Роберт Силверберг - Замок лорда Валентина (сборник)
Слит иронически улыбнулся:
— Все мы мастера давать советы другим. Во всяком случае, теперь поздно говорить о сне пятнадцатилетней давности — я его пленник.
— Освободись!
— Как?
— Когда ребенок видит во сне, как падает, и в страхе просыпается, что говорят ему родители? Что такой сон не надо принимать всерьез, потому что во сне никто еще не ушибся на самом деле. Или скажут, что ребенок должен быть рад падению во сне, потому что такой сон — к добру, говорит о мощи и силе, что ребенок не падал, а летел к тому месту, где он чему-то мог научиться, если бы не испугался и не стряхнул с себя грезы сна. Верно?
— Ребенок должен быть благодарен за такой сон, — сказал Слит.
— Вот именно. И так со всеми «страшными» снами: «Вы не должны бояться, — говорят они нам, — а быть благодарными за мудрость сна и действовать согласно ему».
— Так говорят детям. Хотя они часто даже лучше справляются с такими снами, чем взрослые. Я помню, как ты кричал и всхлипывал во сне, Валентин.
— Я пытаюсь узнать что-то из моих снов, как бы темны они ни были.
— Чего ты хочешь от меня, Валентин?
— Чтобы ты поехал с нами в Илиривойн.
— Почему это тебе так важно?
— Ты великолепный жонглер. Все держится на тебе, а без тебя труппа развалится.
— Скандары — отличные мастера. Едва ли имеет значение, что делают люди-жонглеры. Карабелла и я в труппе по той же причине, что и ты, — чтобы соблюсти дурацкий закон. Вы будете получать свою плату, останусь я или уйду.
— Но я учусь у тебя.
— Будешь учиться у Карабеллы. Она так же ловка, как и я, к тому же вы любите друг друга, и кто знает, может, ты будешь работать лучше меня. И дай тебе Бог не потерять Карабеллу в Илиривойне!
— Этого я не боюсь, — ответил Валентин. Он протянул руку Слиту. — Ты очень нужен мне.
— Почему?
— Ты мне дорог.
— И ты мне дорог, Валентин. Но мне очень тяжело идти туда, куда ведет нас Залзан Кавол. Почему ты так хочешь усилить мои страдания?
— Ты можешь излечиться от этих страданий, если поедешь в Илиривойн и увидишь, что метаморфы всего лишь безвредные дикари.
— Моя боль не мешает мне жить, — возразил Слит. — А цена за излечение, по-моему, слишком высока.
— Мы можем жить с самыми страшными ранами. Но почему не попытаться вылечить их?
— Ты чего-то не договариваешь, Валентин.
Валентин медленно перевел дух.
— Верно.
— Что же?
После некоторого колебания Валентин спросил:
— Слит, ты видел меня в своих снах после нашей встречи в Пидруиде?
— Да.
— Как именно?
— Разве это имеет значение?
— Не видел ли ты во сне, что я не совсем такой, как остальные обитатели Маджипура, более силен и властен, чем даже сам предполагаю?
— С первой же нашей встречи мне сказали об этом твоя осанка и манера держать себя. Об этом же говорили и твоя феноменальная ловкость, с какой ты учился нашему искусству, и содержание твоих снов, о которых ты мне рассказывал.
— Кем я был в твоих снах, Слит?
— Личностью властной и благородной, обманом скинутой со своего высокого места. Может быть, принцем, герцогом…
— А не выше?
Слит облизал пересохшие губы:
— Да, выше, возможно. Чего ты добиваешься от меня, Валентин?
— Чтобы ты сопровождал меня в Илиривойн и дальше.
— Ты хочешь сказать, что виденное мной во сне — правда?
— Это я еще должен узнать, — ответил Валентин, — Но думаю, это правда. Должно быть правдой. Послания говорили мне, что все это правда.
— Мой лорд, — прошептал Слит.
— Возможно.
Слит ошеломленно посмотрел на него и опустился на колени. Валентин быстро поднял жонглера.
— Не надо. Могут увидеть. Я не хочу никого посвящать в это. Кроме того, у меня еще много сомнений. Ты не должен вставать передо мой на колени, изображать символ Горящей
Звезды или что-нибудь подобное, поскольку я сам еще не вполне уверен в истине.
— Мой лорд…
— Я остаюсь Валентином-жонглером.
— Мне очень страшно, мой лорд. Сегодня я был в двух шагах от ужасной смерти, но сейчас мне страшнее стоять здесь и вот так разговаривать с тобой.
— Зови меня Валентином.
— Как я смею?
— Ты звал меня Валентином всего пять минут назад.
— То было раньше.
— Ничего не изменилось, Слит.
