей были молодые арабы, устроившие обыск в воздухолете, – иначе им незачем было бы его устраивать. А между тем мне случайно – опять случайно, но такова уж, видно, воля Божья! – стало известно, что один из них, мечтательный и, похоже, неплохой человек, в частной беседе не так давно выражал надежду, что скоро будет жить в Ордуси… но это нельзя понять как его стремление переехать в Ордусь! Скорее напротив! Он, как ничтожный минфа понимает, выражал надежду, что его родной край, французская провинция Алжир, станет частью Ордуси!
