Том Перротта - Оставленные
Кевин налил кофе из серебристого термоса в пластиковый стаканчик, добавил в него пакетик сливок и сел.
– Элис меня убьет. – С выражением виноватой гордости на лице Роджерс кивнул на свой кекс. Обрюзгший мужчина с грустными глазами, к шестидесяти годам он перенес два инфаркта и операцию по тройному шунтированию. – Но я уже отказался от спиртного и секса. И будь я проклят, если меня еще и от завтрака заставят отказаться.
– Тебе решать. Мы просто не хотим, чтоб ты снова попал в больницу.
Роджерс вздохнул.
– Знаешь, я вот что тебе скажу. Если завтра мне суждено умереть, я о многом буду сожалеть, но только не о том, что я съел этот кекс.
– Об этом я бы не беспокоился. Ты еще всех нас переживешь.
Роджерс, похоже, на это не рассчитывал.
– Сделай мне одолжение, ладно? Если, придя сюда как-нибудь утром, увидишь, что я отбросил коньки прямо за столом, вытри крошки с моего лица до приезда «скорой».
– Непременно, – пообещал Кевин. – Может, заодно и причесать тебя?
– Умирать нужно достойно, – объяснил начальник полиции. – В определенный момент достоинство – это все, что у тебя остается.
Кевин кивнул, давая своим молчанием понять, что пора переходить к делу. Если Эдом Роджерсом не рулить, он может все утро проболтать ни о чем.
– Какие-то происшествия за ночь?
– По мелочи. Один пьяный за рулем, одна бытовуха, свора бродячих собак на Уиллоу-роуд. Стандартный набор.
– Что за бытовуха?
– Рой Грэнди снова угрожал жене. Ночь провел в камере.
– Этого следовало ожидать. – Кевин покачал головой. Жена Грэнди получила запретительный ордер[74] сроком на все лето, а после она его не продлила. – Что тут будешь делать?
– Да ничего. Когда мы прибыли туда, жена заявила, что вышло недоразумение. Придется его отпустить.
– Есть новости по делу Фальцоне?
– Не-а. – Роджерс раздраженно вздохнул. – Та же история. Никто ничего не знает.
– Что ж, продолжайте копать.
– Без толку, Кевин. Невозможно что-то выяснить у людей, которые не хотят говорить. Они должны понять, что это – улица с двусторонним движением. Если хотят, чтобы их защитили, пусть сотрудничают с полицией.
– Да. Я просто за жену беспокоюсь. А вдруг по городу маньяк разгуливает.
– Понимаю. – На лице начальника полиции появилось лукавое выражение. – Хотя должен тебе признаться, что, если бы моя жена приняла обет молчания, я поддержал бы ее на все сто процентов.
* * *Три недели назад возле памятника Почившим в парке Гринуэй было обнаружено тело убитого Наблюдателя. С тех пор, не считая проведения баллистической экспертизы и установления личности погибшего – им оказался двадцатитрехлетний Джейсон Фальцоне, бывший бариста из кофейни в Стоунвуд-Хайтс, – полиция почти не продвинулась в своем расследовании. Поквартирный опрос жителей прилегающего к парку квартала ничего не дал: не нашлось ни одного свидетеля, который бы видел или слышал что-то подозрительное. В общем-то, это было неудивительно: Фальцоне застрелили после полуночи в безлюдном месте в нескольких сотнях ярдов от ближайшего жилого дома. Убили выстрелом с близкого расстояния – одной пулей, в затылок.
Не увенчались успехом и попытки следователей установить местонахождение напарника жертвы или допросить кого-то из членов организации «Виноватые», которые из принципа отказывались сотрудничать с полицией и всеми прочими органами власти. После неконструктивных переговоров Пэтти Левин, руководитель и представитель мейплтонского отделения «Виноватых», согласилась, «из вежливости», ответить письменно на ряд вопросов, но предоставленные ею сведения абсолютно ни к чему не привели. Особенно скептически следователи отнеслись к ее настойчивым заверениям в том, что в ночь убийства Фальцоне дежурил в одиночку, поскольку всем было известно, что Наблюдатели ходят парами.
«У нас не всегда есть возможность отправлять на дежурство четное количество людей, – писала она. – Некоторым приходится работать по одному. Это простая арифметика».
Некоторые члены следственной группы восприняли это как препятствие следствию, не говоря уже про снисходительный тон Левин, и были глубоко оскорблены. Кто-то предложил действовать более агрессивно – повестки в суд, ордеры на обыск и пр., – но Кевин убедил полицию воздержаться от подобных мер. Одна из его главных задач как мэра заключалась в том, чтобы не допустить роста напряженности между городом и «Виноватыми». А о каком мирном сосуществовании с сектой можно вести речь, если отправить в ее поселение группу вооруженных до зубов копов с сомнительной миссией отыскать потенциальных свидетелей, тем более после того, что там случилось в их последний визит?