— Все изменилось, мой лорд.
Валентин тяжело вздохнул. Он чувствовал себя самозванцем, мошенником, обманывающим Слита, но другого выхода, похоже, не было.
— Если все изменилось, значит, по моему приказу ты должен следовать за мной даже в Илиривойн?
— Если я должен, — растерянно проговорил Слит.
— Никакого вреда метаморфы тебе не причинят. Ты уйдешь от них, излечившись от той боли, которая гложет тебя. Можешь ты поверить этому, Слит?
— Я боюсь туда идти.
— Ты нужен мне в пути, — настаивал Валентин. — И не по своей воле я отправляюсь в Илиривойн. Я прошу тебя идти со мной.
Слит склонил голову.
— Я обязан, мой лорд.
— Прошу тебя, Слит, зови меня Валентином и, как и прежде, не оказывай мне почестей в присутствии других.
— Как пожелаешь, — ответил Слит.
— Валентин.
— Валентин, — с трудом повторил Слит. — Как пожелаешь, Валентин.
— Пошли.
Он повел Слита к труппе. Залзан Кавол, как обычно, нетерпеливо расхаживал взад и вперед. Его братья готовили фургон к отъезду. Валентин обратился к скандару:
— Я уговорил Слита. Он поедет с нами в Илиривойн.
Залзан Кавол недоверчиво взглянул на него.
— Как тебе это удалось?
— Да, — заинтересовался Виноркис, — что ты ему сказал?
— Это долго объяснять, — весело улыбнулся Валентин.
Глава 8
Теперь они продвигались быстрее. Фургон мчался по тракту весь день, а иной раз захватывал и вечер. Лизамон Халтин ехала рядом. Ее животное, несмотря на свою выносливость, больше нуждалось в отдыхе, чем те, которые тянули фургон: нести такое огромное тело было нелегко любому. Так что иногда Лизамон отставала. От города к городу они пересекали довольно унылую местность. Очень скромные полоски зелени присутствовали там только ради соблюдения буквы закона. Миллионы жителей этой провинции занимались торговлей, поскольку Мазадон был воротами всего северо-западного Зимроэля для восточных товаров и главным перевалочным пунктом сухопутной перевозки товаров из Пидруида и Тил-омона на восток. Они быстро проехали через вереницу похожих друг на друга и ничем не примечательных городов: Кинтион, Аиуртель и Дойректин, сам Мазадон, Бургакс и Тагобар, тихие и печальные по случаю траура. Повсюду были развешаны желтые ленты — знак скорби. Валентин считал, что это очень тяжело для народа — закрыть всю провинцию из-за смерти герцога. «Что они будут делать, — подумал он, — когда умрет понтифекс? Как они реагировали на преждевременную смерть короналя лорда Вориакса два года назад?» Возможно, конечно, что смерть местного герцога на самом деле очень опечалила их, ведь он был фигурой осязаемой, реальной. Он жил среди них. В то время как для народа Зимроэля, отделенного тысячами миль от Горного замка и Лабиринта, властители Маджипура в значительной мере были фигурами мифическими, легендарными, абстрактными. На такой громадной планете никакое централизованное правление не могло быть по-настоящему эффективным. Валентин подозревал, что стабильность Маджипура в основном зависит от общественного договора, по которому местные правители — провинциальные герцоги и муниципальные мэры — соглашались поддерживать и проводить в жизнь эдикты имперского правительства, при условии, что могут действовать на местах по своему усмотрению. «Как же такой договор может соблюдаться, если корональ не посвященный и помазанный принц, а неведомый узурпатор, лишенный милости Божества, благодаря которой держится столь хрупкая социальная конструкция?» — спрашивал он себя.
В долгие, спокойные, монотонные часы путешествия Валентин все больше задумывался над такими вопросами. Серьезность этих размышлений удивляла его, ибо ему более привычна была бездумная жизнь первых дней в Пидруиде, а теперь он чувствовал, как постепенно обогащается и усложняется его мыслительный процесс, как будто чары, наложенные на него, рассеивались и сквозь них пробивался его истинный интеллект.
Если это так, значит, он на самом деле подвергся воздействию магии, в чем постепенно уверялся все больше и больше.
Его сомнения таяли с каждым днем, но все-таки они еще оставались.
Во сне он теперь часто видел себя у власти. В одну ночь он, а не Залзан Кавол, руководил труппой жонглеров, а в другую он в одежде принца возглавлял какой-то высокий совет метаморфов, казавшихся ему странными туманными призраками, которые не могли удержать определенную форму дольше минуты. В следующую ночь он увидел себя на рыночной площади в Таго-баре в роли судьи, разбирающего мелкие, но шумные споры торговцев одеждой и продавцов браслетов.