Шли дни, виновники преступления найдены не были, и Кевин ждал, что полиция подвергнется жесткой критике со стороны жителей города – убийства в Мейплтоне случались крайне редко, а нераскрытые, явно случайные, вообще были делом неслыханным, – однако гневных протестов так и не последовало. Более того, если судить по письмам в местную газету, многие жители считали, что Джейсон Фальцоне получил по заслугам. «Я не пытаюсь оправдать убийство, – писал кто-то из граждан, – но смутьяны, постоянно и умышленно досаждающие окружающим, не должны удивляться тому, что их действия спровоцировали определенную реакцию». Другие авторы писем выражались более откровенно: «Давно пора изгнать «Виноватых» из Мейплтона. Если полиция ничего не предпримет, за нее это сделают другие». Даже родители жертвы весьма сдержанно прокомментировали его гибель: «Мы оплакиваем нашего любимого сына. Но, по правде говоря, Джейсон превратился в фанатика. Еще до того, как исчезнуть из нашей жизни, он часто признавался в том, что желал бы умереть, как мученик. Похоже, его желание исполнилось».
И вот что получалось: жестокое убийство, по сути, казнь, никаких свидетелей, никто не требует справедливости – ни семья жертвы, ни «Виноватые», ни граждане Мейплтона. Есть только погибший юноша в парке – еще одно свидетельство того, что мир сошел с ума.
* * *Кафе «У Дейзи» – одно из тех заведений в стиле ретро, символами которого являются нержавейка и бордовый кожзаменитель. Двадцать лет назад его с любовью отремонтировали, но теперь оно снова приобретало обшарпанный вид: оторванные куски дерматина на банкетках заклеены скотчем, кофейные чашки – с отбитыми краями, некогда блестящая плитка на полу, выложенная в шахматном порядке, потускнела и вытерлась.
Из музыкального центра звучала «The Little Drummer Boy»[75] в исполнении Бинга Кросби[76]. Протерев запотевшее стекло, Кевин любовался празднично убранной улицей: с проволоки, протянутой над Мейн-стрит, свисали огромные снежинки и леденцы, фонарные столбы украшали хвойные гирлянды, по дороге спешили машины, по тротуарам – пешеходы.
– Красиво в этом году, – заметил он. – Снега бы еще немного.
Джилл что-то уклончиво промычала, вгрызаясь зубами в вегетарианский гамбургер. Кевин чувствовал себя немного виноватым за то, что выдернул дочь с занятий, чтобы она пообедала с ним, но им нужно было поговорить, что не представлялось возможным сделать дома, поскольку под ногами вечно крутилась Эйми. К тому же на данном этапе семестра один пропущенный урок погоды не сделал бы.
Беседа со школьным методистом прошла, мягко говоря, не очень хорошо. Кевин догадывался, что Джилл стала хуже учиться, но недооценивал всю серьезность ситуации. Бывшая круглая отличница, его дочь практически завалила математику и химию и в лучшем случае сумеет дотянуть до «тройки» по английскому и всемирной истории – по ее самым любимым предметам, – если успешно сдаст семестровые экзамены и до Рождества – просроченные домашние задания, – перспектива, которая с каждым днем казалась все менее вероятной.
– Я в растерянности, – призналась ему школьный методист, серьезная молодая женщина с длинными прямыми волосами в очках восьмиугольной формы без оправы. – Это полная катастрофа.
Джилл сидела рядом с каменным лицом, на котором застыли то ли вежливая скука, то ли слабое удивление, словно говорили не о ней, а о девушке, которую она едва знала. Кевину тоже досталось от методиста. Мисс Марголис не могла понять его безразличия: он не поговорил ни с одним из преподавателей Джилл, не ответил ни на одно электронное письмо, информирующее его о плохой успеваемости дочери.
– Какие электронные письма? – изумился он. – Я ничего не получал.
Как выяснилось, сообщения до сих пор посылали на адрес электронной почты Лори, потому-то он их в глаза не видел, но эта неразбериха лишний раз доказывала главную мысль методиста, – Джилл растет без присмотра и не получает должной поддержки дома. Кевин с этим не спорил: знал, что сплоховал. С тех пор, как Том пошел в детский сад, надзор за учебой детей осуществляла Лори. Она проверяла домашние задания, подписывала табель успеваемости и согласия на поездки с классом, знакомилась с новыми учителями на родительских собраниях. Кевину все те годы оставалось только имитировать заинтересованность, когда она рассказывала ему про школьные дела детей. И он еще явно не усвоил тот факт, что теперь вся ответственность за образование дочери лежит на нем.
